Доктор заметил даже (и после вспоминал!), что на левой руке у каждого сидели недешевые часы швейцарской фирмы.
Одного звали Мирон, другого - Тихон. Сева сказал - знакомьтесь: Тиша и Мироша. Писательница N. подумала при этом: при таких деньжищах, конечно, об имени заботиться уже не нужно. Любопытно, подумала она, может ли мультимиллиардер представиться в обществе Жопой, защитят ли его мультимиллиарды от улыбок окружающих? И еще она подумала - а интересно, если б с его счета тихо сползла пара тысчонок долларов на творческие нужды некоей писательницы, - заметил бы он этот невесомый убыток?..
Всем сразу налили, стали представляться; само собой, начали ab ovo: Рая, Раечка, Раюся, красавица наша (о, видим, видим! Позвольте ручку! дважды), наш Ангел, Серафим шестикрылый, руководитель многих и многих мелодународных культурных проектов, директор Русской иерусалимской библиотеки, член правления многих фондов и комиссий по присуждению и...
Сева запутался, всех титулов не назвал, ему подсказывали, потом сбились.
- Мой муж, Васенька, - представила Ангел-Рая мужа.
Фиме пожали руку. Дважды.
- А это наша знаменитость, известная писательница N.! Вы там, конечно, читаете ее произведения в ваших толстых журналах?
- Да, да, конечно, читаем, читаем! (Ни хрена не читаете, братцы, кроме биржевых сводок, вам не до чтения.)
Поцеловали ручку. Дважды.
И так далее, - Тиша и Мироша жали, целовали, жали - все двоекратно. Пока не дошли до Таньки Голой.
Тут обнаружилось...
На приезжих, то есть на нездешних, аура Танькиной младенческой неприкосновенности не распространялась. Они приняли ее за бабу, роскошную бабу, которая, одеваясь подобным образом, очень даже намекает...
Обнаружилось-то это не сразу. Поначалу к Танькиной ручке дважды церемонно приложились и отошли. Но двух пар глаз с Танькиных ног, голого живота и во все стороны выпирающих из майки грудей уже не сводили.
Подоспели для гостей горячие шашлыки. Гости вгрызлись. И Тиша, и Мироша уминали палочку за палочкой и нахваливали мясо. Сашкина жена Роксана с писательницей N. отправились на кухню дорезать салаты, которые таяли на глазах. Сева принес из своего "понтиака" дюжину неслабых бутылок и кучу тяжеленьких упаковок с разного вида копченостями - к пиву.
- Я ж у него сегодня танкер купил, мать еття, - пожаловался на кухне Сева, - на хрена мне танкер? Все равно все сдохнем!
- А где танкер-то? - спросила Сашкина жена Роксана, вываливая в миску резаную морковь. - В Яффском порту?
- Какой там! - застонал Сева. - На Курилах, мать еття! Остров Хоккайдо! Плавучий завод по переработке рыбы, с двумя тыщами рабочих. Ну! Как тут не повеситься?
И дамы с ним согласились. Опрометчиво согласились. Вскоре выяснилось, что отменная жратва - это далеко не все подарки, припасенные гостями. Но прошло не менее получаса, и пропущено было не менее четырех рюмок, так что потяжелели, потяжелели сальные взгляды двух пар одинаковых глаз, щупающих издали гитарный зад Таньки Голой, впихнутый в потрепанные белые шорты.
Вот тут-то и обнаружилось некоторое отличие миллионера Мирона от пиротехника Тихона. Воистину одинаковых людей в природе не бывает: миллионер от выпитого мрачнел и старился, а пиротехник - веселел и молодел. И вскоре повеселел и помолодел настолько, что решил: пришло время для сюрпризов.
Первый взрыв раздался на крыше Сашкиного коттеджа. Рвануло синим, зеленым и золотым, что-то пронеслось над головами, крутясь в воздухе и сея красно-желтый огонь. И рухнуло в овраг, где рвануло еще раз, сильнее.
