Я согласен: пусть в холле нашего общего дома под стеклянным колпаком хранится гениальный мозг вождя мирового пролетариата.
Писательница N. встала, собираясь покинуть террасу.
- На вас тошно смотреть, - сказала она, - вы - монстры.
- А ты?! - вскинулся Рабинович. - Посмотрите-ка на нее. Зицпредседатель земного шара в изгнании! Королева-мать отвечает на вопросы читателей: почем вы платите ипотечную ссуду?
- Заткнись, - посоветовала ему его тихая и язвительная жена Роксана. Она способна была просидеть весь вечер молча в стороне, заучивая три десятка ивритских слов (она постоянно занималась на каких-то курсах). Но иногда она поднимала голову от тетрадки и негромко произносила несколько слов, как правило - необходимых в этот момент.
- Ну, отчего же... - вежливо возразила ей писательница N. - Пусть поупражняется.
- Ребятки, ребятки!.. - всполошилась Ангел-Рая. - Еще чего не хватало ссориться!
- Да я дело говорю! - взвился Сашка. - Если б она не тряслась так над своим крахмальным именем, мы могли бы извлечь из него немалую пользу.
- Какую же, к примеру? - желчно поинтересовалась писательница N.
- Да россыпи, россыпи идей! Ну вот тебе, недалеко ходить, вприкидку: здесь собрались огромные стада ветеранов, могучее племя вымирающих динозавров спустилось на водопой. У каждого амбиции, каждый пятый брал Берлин, каждый пятидесятый - кавалер всех орденов, каждый трехсотый - Герой Советского Союза.
- Ну и что?
- А то, что все они евреи, каждый - пуп земли, у каждого внуки и правнуки. Короче: все они пишут воспоминания.
- Ну уж и все... - усомнилась писательница N.
И тут на нее набросились дружно Доктор, Ангел-Рая, сам Рабинович. Получалось, что в соплеменниках писательница N. не разбирается ни черта. Получалось, что воспоминания действительно пишут все пожилые евреи, а иначе - откуда бы взялся ТАНАХ?
- Но при чем тут я? - уже не так уверенно поинтересовалась писательница N.
- Очень просто... - тихо, презрительно проговорил Рабинович. - Дается объявление во все газеты:
"Наговариваете на пленку - получаете готовую книгу.
Недорого, качественно. Лучший подарок вашим внукам и
правнукам".
- "Известная писательница N. дополнит ваши воспоминания
своими",
подхватил Доктор. - И фирма гребет чудовищные гонорары...
- Фирму регистрируем в статусе амуты, - подсказала Ангел-Рая, - под эгидой Русской библиотеки. Кстати, это можно развернуть в международный проект: старые евреи расселены сегодня по всему миру.
- И все дадут, - подхватил Рабинович. - "Наружный" не откажет, мы вдове-то первую книгу и сварганим. А пидорасы точно дадут - уж им-то есть что вспомнить. Драть с пидорасов втридорога!
- И Папа Римский захочет влезть, - сказала писательница N. насмешливо. - Скупердяй этот...
- Смейся, смейся... - проговорил Рабинович, наливая себе в стакан вино из бутылки. - Все равно надо думать, и серьезно думать, - как из тебя извлечь пользу. Рая, ангел мой! Давай сделаем ее главным редактором газеты? Будет свой человек. Печать - мощное оружие пролетариата. А? Правда: вот тебе и рупор, вещай что хошь. Например, сколачивай Русскую партию.
- У нас есть "Регион"... - задумчиво проговорила Ангел-Рая.
- Извини - "Регион" принадлежит израильскому концерну. Ребята Молтобойцева, конечно, не из пугливых, и все-таки это не свое. Давай перекупим какую-нибудь газетку. Вот, "Новости страны", например. Там уже тридцать лет главный редактор - старый маразматик Штыкерголд, партийный человек. Старость надо уважать, старичок заслужил отдых. Скупаем газету. Отправляем его на пенсию.
