Люди попятились, видя, как бешено он вращает этой импровизированной дубиной. Сбоку в него прицелился французский фузилер, но Мириам, раздобыв где-то офицерский пистолет, сжала его двумя руками и выстрелила практически в упор. Несчастному фузилеру начисто снесло половину головы. С другой стороны к Иерихону подбирался гренадер. Быстро метнув томагавк, я успел заметить, как топорик, покрутившись в воздухе, врезался в шею этого пехотинца. Тот рухнул, как срубленное дерево, и я вновь завладел моим единственным оружием. Потом нам с Мириам удалось оттащить Иерихона от грозно нацеленных на него штыков, на которые он так стремился нарваться. Тут мимо нас на французов пронеслись новые отряды Джеззара. На поле боя росли горы трупов. Потерявший шляпу и раненный в голову Смит как одержимый размахивал саблей, кося врагов направо и налево. Свистящие и жужжащие пули порой находили живую плоть, то и дело слышались крики боли и глухие звуки при падении очередных жертв.
Слух понемногу возвращался ко мне, и я крикнул Иерихону и Мириам:
– Нам надо отступить в крепость! Сверху мы можем принести больше пользы!
Но тут что-то обожгло мне ухо, и пролетевшая, словно разъяренный шершень, пуля вонзилась в плечо крутанувшегося волчком Иерихона.
Мгновенно развернувшись, я увидел моего дьявольского мстителя. Нажак, извергая проклятия, пристроил приклад моей собственной винтовки на камень и начал перезаряжать ее, его громилы предпочли не лезть в самое пекло, но палили из ружей над головами сражающихся пехотинцев. Выстрел Нажака предназначался мне. Им, конечно, хотелось заполучить мой труп, – они знали о том, что, вероятно, спрятано у меня за пазухой. И тогда меня тоже захлестнула безумная ярость и жажда мести, кровь застучала в висках, все чувства вдруг обострились до такой степени, что я подметил одну удивительную мелочь. На пальце этого подлеца полыхнул рубиновый перстень. Он завладел кольцом Астизы!
Я сразу сообразил, как ему это удалось. Мухаммед, не устояв перед искушением, забрал проклятую драгоценность, заброшенную Астизой в угол двора приютившей нас на ночь крепости. Пока мы спали, он прикарманил себе кольцо, потому-то и закончились его периодические напоминания о вознаграждении. А в итоге именно его, а не меня уложил выстрел винтовки Нажака, когда мы бежали по акведуку. А французский бандит, решив убедиться в смерти мусульманина, естественно завладел столь дорогим перстнем, не зная предысторию сей драгоценности. Она стала своеобразным подтверждением убийства. И тогда я быстро подхватил железяку Иерихона и направился к Нажаку, уже считая про себя секунды. Для перезарядки американской винтовки ему понадобится целая минута, а пока прошло только десять секунд. Я должен продраться через толпу французов и отомстить ему.
Точно одержимый рыцарь Христова воинства, я бросился вперед, размахивая звенящим орудием. И сил мне придавало отчаянное желание отомстить за Мухаммеда и за Неда. Время для меня замедлилось, все звуки слились в приглушенный гул, а угол зрения сузился до предела. Я видел лишь дрожащие руки Нажака, насыпающего порох на ружейную полку.
Двадцать секунд.
Моя заостренная железная оглобля сметала ощетинившиеся пики штыков, точно серп, расчищающий поле от сорных трав. Металл с лязгом валился из вражеских рук. Видя мою отчаянную целеустремленность, пехотинцы разбегались в стороны.
Тридцать секунд. С суетливой бестолковостью Нажак пропихивал в ствол туго свернутый патрон.
Орущие бандиты Нажака усиленно палили из пистолетов, но я ощущал лишь порывы обжигающего ветра. Мой взгляд машинально отмечал дрожащие в воздухе струйки дыма от пролетающих пуль, бешеный блеск глаз, перекошенные рты с оскаленными зубами, фонтан крови, заливающий лицо молодого офицера. Мое оружие ударило под ребра возникшего на пути гренадера, и он повалился на бок.
Сорок секунд. Короткий шомпол наконец забил в дуло непослушный патрон.
Пользуясь телами мертвых и умирающих от ран солдат как камнями на переправе, я прыжками продвигался по полю боя, с паучьей ловкостью не теряя равновесия. Словно в тумане я видел, как расползаются, так же как раньше от Иерихона, попавшие в радиус действия железной оглобли солдаты. Сабля Смита пронзила грудь дюжего егеря, рядом стонал умирающий моряк, и еще двое английских смельчаков неистово орудовали штыками. Сверху продолжали валиться обломки развороченных взрывом стен, а за спиной Нажака клубились черные столбы, порожденные взрывами гранат и артиллерийских снарядов. Мой мозг безотчетно фиксировал происходящее вблизи, а сам я упорно продвигался к намеченной жертве, лишь немного опережая новую волну турок и англичан, яростно размахивающих окровавленным оружием. Триколор то гордо реял, то падал, то вновь взмывал в воздух, подхваченный очередным солдатом.
