– Да нет, решили оставить место для тебя, – ответил я. Мне было приятно, что у меня нашелся здесь хоть один приятель, пусть даже Штамп. Отвернувшись от него, я поискал глазами кого-нибудь еще, но больше ни одного знакомого не заметил.
– Послушай-ка, – сказал мне в спину Штамп, – я на твоем месте не пошел бы в понедельник на работу.
– Ясное дело, – отозвался я, – понедельник – день бездельник, только таким, как ты, на работе и место. Ну да ладно, выкладывай, чего там тебе удалось разнюхать.
Штамп злорадно ухмыльнулся. Я понял, что он и правда узнал какую-то неприятную для меня новость.
– Я тут забежал в контору, – сказал он, – и смотрю, а Крабрак проверяет твою Почтовую книгу.
– Да пошел ты вместе с Крабраком… – начал я – и мне опять стало тошно. – Он что-нибудь говорил? – Слава богу, у меня получился беспечный тон.
– Ты это про кого?
– Про Крабрака, балбес. Говорил он что-нибудь насчет моей Почтовой книги?
– А черт его знает. Так, бормотал чего-то себе под нос. Сидит, обложился твоими почтовыми квитанциями, считает деньги и бормочет. Он, видать, все подсчитал. Сколько ты растратил-то?
– Нисколько я не растратил. – Трое или четверо штамповских приятелей подошли к нам и с интересом пялились на меня. – Просто не записал кой-чего в Почтовую книгу, – сказал я Штампу.
– Малолетние преступники, они всегда так поют, – отозвался Штамп. Он повернулся к своим приятелям, подхихикнул и добавил, оглянувшись через плечо: – Твоя краля наверху.
Меня пронизала дрожь, я сразу понял, о ком он говорит, – так же, как и утром, когда он сказал, что встретил ее на улице. Я невольно посмотрел вверх, где у Мория был отдел классической музыки, и мигом забыл про Крабрака с его подсчетами, так что пакостная штамповская новость не успела испортить мне настроение. Странно осоловелый, как будто он под дурью, приятель Штампа в полосатом итальянском костюме пробормотал: «Топчешь курочку-то, а?» – и я, пробравшись к лестнице, стал неторопливо подниматься наверх, словно бы медленно выныривая из мутного водоворота взбесившейся музыки в полузабытый мир беспричинно радостных надежд со свежей, бодрящей и сладко успокаивающей атмосферой. Мне показалось, что я ощутил удивительно приятный аромат, хотя этого не могло, конечно, быть. В голове у меня уже рождались слова: Я даже помню твой запах, но мою мысленную речь перебил гнусный голос Штампа: «Эй, Морий, а диск-то с дыркой!» Это был прощальный привет нижнего зала.
Пустующий по субботам отдел классической музыки напоминал публичную библиотеку: он был просторный, светлый, тихий и уютный. На полу здесь лежал толстый ковер, чистое стекло прилавка опрятно поблескивало, а дверцы серых кабинок были плотно закрыты. Стоя за прилавком, Лиз показывала альбом с пластинками какому-то дядьке лет сорока в черном пальто. Они негромко разговаривали, и голос Лиз был по-всегдашнему спокойно-звучным. Я сразу понял, что она заметила меня, но, так же как и я, оттягивала мгновение встречи.
А я, словно бы перед зеркалом, торопливо примерял разные выражения лица. Мне хотелось выглядеть радостно ошеломленным, потому что так оно, в сущности, и было, но при этом я старался остаться самим собой, старался ощутить свои собственные, подлинные чувства, отделив их от той беззаботно-успокоительной атмосферы, которая всегда окружала Лиз. И вот я понял, что меня охватывает неодолимо песенное настроение.
Чернопальтовый дядька взял у Лиз альбом с пластинками и, скрывшись в кабинке, закрыл за собой дверь.
Я медленно подошел к прилавку.
– Привет, Лиз.
– Привет, Билли.
Я заговорил хрипловато-низким, как мне казалось, голосом, обозначающим конец долгой разлуки или что-то в этом роде, но ответ Лиз прозвучал простодушно и радостно, как будто она была искренне счастлива, что опять увидела меня, и не хотела этого скрывать.
Мы облегченно улыбнулись друг другу, словно люди, опять встретившиеся в разъединившей их ненадолго толпе. На Лиз была все та же старая одежда – зеленая замшевая куртка и мятая черная юбка. Но крахмальная белая блузка очень шла к ее пепельным волосам, круглому лицу, ясной улыбке и почти вслух смеющимся глазам.
– Давненько мы не виделись, – проговорил я, намеренно выбрав речевой штамп, чтобы вложить в него понятный только ей смысл.
Она со счастливой улыбкой покачала головой, словно бы вспоминая, сколько времени ее не было.
– Ну да, больше месяца. Пять недель.
– Давай считать, что недели показались мне годами.
Лиз плутовато улыбнулась. Никто из девчонок не умел так улыбаться – только Лиз.
– Хорошо-то как, правда? – сказала она.
– Я даже помню твой запах, – пробормотал я.