- Вот балаболка! - усмехнулась писательница N.
- Хорошо, ты не хочешь быть главным. Это ответственность, это хлопоты. Отлично: бери литературное приложение. Рая, сколько мы ей можем положить помесячно - тысячи три, три с половиной?
- Постой, ты говоришь о "Полдне"? - спросила писательница N. - Но его очень прилично делают. Вполне культурная газета.
- "Полдень" редактирует какая-то баба, - вставила Ангел-Рая, - чуть ли не училка музыки.
- Вот, - сказал Рабинович. - Старого Пер Гюнта - на заслуженный отдых, училке музыки - работу по профессии... Все равно рано или поздно их зарубят саблей кишинево-бакинские кавалергарды. Так пусть хотя бы свои, родные человечки закроют им очи! Слушай, серьезно: мы со своей газетой горы свернем! У нас будет семь мандатов в кнессете.
- Дело за малым, - лениво заметил Доктор, - купить газету. Кстати, ее еще не продают, правящей партии она и самой нужна для предвыборной кампании.
- Это чепуха, - возразила Ангел-Рая, - были бы деньги.
- Вон, люди зарабатывают... - мечтательно продолжал Сашка. - Алка Кениг, художница, специализируется на изготовлении ватных баб.
- Которые на чайник? - уточнил Доктор.
- Да нет, в человеческий рост, произведение искусства. Ватные бабы, на них натягивается чулок. В этом что-то есть... Такие фантомы женственности. Пять лет назад Алка сделала персональную выставку в Музее Израиля. Три зала со взводом ватных баб... Ночью одну из баб, наименее привлекательную, трахнул сторож-араб.
- То есть - как? - удивилась Ангел-Рая. - Они же, я поняла, неживые?
- Ангел ты мой, - умилился Рабинович. - Да. До известной степени они женщины не вполне. Но араб смирился с суррогатом. Дело не в этом, а в том, что Алка уже пятый год с успехом пропивает компенсацию за отверстие, пробуравленное арабом.
- Фу, - обиделась Ангел-Рая. - Ну что ты всякие гадости рассказываешь!
- Агриппа Соколов продает гору Елеонскую, - не обращая внимания на ее реплику, увлекшись, продолжал Рабинович... - Ну, не смотрите на меня так. Землю, землицу продает. Святую землю с горы Елеонской. Во-он той... Ну, что вы как бараны уставились-то? Продает в Россию монастырям и церквам. Если не ошибаюсь, склянка - пять долларов. Нарасхват идет, горочка-то! Чай, Машиах не обеднеет... Бери лопатку, иди копай...
- Рабинович, ты что, охренел? - полюбопытствовал Доктор. - Агриппа человек религиозный, для него наша Масличная гора - не звук пустой.
Рабинович молча налил вино во второй стакан и протянул его Доктору.
- Выпьем за нашу святыню! - сказал он торжественно. - За гору нашу Масличную, на которой состоится помазание Машиаха...
- Признайся... - пробормотал Доктор, глотнув вина. - Признайся, ты сбрехнул насчет Агриппы...
Рабинович упорно молчал. Писательница N. была почти уверена, что Сашка сказал чистую правду.
- А между прочим, госсспода... - проговорил он. - Уж кому совсем нет резона торопить приход Машиаха, так это нам-с, жителям славной шхуны "Маханэ руси"... - Он уже нетвердо стоял на ногах, поэтому, когда он подошел к краю террасы, жена Роксана тревожно глянула от страницы - не свалился бы вниз.
- Если перечитать соответствующее место у Пророков, уделяя внимание топографическому, так сказать, аспекту проблемы... то выясняется, что некоторые особо сильные, как бы это точнее... сопроводительные эффекты явления Мессии шарахнут тютелька в тютельку по нашим замечательным коттеджам...