Пятьдесят секунд. В спешке даже не вытащив шомпола, Нажак судорожно пытался, насыпав на полку порох, отвести затвор. В его глазах поселился жуткий страх, страх и отчаяние, усиленные, правда, жгучей ненавистью. Я почти достиг его, когда передо мной вырос один из бандитов, воздев над головой руки с кривой турецкой саблей, но острый конец моей оглобли врезался ему в висок, размозжив череп, из которого фонтаном брызнула кровь. Я даже ощутил ее тошнотворный привкус.
Уже видя перед собой расширившиеся от ужаса глаза Нажака, я поднял руку для сокрушительного удара, но тут порох на полке воспламенился, раздался грохот, меня опалило огнем, и моя собственная винтовка с невынутым шомполом выстрелила мне прямо в грудь.
Я резко повалился назад. Но, не желая умирать неотомщенным, я из последних сил ударил этого мерзавца по ногам и услышал, как хрустнули его кости. Он тоже свалился как подкошенный, на нас со всех сторон наседали солдаты, и я, осознав, что все еще не умер, пополз вперед, задыхаясь в дыму, и вцепился в ненавистное горло, оборвав мучительный вопль. Я сжимал его с таким неистовством, что на моей собственной шее вздулись жилы.
В его взгляде мелькнула безнадежная ненависть. Он беспорядочно шарил руками в поисках оружия и хрипел что-то, вывалив на сторону язык.
«Я отомщу тебе за Неда, – твердил я про себя, – за Мухаммеда и за Иерихона, и за всех остальных прекрасных людей, что ты прикончил в твоей поганой разбойной жизни». Мои руки продолжали из последних сил сжимать его горло, и моя же собственная кровь заливала побагровевшее лицо извивающейся жертвы. С удивлением я заметил, что из моей груди торчит шомпол. Почему же я еще жив?
Его руки шарили по моей талии, пытаясь выдернуть из-за пояса томагавк. Не сумев прикончить меня из моей собственной винтовки, он решил пробить мне череп моим же топориком!
С трудом соображая, я подался вперед, и торчавший из моей груди шомпол уперся в его грудь прямо напротив сердца. Коснувшийся его конец шомпола был острым, как швейная игла, и наконец я догадался, что произошло. Когда он выстрелил, эта своеобразная стрела попала прямиком в меня, но только в то самое место, где у меня за пазухой лежал цилиндр с Книгой Тота. Тупой конец шомпола врезался в податливое золото, отбросил меня назад, но не достиг моей груди. Теперь, когда Нажаку удалось-таки завладеть моим томагавком и он уже занес руку для удара, я навалился на него всем телом, всаживая застрявший в цилиндре шомпол в его грудь. Это усилие причиняло мне адскую боль, но в итоге я проломил грудину негодяя, острие шомпола вошло в него, словно вилочка в кусок торта. Мы слились в смертельном объятии, и я пронзил сердце Нажака, видя перед собой его округлившиеся глаза.
Кровь хлынула из его груди, бурля и шипя, как змея, покидающая тело своего подлейшего хозяина, на его губах вздулись пузыри кровавой пены, и он испустил дух, хрипло выдохнув мое имя.
До меня донесся ликующий воинственный гул, но на сей раз ликовали англичане. Я поднял голову. Французская атака захлебнулась.
Выдернув шомпол из своей груди, я с трудом поднялся на колени и с полным правом забрал обратно мою любимую винтовку. Пространство перед башней, однако, напоминало адское кладбище изуродованных останков людей, погибших в безжалостной схватке. В проломе валялись горы трупов, и весь ров заполнился жидким месивом, вобравшим в себя человеческие тела, сломанные осадные лестницы и каменные обломки, а крепостные стены Акры покрылись множеством выбоин и трещин. Но Наполеон приказал отступить. Турки тоже ликовали, их пушки посылали вдогонку французам прощальные залпы.
Отряды Смита и Джеззара не посмели начать преследование. Оставаясь на оборонительных позициях, они замерли, пораженные собственным успехом, но вскоре опомнились и начали перезаряжать ружья на случай возвращения противника. Сержанты уже отдавали приказы, организуя сооружение временного ограждения у основания башни.
Смит сам высмотрел меня и, широко шагая по бугристой вымостке слегка продавливающихся трупов, направился в мою сторону.
– Гейдж! Такого стремительного бега я еще не видывал! О господи, башня! Такое впечатление, что она может рухнуть в любой момент!
– Бонапарт, видимо, именно так и подумал, сэр Сидней, – задыхаясь, прохрипел я.
Никогда еще я не чувствовал такого полнейшего изнеможения, все мое тело сотрясалось от непроизвольной дрожи. Страсти выжали меня досуха. Теперь мне век не отдышаться. И не отоспаться за тысячу лет.
