— Ты, гнусное порождение обезьяны, не смей даже…
— Твой Рауль — обезьяна не меньшая. А может и большая, раз тебе и вспомнить-то о нём нечего. Ну так радуйся, сдох твой сорняк, некому больше тебе жизнь травить. Ты свободен.
От удара человек уклонился, отбежал в сторону.
— Не смей даже имя его произносить своим поганым языком, — медленно проговорил Миратвен. — Чище и благороднее Рауля никого нет, не было и не будет во всём трёхстороннем мире. Из всех людей, которых я знал за восемь столетий — хелефайев, человеков, гоблинов, гномов — не было никого лучше Рауля. Никого… А тебя я…
— Хороший, значит, людь был? — перебил угрозу человек. — Отвечай, чего глазами блымаешь? Или нет? Плохим он был людем? Или всё-таки хорошим?
— Нет. Да. — В сплошной поток вопросов невозможно вставить ответ.
— Так значит хорошим был. Твоим другом, — голос человека стал похож на клинок дальдра — холодный, острый, смертельно опасный. Миратвен замер. Куда ударит сталь? Сколь тяжёлую рану добавит? И проклял своё бессилие — он ничего не сможет сделать. Человека ему не остановить. Сейчас время его силы. И человек ударил.
— Так что ж ты столько лет его старишь да хоронишь?! День за днём, год за годом. Как над пленным врагом измываешься. Сорняком называешь, говоришь — отравил жизнь, изуродовал на все грядущие века. Так кем был тебе твой Рауль — врагом или другом?
Откованный из слов клинок вонзился в душу по самую рукоять. А человек продолжал говорить.
— Тридцать четыре года, больше двенадцати тысяч дней. Что, за них ни разу он не сказал тебе доброго слова? Вы ни разу не веселились вместе? Не грустили? Он тебе никогда ни в чём не помог? Ты не можешь гордиться ни одним его поступком? — Человек хлестал вопросами как плетью. Безжалостная правдивость сказанного вгрызалась в сердце, опаляла стыдом лицо. А человек всё говорил, всё глубже вонзал клинок безупречно правильно подобранных слов. — Что ж ты вспоминаешь о своём друге только плохое? Грязью обливаешь, бесчестишь — сорняк, жизнь изломал-отравил… Или ты никогда ему другом не был? Да ты хоть помнишь, какого цвета у твоего друга глаза?
— Замолчи, — взмолился Миратвен. — Пощади, прошу тебя. — Его трясло как в белом ознобе, слёзы жгли глаза.
Человек подошёл, крепко обнял, погладил по волосам.
— Пойдём.
Человек усадил его на крыльцо станции, молча сел рядом. Сидел, смотрел на закат. Спокойный как сама тишина, надёжный как ва'алмил — камень-основа долины. Миратвен вытер слёзы. Ушла многолетняя боль. Холодная острота слов вскрыла давнюю рану, выпустила скопившийся гной. Печаль потери осталась, но — чистая, светлая. Достойная умершего друга.
— Спасибо. — Миратвен осторожно прикоснулся к руке Вячеслава.
— Расскажи что-нибудь о нём, — попросил Вячеслав. — Как вы познакомились?
— Обыкновенно, — ответил Миратвен. — Ничего интересного. Интересное потом было. Однажды он поженил Ромео и Джульетту.
— Как это?
— Влюбился один семнадцатилетний идиот в шестнадцатилетнюю дурочку. Здесь, в долине. Оба хелефайи. От рождения дураками оба не были, но от любви поглупели до невозможности. Хуже всего, что полюбили по-настоящему, — с досадой сказал Миратвен. — Как у нас бывает — на всю жизнь.
— Ну и чего тут плохого?
— Родители были против. Враждовали семьями. Говорю же — Ромео и Джульетта. Два года подождать, поженились бы и без родительского согласия, что такое два года в сравнении с вечностью… Но какое там! Для влюблённых день разлуки длиннее вечности. Дошло до того, что родители их дальдры попрятали, боялись, что с собой покончат. — Миратвен сочувственно улыбнулся. — Парень попросил меня быть сватом. Только сватовство владыки — почёт, но не приказ. Отец невесты волен отказать. Тогда Рауль решил пойти со мной. Нарядился астрологом. Великое изначалие, что он мёл! Не то что у отца невесты, у меня голова кругом пошла. Так его заморочил, что тот не только согласие дал, но свадьбу на следующий день назначил.
— Так человек хелефайю не обманет, — ответил Вячеслав.
— А он и не обманывал. В астрологии Рауль разбирался прекрасно. Старик де Нанжи очень ею увлекался, собрал огромную библиотеку. Среди всяких эзотериков и астрологов великим уважением пользовался. Ну и сына научил. Так что Рауль не врал, а делал астрологический прогноз. Я вот разницы не вижу, ты, судя по ехидной твоей морде, тоже. А отец невесты видел. Ну вот Рауль ему и показал всю бездну астрологической премудрости.
— Никогда бы не подумал, — сказал Вячеслав, — что на Магичке могут быть астрологи. И что хелефайи, волшебная раса, могут верить в такой вздор.