Женщины страшно закричали.
Тут надо кое-что пояснить.
Боюсь, я слишком часто употребляю эту вышеупотребленную фразу. Но пояснять действительно приходится.
Особенности нашего непростого региона в том, что взорваться, именно взлететь на воздух и приземлиться уже в неукомплектованном виде, у нас можно когда и где угодно: на автобусной остановке, с которой ты мирно каждое утро едешь на работу, на рынке, в тот момент, когда ты вертишь перед носом пучок петрушки, на пляже, где собственная трехлетняя дочка зарывает тебя в горячий песочек, в своей машине, от которой ты на минутку отошел - купить сигареты.
Вот поэтому-то здесь и написано не "дамы завизжали", а "женщины страшно закричали". Потому что рвануло по-настоящему, и золотая смерть пронеслась над головами, посыпая террасу фиолетовыми брызгами.
И прошло еще минуты две, пока все не осознали, что это веселый пиротехник Тихон, близнец миллионера, незаметно исчезнув с террасы и достав из машины заготовленные им сюрпризы, со двора швырнул первую шутиху на крышу дома. Ура!
Перепуганный Доктор (он уже успел сбегать домой за сердечным для своей чуть не умершей от потрясения жены) отозвал Рабиновича в сторонку и тихо спросил - нельзя ли этого козла отослать с нарочным в пустыню? Встревоженный Рабинович, который на тот момент еще помнил о завтрашнем Судном дне, расстроенно ответил, что все вообще идет не по плану: миллионер не мычит и не телится, и мрачнеет, и Таньку пожирает совиным глазом, а пиротехник, наоборот, - вошел, сука, в азарт, и тоже из-за Таньки.
Он еще взорвет весь город к чертовой матери. Сука.
Отозвали посоветоваться Ангел-Раю, которая при миллионере находилась неотлучно, как сестра милосердия, а точнее сказать - как акушерка, принимающая роды. Тяжело шли роды. Миллионер полулежал в кресле и шумно отдувался. Уже и схватки кончились, а деньги все не показывались. Ангел-Рая опасалась даже - не придется ли щипцами тащить. Или, не приведи Бог, кесарить.
Когда Рабинович с Доктором отозвали ее и спросили - не отключить ли козла-пиротехника, она сказала кротко:
- Еще не время. Отключите Таньку. Уведите ее, уложите в постель, расскажите сказку. И заприте... Я не могу так работать, он все время на нее смотрит и отвлекается. - Потом лицо ее озарила нежнейшая улыбка, и она сказала: - А здорово рвануло, правда, мальчики?
Но Танька покинуть общество не захотела, уперлась, как упирается в зоопарке ребенок, не желающий уходить от клетки со львом. Она, как Буратино, единственная пришла в восторг от "чудненького салюта" и просила еще и еще. Пиротехник Тихон уже положил ей руку на плечо, норовя ощупать - что там еще имеется пониже.
Но тут и миллионер тяжело поднялся из кресла и, слишком уверенно ступая, подошел к Таньке. Оба близнеца - мрачный миллионер и веселенький пиротехник - с двух сторон горячо принялись убеждать в чем-то Таньку Голую, которая хохотала и просила "еще салютику!". Оба уже придерживали ее за задницу, один за правую, другой за левую половинку. Она - святая душа! ребенок! - этого просто не замечала.
- Будем бить! - решил Рабинович, наблюдая издали эту картину. - Х.й с ними, с миллионами!
- Ну погоди, - останавливал его Доктор. - Ну помацают эту дуру за задницу. От нее не убудет. А гостеприимство?
- А воспитание? - горько спросил Рабинович. - Вот я знал, знал, что хорошего не жди. Судный день, старик! Это тебе не День благодарения...
Опять со свистом взвилось в воздух мохнатое, дьявольски вертящееся, распускающее павлиний огненный хвост, рухнуло в овраг, громыхнуло сине-зеленым. По террасе стлался кипящий туман, как на концертах Аллы Пугачевой.