– Благодарю вас, сэр, вы очень любезны, – с ироническим поклоном отозвалась Лиз.
– Когда ты вернулась?
– Вчера.
– Спасибо, что сразу позвонила, – сказал я.
Она сморщила нос, но вовсе не так, как Ведьма, – у нее это получилось простодушно и по-дружески. Она никогда не извинялась.
– Да ведь мы все равно встретились бы сегодня вечером в «Рокси», – сказала Лиз. – Ты придешь?
Туда сегодня весь город придет, подумалось мне. А впрочем… Я быстренько прикинул. Ведьме, после сегодняшнего случая, прямая дорога в монастырь или к черту на рога; Рита, если я ее надую, ни за что не станет сама покупать билет в «Рокси» и тоже куда-нибудь сгинет. Да и не боялся я их, потому что запросто мог во всем признаться Лиз… если бы захотел.
– Приду, – сказал я. – А все-таки жаль, что ты не позвонила.
– Да у меня времени не было! – Она опять плутовато улыбнулась, как бы советуя мне не верить ее словам и ни о чем не беспокоиться, потому что все это не имеет никакого значения. – Спроси меня лучше, что я тут делаю.
– Так что же ты тут делаешь?
– Помогаю целый день Морию, а то он совсем зашился. – Помогать целый день Морию у нее время было, а позвонить мне не было! Но все это и правда не имело никакого значения. Только вот откуда она знала Мория? Это была одна из ее загадок – она, похоже, всех у нас в Страхтоне знала, и я, хоть убей меня, не мог понять, как ей это удается.
– Ну, а у вас что здесь происходит? – лучась веселой радостью, спросила она. – Как твои скетчи? Как песни? Как Артур? – Только она одна из всех моих знакомых девчонок по-настоящему интересовалась моими делами и говорила о них так, будто они действительно что-то для нее значат. Мы принялись болтать, смеясь, шутя, перебивая друг друга и понимающе улыбаясь, как если бы нам вдруг разом открылись все ехидные тайны мира. Мы трепались до тех пор, пока дядька-покупатель, про которого мы совсем забыли, не вылез из кабинки. Он заплатил за альбом с пластинками и ушел. Скоро и магазин должен был закрыться.
– А теперь спроси меня, где я все это время была, – предложила Лиз.
– Нет, Лиз, – твердо и без улыбки сказал я. Этот разговор возникал у нас не впервые, и я давно уже поклялся себе, что никогда не стану ее расспрашивать – может, из уважения к ней, может, от какого-то смутного страха, а может, это просто стало навязчивой идеей, как отращивание ногтя, который вырос у меня до четверти дюйма.
– А вот открытку ты все же могла мне прислать, – сказал я.
– В следующий раз пришлю, – сказала Лиз. – Если только он будет, следующий раз, – мягко добавила она.
Спускаясь по лестнице, я прощально помахал ей. Толпа внизу сильно поредела; пол был замусорен пустыми сигаретными пачками, на прилавке лежали груды пластинок. Артур уже ушел, его приятели-джазисты тоже. Рассосалась и компания Штампа, но сам он все еще был здесь – трепался о чем-то с Морием.
Снова ощутив под мышкой старую патефонную пластинку, я вспомнил, зачем я сюда отправился. Мне, правда, не хотелось приступать к Морию без Артура, но можно было разыграть этот спектакль и перед Штампом – все-таки зритель.
– Послушайте, Морий, – сказал я, – мне хотелось бы вернуть вам эту пластинку.
– Это еще почему? – с необычной для него угрюмостью спросил он.
– Да она играет только одну мелодию. Морий со звоном открыл ящик кассы.
– Я давно уже к вам присматриваюсь, – враждебно проговорил он. – Мне уже про вас кое-что сообщали. – Облокотившийся на прилавок Штамп делал вид, что он не понимает, о чем идет речь. – Ходят тут всякие, как будто они хозяева, – добавил Морий. – Надо бы узнать, где вы деньги-то берете!
Морий всегда обслюнявливался, когда разговаривал. Он энергично слизал с подбородка тонкую струйку слюны.
– Ну ничего, мы вас отсюда выметем, – пообещал он. – Это ведь все-таки магазин, а не базар. Нате, получайте ваши деньги и выметайтесь!
Он выложил несколько монет на поцарапанное стекло прилавка. Я собрал монеты, с трудом подцепляя их ногтем. Штамп хихикнул.
– И больше чтоб я вас тут не видел, – заключил Морий.
Я ему не ответил. Беззаботно посвистывая, я спустился на первый этаж и зашагал к выходу из пассажа.
Глава девятая
Часа, наверно, полтора я бесцельно слонялся по городу, наблюдая, как возле кинотеатров образуются медлительные очереди – субботний вечер вступал в свои права. У прохожих был такой вид, будто они спешат куда-то по делу. Иногда я застывал рядом с какой-нибудь остановкой и минут по пятнадцать глядел, как люди выходят из автобусов и деловито скрываются в сумеречной полутьме улиц. Поразительно, но факт: каждому из них было вполне достаточно оставаться самим собой, ни о чем другом они явно даже не помышляли.