— Как там один ваш мыслитель сказал: «Верую, потому что абсурдно»? Чем откровеннее чушь, тем охотнее в неё верят. Хелефайи среди людей не исключение.
— Ну с отцом невесты всё понятно. А что было с отцом жениха?
— А он Раулю свадьбу проспорил. Они пари заключили, кто дальше плюнет.
— Чего? — от изумления глаза у Вячеслава стали почти круглыми.
Миратвен повторил.
— Эт' как же на такое пари раскрутить?
— Уметь надо, — загордился другом Миратвен. — В итоге отец жениха плюнул на десять метров, а Рауль на их пари. Поскольку не было оговорено, надо плевать буквально или фигурально, судьи признали победителем Рауля.
— И была свадьба?
— Ещё какая! Но Рауль и тут не успокоился. Решил помирить наших Монтекки и Капулетти, родителей Ромео и Джульетты.
— Да знаю, кто они такие, — нетерпеливо сказал Вячеслав, — Шекспира читать доводилось! Как помирил-то?
— Поскольку обуви хелефайи не носят, у нас на свадьбе воруют дальдры жениха и невесты.
— Только не говори, что Рауль спёр ножи у свёкра и тестя.
— Все человеки мыслят в одном направлении, — улыбнулся Миратвен. — Если бы ещё можно было понять, в каком…
— В обыкновенном. Ну и что дальше было?
— Рауль действительно подговорил кого-то из гостей украсть дальдры не у жениха и невесты, а у свёкра с тестем. И заставил выкупать на круговой перебранке. Это когда двое становятся в круг спина к спине, а гости говорят каждому какую-нибудь хулу. Но защищать надо не себя, а напарника. Какая пара продержится, пока горит десятиминутная свеча, те победили. Так что врагов он помирил накрепко. Но они, поганцы, отомстили: поставили в круг нас. И в знак уважения к гостю долины и её владыке зажгли двадцатиминутную свечу.
— Ёшь те дрын!.. — только и сказал человек.
— Но не родился людь, который мог бы переспорить Рауля. Он и за себя отвечал, и мне подсказывал. Мы победили, — опять улыбнулся Миратвен.
Обречённые на раннюю смерть человеки твердят, что умершие живут в сердцах тех, кто их помнит. Что истинная смерть — это забвение.
И Миратвен едва не потерял в нём Рауля. Сохранил в памяти лишь смерть, боль и тёмную злую обиду: умер, бросил, ушёл, предал… А для друга места в воспоминаниях не осталась. И если бы не Вячеслав…
— Спасибо, — тихо сказал ему Миратвен. — От меня, и от Рауля. — Одного «спасибо» ничтожно мало, но чем вознаградить того, кто вернул тебе друга? Умершего друга. Привёл из небытия — молодого, полного сил и веселья, гораздого на проказы.
Только отдать жизнь за жизнь, другой цены нет.
Если Вячеслав согласится принять дружбу Миратвена.
— Моё изначальное имя Альирин, — сказал хелефайя.
— Славян, — ответил человек. — Изначальных имён у нас нет, это сокращение от Вячеслава.
— Маленькое имя для друзей, — кивнул хелефайя.
— Эй вы, двое, — крикнул от подножия холма управитель, — владычица зовёт вас на Совет.
* * *
В Совещательные Палаты, в зал совета, Дариэль и Лаурин пришли последними. Словохранитель мог входить сюда только в рабочем облачении — чёрном тайлонире. Но времени переодеться не было, и он остался всё в той же бледно-жёлтой рубахе и светло-коричневой мантии, которые надел утром. Бежевая рубаха и нежно-розовая мантия Лаурин тоже смотрелись излишне легкомысленно среди серых облачений советников и старейшин.
Серый у обожающих символику хелефайев — цвет серьёзности, обязательности, правильности, но, прежде всего — мудрости. Цвет облачений старейшин и советников, никто другой не носит. Славян никогда не думал, что серый может быть таким приятным для взгляда, полным жизни и силы.
Четыре восьмигранные одноэтажные дома Совещательных Палат смыкаются треугольными комнатами, и над получившейся четырёхугольной комнатой выстроен второй этаж — изящная беседка, зал совета. Сами Палаты светло-фиолетовые, цвета закона и власти. Изнутри — нежно-золотистые, цвета светлого мёда.
Облачение у владык тоже фиолетовое, но сегодня Нэйринг одета в форму стража, единственные символы её власти — венец и приколотый к левому плечу пучок разноцветных лент.
Лаурин насторожилась: чтоб такая формалистка как Нэйринг столь откровенно пренебрегла обычаем — да что она затевает?
Нэйринг поманила тринадцатилетних посыльных, девочку-лайто и мальчика-дарко. Волосы у них по-детски заплетены в косы, у девочки две, у мальчика одна, только так их и различишь, детская одежда у хелефайев разнообразием тоже не отличается: умеренной ширины штаны и мешкообразная рубаха до колен, без воротника и с короткими рукавами. Владычица что-то негромко приказала. Девочка сразу убежала, а мальчику владычица в знак подтверждения приказа дала свой перстень.