Пиротехник хохотал и время от времени делал сальто-мортале, всякий раз останавливаясь у края террасы. Танька Голая верещала от восторга. Сквозь клубы театрально-циркового тумана Рабинович различил, как миллионер что-то надел Таньке на пальчик - может, бриллиант. Вот мерзавец!
К весьма озабоченным Доктору и Рабиновичу пробралась писательница N. Она раскраснелась от выпитого, странный блеск азартного удовольствия в глазах очень украшал ее обычно мрачное лицо.
- Сейчас полиция приедет, - сказала она. - Мы хоть и на отшибе, но весь город перебудили.
Доктор посмотрел на нее и подумал с тоской: "Все опишет, стерва!" - а вслух бодро сказал:
- Ну, что ж, полиция, мигалка - синий свет. Старые евреи могут греть с балконов свой геморрой...
Сева между тем ввинтился в самую настоящую депрессию. Он ходил от одного к другому и жаловался на совершенно невозможную жизнь, на невозможность продолжать эту собачью жизнь.
- На хрена мне танкер, мать еття? - допытывался он. - Все равно все сдохнем!
С ним все соглашались.
Вообще-то многим из присутствующих перестала нравиться ситуация на террасе. Кое-кто из гостей покинул общество, не желая давать показания полиции. А в том, что аборигены, уж конечно, полицию вызвали, никто не сомневался.
Шел первый час ночи. Неуемный близнец-пиротехник один за другим подбрасывал высоко в воздух какие-то похожие на ручную гранату предметы, они рассыпались в небе сине-красными брызгами, чем-то напоминая цветы на полотнах пуантилистов, а потом черной бомбой валились в овраг, где страшно рвались. Клубы дыма поднимались со дна оврага, причудливо свиваясь в неприличные фигуры. Когда над головой художника, мужа писательницы N., проплыли фигуры двух собак в недвусмысленных позах, он отметил, что искусство пиротехники со времен его детства достигло значительных успехов.
В пьяной эйфории пиротехник Тиша выкрикивал Таньке в лицо ошметки каких-то цирковых реприз, тянул ее к себе и объяснял, как им будет хорошо, если она "составит компанию". Близнец-миллионер хватал ее за руки, мрачно что-то бормоча, очевидно, тоже про компанию. Несколько раз он лягнул ногой брата-пиротехника.
- Сейчас подерутся, - сказал Фима, - смотри, а ведь близнецы обычно дружат.
Какое там дружат! Они уже набычились оба, и каждый тащил Таньку к себе.
Следовало что-то предпринять. Женщины уже сбежали с террасы. И только Ангел-Рая повела себя странно. Она отошла к дальнему краю террасы, повернулась к обществу спиной, лицом же обратилась к Иерусалиму и застыла, замерла. Сзади можно было принять ее за отрешенно молящуюся. Всем видом она показывала, что не желает иметь ко всей этой мерзости никакого отношения.
Загремел битой посудой опрокинутый пиротехником пластиковый стол.
- Все! - отрезал Рабинович, отодвигая стул с дороги. - В моем доме! Я их миллионы воткну им сейчас...
Но ничего уже не надо было втыкать - близнецы ринулись мутузить друг друга, как голубчики. Причем сразу выяснилось, что один сейчас убьет другого, так как дерется не в пример лучше брата. Пиротехник дрался как на скрипке играл - виртуозно и вдохновенно. Миллионер в основном пинал его ногами, но уже два раза упал, и ясно было, что в третий раз не поднимется.
Летали стулья, два вообще улетели в овраг, близнец-пиротехник подтаскивал за шиворот близнеца-миллионера к низкому бортику террасы и спрашивал:
- Хошь туда? Хошь туда, пидор?
- Да, - уважительно проговорил Фима, - из близнецов всегда один крепче другого. Интересные ребята.
И тут заверещала трубка радиотелефона, лежащая на подоконнике распахнутого окна. Сашка подскочил к окну и схватил трубку. Полиция, мелькнуло у него.