Около половины восьмого я и сам влез в автобус, который шел к «Новому пабу», где мне предстояло выступать. Свои выступления там я обыкновенно предварял кратким путешествием в Амброзию, откуда возвращался всемирно прославленным комиком, чтобы дать своему родному городу благотворительный концерт. Но сегодня обошлось без этого. Когда Лиз была в Страхтоне, мне удавалось выключаться из жизни от свидания к свиданию, и все события между ними происходили как бы вовсе не со мной.
Но вот я вышел из автобуса в Сабосвинцовом переулке перед зданием «Нового паба» и остался наедине со своей собственной, обреченно катящейся по инерции судьбой.
«Новый паб» – громадный питейный барак – построили, чтобы обслуживать население Вишневой аллеи и окрестных переулков. Но официальное-то название у него было совсем другое. Если верить неоновой, похожей на гостиничную, вывеске, мерцающей в середине пустой автомобильной стоянки, пабу изначально присвоили новомодное, вопрошающее, так сказать, название «Не ждали?». Парень с холмов неоднократно – и каждый раз по-дурацки – объяснял в своих воскресных обзорах, как возникло это название, но местные завсегдатаи упорно называли новый паб «Новым пабом».
Переступив порог, посетитель, попадал в просторный холл, облицованный пластиковой, под каучук, плиткой, где всегда свирепствовали сквозняки; в этом холле не было стульев, и дети, с неизменными пакетиками хрустящего картофеля в руках, ждали своих мамаш, сидя на корточках. Две двери матового стекла с выпуклыми эмблемами Страхтонского пивоваренного завода вели одна в Бар, другая в Салон. Оттуда можно было пройти в так называемый Концертный зал – я не любил заходить в него прямо с улицы, через отдельный вход, потому что тогда мне приходилось пробираться мимо стойки, у которой обыкновенно сидела орда визгливо хохочущих толстых теток: они сидели на высоких табуретах, расставив ноги и попивая коктейли из джина с апельсиновым соком. Был, правда, еще один путь – прямо к сцене Концертного зала – через окно мужского сортира.
Решив пройти сегодня через Бар, я пригладил волосы, поправил галстук и неуверенно толкнул рукой правую стеклянную дверь. Эта дорога казалась мне самой безопасной: в Баре обычно собирались изгнанники из маленьких, снесенных теперь пивных, которые встречались у нас до недавнего времени буквально на каждом углу. Завсегдатаи Бара держались так, будто ничего в их жизни не изменилось, – пили пиво и вели понятные только им разговоры: «Тебе передали ту штуковину, Чарли? – Передали, Гарри, она у меня в гараже. – Ну, так я зайду за ней утречком, ладно?..» Эти люди, куда бы их ни занесла судьба, мгновенно объединялись в свой особый, закрытый для других мир, и некоторые приметы традиционной пивной – мишень для игры в «дротики», например, или выжженные на дощечках буквы ТЗВМАЯТ (ты заказываешь выпивку мне, а я тебе) – перекочевали вместе с ними в «Новый паб» из их старой жизни.
Едва я вошел, дымную атмосферу Бара всколыхнул радостно хриплый вопль: «Гляньте-ка, кто явился!», и мне стало ясно, что я совершил очередную ошибку. У меня на пути стояла баррикада из тесно сдвинутых столиков с пластиковыми столешницами, по которым наши старые дундуки колотили костяшками домино, высматривая одновременно, над кем бы поиздеваться. Двух или трех из них я узнал и вяло помахал им рукой. Прилипчивый, как репей, Фредди Блат, вечно околачивающийся в Баре, зычно заорал:
– Эй, Билли, а где ж твой ученый пес? – Доминошники заржали. – Он опять забыл прихватить своего ученого пса! – надрывался Блат. – Спроси у него, Сэм, куда он дел своего пса!
– Эй, Билли, куда ты дел своего пса?
Однажды, пытаясь проникнуть в этот обособленный мирок, обитатели которого вечно что-то друг другу перепродавали, я попросил Блата сбыть кому-нибудь, мою дрессированную собаку. Минут на пять они приняли меня в свое сообщество, проорали наперебой массу дурацких историй про всяких собак, но потом правда выплыла наружу, и мне пришлось объявить им, что я пошутил.
– Да он у меня по злачным местам не ходит, – покорно подчиняясь их тону, ответил я. Они снисходительно посмеялись.
– А когда тебя вызовут в Лондон? – подмигнув приятелям, крикнул Блат. Он толкнул локтем своего соседа. – Ну-ка, спроси у него, Сэм, когда ему преподнесут работу в Лондоне!
Об этом они, конечно, тоже не забывали. Несколько месяцев назад я сказал им, немного предвосхищая события, что мне предлагают работу в Лондоне. Ну, и меня сначала очень обрадовало, что эта весть распространилась по «Новому пабу» со скоростью яростного лесного пожара. Потом-то я понял, как это опасно, да было поздно. И теперь вот они шпыняли меня дотлевающими головнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25