— И быстро! — крикнул она вслед мальчишке. — Мухой туда и обратно. И чтобы сумка была обязательно синяя. Синяя, а не голубая!
Синий — цвет славы, почести, уважения. Цвет почётных мантий. Просто так не носится никогда.
«Что она затевает?» — в который раз подумала Лаурин.
На маленьком круглом столике посреди зала лежит венец владыки — узкий серебряный венок из маргариток. Точно такой же венец на владычице.
Нейринг заняла трон. Старейшины, советники и приглашённые сели на креслах вдоль стен.
— Все в сборе, — сказала Нэйринг. — Начинаем Совет. Прежде всего я хочу поблагодарить гостя долины, человека по имени Вячеслав Андреевич за то, что он спас мне жизнь, и тем самым позволил исправить мои ошибки, помочь попавшей в беду долине. А значит, он спас и Эндориен — вместе со всеми нами. Это требует достойной оплаты.
Человек гневно сверкнул глазами, хотел возразить, но не успел.
— Я дарю Вячеславу Андреевичу право свободно, в любое время дня и ночи приходить в Эндориен, и так же свободно уходить из долины. Подойдите, Вячеслав Андреевич.
Владычица сошла с трона, как требует обычай при вручении награды, выдернула из пучка чёрную ленту и повязала Славяну на правую руку, выше локтя. Чёрный — цвет земли, цвет покоя, цвет безопасности и уюта, надёжности и защиты. «Накрыть чёрным плащом» — взять под своё покровительство. Чёрная лента обещала, что в Эндориене человек всегда найдёт надёжное убежище.
— Против такой награды вы не будет возражать?
— Благодарю, владычица Эндориена, — склонил голову Славян.
— Рада что угодила, — лукаво улыбнулась Нэйринг, — а то я было испугалась, что вы испепелите меня грозным взглядом.
Владычица вернулась на трон.
— Теперь о делах неприятных, — помрачнела она. — Аолинг, что сказал пленный?
— Да ничего путного. Дополнил мелкими подробностями то, что мы и так знаем. Ли-Винелла давно хотела заполучить венец, и когда в долине появился наркоторговец, решила, что пришло её время. Как старейшина, она могла требовать у дознавателя подробного ежедневного отчёта, и, располагая всеми материалами дознания, первой догадалась, кто продаёт наркотики. Ли-Винелла добилась введения казни для наркоторговцев, и тогда Биреоинг ар-Шеддр ли-Пеллк стал её рабом. Именно он подсказал ей поискать оружие для вашего убийства, владычица, на Техничке, свёл её с этим ходочанином. Одурманить священный источник, чтобы Мирайинг смогла стать спасительницей долины, тоже ли-Пеллк придумал. Подыскал волшебника, который за сходную цену изготовил зачарованное дурманное зелье. Ли-Пеллку Мирайинг обещала звание старейшины. Потом она избавилась от подельника, а вину переложила на меня, тем самым убрала и владыку. Ходочанин оказался мастером невеликим, да ещё и трусом в придачу, «стеклянную смерть» достал только в декабре. — Дариэль усмехнулся. — Поскольку в изгнании я, к удивлению ли-Винеллы, не подох, она решила, что из меня получится неплохой мститель. Я должен был разбить шарик, а значит, стать убийцей.
— А Фиадонинг ли-Анданан? — спросила Нэйринг.
— Ну этот вообще считал себя самым умным. Убрать владыку он сестре помогал охотно, а вот избавляться от владычицы-дарко ему, лайто, было не с руки. Он провёл Патена в долину, и велел убить сестру и меня за миг до покушения. А дальше взывать к долгу благодарности и утверждать, что его заставили — взяли в заложники несуществующего сына. В награду за убийство ли-Анданан пообещал ему гражданство Эндориена. Для многих человеков, — тут губы Дариэля тронула покорная, тусклая улыбка, верхушки ушей склонились; он быстро глянул на Славяна, который в долине надолго не останется никогда, — возможность жить в хелефайской долине соблазн неодолимый, они на многое пойдут ради этого.
Миратвен ответил сочувственным взглядом, Дариэля он понимал: Рауль в Эндориене остаться тоже отказался.
— Чтобы утвердить своё право на владычество, — продолжил Дариэль, — Фиадонинг решил спасти долину от упырей.
— Ар-Паддианы оба законченные недоумки, — зло сказал Миратвен. — У них не было и тени надежды надеть венец. Можно стать владыкой и без выборов, но не так!
— Надо услышать голос долины, — тихо сказал Дариэль.
— Не только. Слышать голос долины могут многие, испытания и проводятся для того, чтобы определить четвёрку лучших. А в Выбирающем Огне проверяется способность претендента на власть услышать своих будущих подданных. Выбирается не тот, кто больше соответствует ожиданиям, а тот, кто лучше способен их услышать. Владыки должны слышать не только голос долины, но голоса долинников. Причинить долине и долинникам зло, только чтобы добиться венца — да таких владык не приняла бы сама долина. И это ведь не тайна, закон владык в приёмной на стене написан, большими яркими буквами, ли-Винелла каждый день мимо ходила, неужели трудно было прочитать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69