- Сашенька! - раздался в трубке спокойный и нежный голос Ангел-Раи, который невозможно было спутать ни с каким иным. - Вот теперь пора. Развезите их в разные стороны, мась!
И Рабинович, вместо того чтобы заорать дурным голосом, - а он, не отрывая от уха трубки, безумным взглядом уперся в спину Ангел-Раи, молчаливо стоящей на краю обрыва, - вместо того чтобы сойти с ума, спросил тупо:
- А - как же?..
- Он дал пятьдесят тысяч.
- Как?!! Когда?!!
- Ну... потом, мась, потом. Сейчас оборви это безобразие, прошу тебя. Сил нет.
Сашка с Доктором, Фимой и депрессивным Севой с трудом оторвали пиротехника Тихона от полумертвого Мироши, погрузили в Севин "понтиак", и тот помчал пиротехника куда-то отсыпаться. Сопровождать до гостиницы миллионера Мирошу, избитого и тяжелого, как куль цемента, который Сашка купил для ремонта террасы, отмыть его и уложить в постель вызвался добряк Фима.
- Не задерживайся, Васенька! - неслось ему вслед.
Минут через пятнадцать на террасе остались только Рабинович с верным Доктором, никогда не бросающим друга в беде.
Они и сами с трудом держались на ногах. Но сообща подняли стол и стулья, Сашка даже принес веник с совком и, тяжело кряхтя, подмел пол.
- Сколько закуси! - с горечью проговорил он. - Салаты, мясо, рыба! Гудеть бы и гудеть, как люди... Доктор, все-таки люмпен, он и с миллионами люмпен, а?
- Может, мясо обтереть? - предложил Доктор. - Сдуй с него пыль.
- Ты что, а микробы?
- А ты и микробы сдуй! Верь мне я доктор.
- Смотри, а бутылки-то: ни одна не разбилась! Давай выпьем. Черт, ни одного бокала целого... Подожди, я кружки принесу...
Они выпили, посидели в тишине, закусывая квашеной капустой, найденной в холодильнике.
В свежайшем просторном воздухе ночи слезились и перемигивались холодные голубые огоньки в окрестных арабских деревнях.
Рабинович вдруг вспомнил про ангельский голос в трубке радиотелефона и, навалившись грудью на стол, прошептал:
- Доктор... слушай... а ведь Ангел-Рая...
- Ну?
- Знаешь, кто она?
- Директор... этого... - Доктор напрягся, но сразу махнул рукой, - да всего!..
- Нет, старик, не-ет! Ангел-Рая... - Сашка подался еще вперед, навалился на миску с квашеной капустой и страшным шепотом сказал: Ангел-Рая - Машиах!
Доктор неподвижно и внимательно смотрел на Рабиновича блестящими глазами.
- Баба - Машиах?! Ты сбрендил! Я тебя в психушку упеку.
- Машиах, Машиах! - настаивал Рабинович. - Царь иудейский. Царица.
- Царица - да, - согласился тот. - А Машиах - нет. Верь мне, я доктор...
На горизонте, над невидимой во тьме Масличной горой и горой Скопус, висело длинное веселое облако электрического света. Это мерцал и радовался огнями Иерусалим. И небо над ним, подсвеченное бесчисленными желто-голубыми фонарями, было как светлое дрожащее облако, привязанное миллионами нитей к этому единственному на Земле месту.
Доктор и Рабинович посидели бы еще чуток и разошлись спать, довольные друг другом.
Но, видно, испытания этого вечера, вернее, этой последней перед Судным днем Ночи трепета не были исчерпаны.
И в тот момент, когда, разлив себе по последней, они поднесли ко ртам кружки, столб пламени и дыма - отнюдь не библейский, заметим, и далеко не пиротехнический - встал из оврага, взметнулся над террасой и заметался куда бы податься, как бы перевалить через бортик, дотянуться до деревянных дверей и окон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42