- Да... - задумчиво подтвердила вдруг Ангел-Рая, - это предусмотрено. Выйдут потоки из Иерусалима, и расколется в долине земля.
- Вот здесь как раз и расколется, к ебене матери, - вставил Рабинович, качаясь над обрывом.
- Но бояться не надо, - спокойно сказала Ангел-Рая, как будто твердо что-то обещала публике.
- Хорошенькое дельце! - воскликнул Рабинович. - Я одной ссуды девяносто тыщ взял...
Они с Доктором стали спорить: посчитает ли банк "Леуми" Конец света за уважительную причину для прекращения выплат или это ярмо и дальше придется тащить...
Потом к ним забрел хабадник Письман, и, как обычно, завязалась очередная идиотская дискуссия на религиозные темы. Письман где ни появлялся, там обязательно воду мутил, морочил головы, крутил яйца и вообще самим фактом своего существования оскорблял и дискредитировал идеи ХАБАДа, этого в высшей степени симпатичного направления иудаизма.
Движение ХАБАДа и так в последнее время переживало кризис, связанный со смертью Любавического ребе. Что и говорить, старик был велик - мощнейший ум, провидец и так далее. Но... его паства после его кончины разделилась на две не слишком отличающиеся друг от друга категории. Первые называли Любавического ребе Машиахом и утверждали, что об этом всюду надо говорить. Вторые тоже держали его за Машиаха, но полагали, что об этом надо помалкивать, а то все и так считают их сумасшедшими.
Письман относился к первой категории. К тому же он был истовый и преданный делу дурак. Напиваясь, как положено, в праздник Симхат Тора, он бил себя кулаком в грудь, притоптывал ножкой и кричал посреди плящущих до одури евреев: "Мужики, егудим!* Что у нас есть в жизни, бля?! Только Тора! Хуц ми Тора эйн лану клюм**, бля!"
______________
* Егуд и м - евреи (иврит).
** "Хуц ми Тора эйн лану клюм!" - "Нет у нас ничего, кроме Торы!" (ивр.)
Письман сам провоцировал дискуссии, которые кончались самым оскорбительным для него образом. Например, сегодня объявил, что новый мэр Тель-Авива обещал переименовать центральную площадь города в площадь Машиаха. И на днях на ней состоится огромное представление: хабадники устроят гигантское религиозное шоу, на котором будут демонстрировать вещи...
- Жилетку с дыркой от пули Фанни Каплан? - спросил Доктор.
Письман стал запальчиво выяснять, на каком основании Доктор...
- Но, позвольте, он же скончался? - спросила Письмана известная писательница N.
- Видите ли, во всем, что касается ребе, можно быть уверенным лишь до известной степени! - с достоинством ответил дурак Письман.
- Минуточку. Но ведь его - до известной степени - похоронили?
- Не будьте так прямолинейны!
- Как это? Не понимаю. Его в могилу, извините, закопали?
Тут уже на нее все зашикали, что она оскорбляет память великого человека. На это она собиралась ответить, что великий человек - пусть земля ему будет пухом - сам по себе, а идиоты из его паствы, которые тревожат его тень, - сами по себе, - но не успела.
За Ангел-Раей зашел муж Фима, который беспокоился - ужинала ли она. Меня накормили, Васенька, успокаивала она его. Так, в обнимку, они и ушли домой. Жена Рабиновича Роксана давно поднялась наверх, в спальню. Ей завтра надо было рано вставать на работу.
Перед тем как уйти, писательница N. оглянулась. Сашка Рабинович и Доктор, со стаканами в руках, стояли у края обрыва и горячо о чем-то спорили. Речи их были темны и почти бессвязны. Огненный месяц-ятаган был занесен над их нетрезвыми головами. Фальшивые театральные звезды, безвкусно густо нашитые бутафором на черную ткань неба, пересверкивались с низкой топазов - фонарей на шоссе, далеко внизу. Богатейшая, перезрелая ночь раскинула влажные телеса и гулко дышала страстью на холмах Иудейской пустыни.