– Если британским инженерам дадут возможность залатать эту прореху, то уже к завтрашнему утру он увидит еще более незыблемую твердыню, – бодро ответил этот отважный морской волк. – О боже, мы победили, Итан, мы победили Корсиканца! Он может истратить на нас весь запас пушечных ядер, но ему не захочется получить еще одну такую трепку. Сами французы не позволят. Они взбунтуются.
Как он мог говорить с такой уверенностью? И однако время подтвердило его правоту.
– А где Фелипо? – подавив нервный зевок, спросил Смит. – Я видел, как он руководил атакой прямо в этой свалке. Да, клянусь Богом, вот что значит роялистская отвага!
Я печально покачал головой.
– К сожалению, по-моему, его убили.
Мы с трудом пробирались обратно. Обнаружив Фелипо под двумя трупами, мы оттащили их в сторону. Чудо из чудес, роялист еще дышал, хотя я сам видел, как полдюжины штыков пронзили его, словно говяжью тушу. Смит приподнял его и положил голову умирающего себе на колени.
– Эдмон, мы обратили их в бегство! – сказал он. – С Корсиканцем покончено!
– Что… они отступили?
Глаза Фелипо были открыты, но он ничего не видел.
– Прямо сейчас он хмуро пялится на нас со своего смотрового холма, его лучшие отряды уничтожены, а остальные обращены в бегство. Ваше имя, дружище, будет увенчано славой, ведь Бонн сломал зубы о стены Акры. Мы остановили этого республиканского тирана. Подобные генеральствующие политики недолго держатся после столь жестокого поражения. – Смит глянул на меня горящим взором. – Попомните мои слова, Гейдж. Мир вскоре забудет о существовании Наполеона Бонапарта, его имя навсегда предадут забвению.
ГЛАВА 22
И с последними словами Смита полковник Фелипо тихо отошел в мир иной. Неужели жизнь покинула его в тот момент, когда он понял, что победил? Трудно сказать наверняка. Но мне показалось, что в глазах героя блеснуло понимание того, что его смерть была не напрасной и в тяжком безумии этого самого жуткого осадного дня ему удалось одержать решающую победу.
Вернувшись к трупу Нажака, я наклонился и забрал мою винтовку, томагавк и злосчастный перстень, полыхавший на его пальце. Потом, еле волоча ноги, перебрался через груды обвалившихся с башни камней и побрел в город. Группа инженеров уже бодро руководила разбором завалов и замесом строительного раствора, а также оценивала состояние вывороченных балок. В очередной раз крепостную твердыню быстро подлатают и укрепят.
Я отправился на поиски Иерихона и Мириам.
К счастью, я не обнаружил тела кузнеца среди прискорбно длинных рядов погибших защитников, тела которых временно перенесли в дворцовый сад. Я огляделся вокруг. Птицы предпочли улететь подальше от военной какофонии, но я заметил за решетчатыми окнами гарема Джеззара горящие глаза его обитательниц. Часть деревянных конструкций дворца получила серьезные повреждения, в сохранившихся темных решетках зияли дыры, ощетинившиеся светлой на сломе расщепленной древесиной. Сам паша гордо расхаживал по стенам, как задиристый петух, одобрительно похлопывая по плечам своих измученных воинов и выкрикивая угрозы в сторону французов.
– Ну что, франки, вам понравилось мое гостеприимство? Тогда возвращайтесь, и я окажу вам еще более горячий прием!
Напившись воды из источника возле мечети, я устало побрел по залитым кровью и покрытым пороховой копотью улицам, встречая настороженные взгляды жмущихся друг к другу горожан. Мои глаза, очевидно, лихорадочно блестели на почерневшем лице, но взгляд был устремлен в морскую даль. Я остановился только на пристани около маяка и глянул на чистое и величаво спокойное Средиземное море, так резко отличающееся от грязного, суетного ужаса войны. Мой взгляд опять переместился на город. Пушки еще тихо погромыхивали, и над стенами поднималась дымовая завеса, подсвеченная склоняющимся к западу солнцем и напоминающая своими черными клубами тучи надвигающегося шторма.
Как стремительно пролетело время! Ведь мы бежали к этим стенам ранним утром.
Я вытащил фараоново кольцо, сулившее гибель любому незаконному обладателю. Неужели древнее проклятие всесильно? Приверженец рационализма Франклин, вероятно, усомнился бы в этом. Но я успел узнать достаточно, чтобы отказаться от мысли присвоить великолепный египетский рубин, поэтому вступил в прохладную морскую воду, зашел по колено, потом по пояс, пронизывающая волна холода докатилась до сердца. Нырнув, я поплыл, вглядываясь в зеленоватый сумрак и позволяя морю омывать меня. Полностью исчерпав запас воздуха, я утвердился в готовности исполнить задуманное, вынырнул на поверхность, мотнул головой, стряхивая лишнюю воду с давно не стриженных волос, размахнулся и забросил как можно дальше коварную драгоценность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54