Впрочем, это слова какого-то романса. Неважно. Все это предстояло описать. И это было чертовски трудно. Но писательница N. уже знала, как следует повернуть диалог, на котором ее едва наметившийся роман буксовал последние три недели...
глава 22
Витя сидел на лавочке у дверей барака в ожидании репетиции. Их лагерный оркестр был в полном сборе, ждали только контрабасиста Хитлера. Он должен был прийти, должен был, хотя и на посторонний взгляд было ясно, что в последние дни бедняга Хитлер совсем доходит.
Время шло, их лагерный оркестр был в полном сборе, а Хитлер все не показывался. Витя не хотел думать о страшном. Склонив голову набок, он тихонько подкручивал колки, настраивая скрипку.
Вдруг вдали показалась пролетка, на полном ходу летящая прямо на них. Через мгновение Витя различил, что правит ею мар Штыкерголд, в кучерском армяке, очень залихватски, а в самой пролетке сидит женщина, смутно напоминающая Фанни Каплан. Штыкерголд осадил рысака, Фанни Каплан соскочила с пролетки, ткнула наганом в Витину грудь и сказала:
- Вам предстоит перевести с иврита роман Князя Серебряного!
- И распространить его! - добавил с козел раздухарившийся Штыкерголд. И никакого мне "Экклесиаста"! Только попробуй! Ви у менья увидите такого "Экклесиаста", что льюбо-дорого! У вас будет время собирать камни!
- Где Хитлер? - угрюмо глядя на этих двоих, спросил Витя. - Куда вы дели контрабасиста Хитлера? Что за оркестр без партии контрабаса!
- Хитлер повьесился ночью в уборной, - слегка замешкавшись, сказал Штыкерголд. - Ай, ну повесился! Что, мы не видали "мусульман"? Играй так, и никакого "Экклесиаста", смотри мне!
Витя сказал, наливаясь праведным гневом:
- Я всегда ненавидел советскую власть!
Фанни Каплан расхохоталась, а отсмеявшись, опять ткнула его наганом и заметила:
- Для таких, как вы, есть хорошая статья - 58-я.
- Девять граммов, по-моему, гуманнее... - ответил на это Витя, поднял скрипку и стал вызывающе наигрывать "Марсельезу", звуки которой через минуту слились с долгим лагерным гудком. И Витя силился вспомнить: что бы он значил, этот гудок - сигнал к обеду? Конец перекура?
Юля кричала: "Иду, иду, хватит трезвонить, кто там, я вас по-русски спрашиваю?"
Витя проснулся и понял, что в дверь звонят, а от тетки, как обычно, пользы, как с козла молока. Он поднялся, вышел в прихожую, молча отодвинул от двери Юлию, которая, поднимаясь на цыпочки, пыталась увидеть что-то в глазке, и открыл.
Это был Шалом, их сосед, болгарский еврей. Вот уже пять лет Шалом добровольно выполнял обязанности домкома, а это было непросто - выколачивать из старых евреев плату за уборку их обшарпанного подъезда.
Шалом был пожилым, церемонно воспитанным человеком, в прошлом - главным бухгалтером крупной текстильной фирмы. Обращаясь к собеседнику, он старался произвести на того самое приятное впечатление и, вероятно, во имя этого впечатления выучил за свою жизнь множество разрозненных слов на чужих языках. Он был уверен, что спрямит путь к сердцу любого человека, ввернув в разговор словцо на родном его языке.
Для общения с русскими Шалом тоже выучил одно слово, хотя и не до конца понимал его значение. Он только догадывался, что это свойское приветливое слово приятно будет услышать лишний раз каждому русскому.
- Впиздью! - Он стоял в дверях, улыбаясь дружелюбно.
- Привет, привет... - буркнул Витя. - Проходи, Шалом.
- Извини, что беспокою, но от этих, нижних, совсем не стало житья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42