! - тяжело дыша, выдавила Зяма, глядя на обеих теток, они у нее сливались в одну. - Ты ж на мне план делаешь!
- А что ж, - почти приветливо отозвалась та, выписывая квитанцию, - и план делать надо... На таких бессовестных, как ты...
Договорить ей не удалось: квитанцией Зяма залепила ей зубы и, для разминки, взяла на тетке "аккорд от плеча" обеими руками.
Та отлетела к окну и ударилась затылком о стекло. Вторая - белочка вороватая - дожидаться подобного не стала и заверещала: "Коля-коля-коля-а-а!" А Зяма - пока Коля бежал на подмогу - прошлась по ней сдвоенным пассажем, сверху вниз и снизу вверх, не забывая на педали нажимать, как на левую, так и на правую.
Но этот ее сольный концерт довольно быстро был прерван Колей, который, предварительно открыв двери задней площадки, действуя слаженно с Катей, хотя и изумленно матерясь, вытолкал Зяму наружу, в кремовый пломбирный снежок остановки.
- Ста-ры-е п-пля-а-ди! - крикнула Зяма, поднимаясь и отряхивая диссертационный костюм. - П-пля-адю-ги ссучьи!
Что было несправедливо: тетки выглядели вполне целомудренно.
- А ты - молодая блядь! - довольно бодро крикнули из троллейбуса. Что тоже было неправдой, неполной правдой, во всяком случае.
Они уже успели почувствовать себя победителями. Катя подобрала с полу грязный кошелек, размахнулась и выбросила его далеко из дверей.
Зяма снова ринулась в троллейбус, но не тут-то было. Коля, уже сидящий в кабине, нажал на кнопочку, двери закрылись, и троллейбус плавно и ходко повалил прочь. В окне задней площадки белочка Катя торжествующе показывала отплывающей в грязно-пломбирной луже Зяме кулачок с зажатой в нем десяткой...
- Ну вот... - удовлетворенно проговорил Витя, вытаскивая из принтера листок с нежным посланием к случайному контролеру. - Пусть-ка этот мизрах вонючий попробует мне вставить штраф... Я сбегаю к машине, а ты пока начинай строгать Кугеля. Он приволок сегодня что-то несусветное.
Помахивая листком, Витя выскочил было за дверь, но вернулся.
- Слушай, - сказал он озабоченно, - в "Белых ногах" вторые сутки колобродят моряки с Кипра. Может, запрешься?
- А что, ты думаешь - меня ненароком могут за свою принять?
- Ну, смотри...
Статья Кугеля называлась "Все больше, не сглазить бы!..".
Зяма решила сначала пройтись по тексту, а потом уже менять название. Речь, как выяснилось, шла о нарастающей в последние месяцы волне арабского террора, о гибельной для народа политике нынешнего правительства, о предстоящих выборах...
Сегодняшний шедевр Себастьяна Закса, следовательно, можно было озаглавить "Разные ипостаси террора" или "Эра ожидания ужаса"...
Поразмыслив, Зяма остановилась на первом варианте.
Затем приступила к самому тексту. Начинался он оригинально:
"Хрен редьки не слаще! - писал политический обозреватель
Себастьян Закс. - Вот и французов шарахнуло мусульманским
террором. Может, хоть эта бомба разрушит их застарелый
антисемитизм? Что касается израильских левых во главе с нашим
антисемитским правительством, то они даже и не мигнули. И
неудивительно: не секрет, что Голда Меир была духовной матерью
нашего премьера. Все давно убедились, что базарные выражения
его вторая натура. Что ж, старая история - кресло погубило
человека. Выходит, вся рота против премьер-министра? А может,
это не рота, а он шагает не той ногой?!!"
Словом, рабочий день начался.
Зяма подумала, вздохнула и стала набирать:
"Последние трагические события в центре французской
столицы послужили причиной того, что многие страницы
израильских газет не только посвящены анализу сложившейся в
последние месяцы ситуации с..."
Она вздрогнула и обернулась.
За ее спиной стояла маленькая немолодая женщина с нездоровым бегающим взглядом и молча жестикулировала обеими ручками, при этом зажав под мышкой то ли тетрадь, то ли брошюру.
- Здравствуйте! - резко сказала Зяма, сама смутившись своего внезапного испуга.
Впрочем, маленькая робкая женщина ничем не напоминала кипрского моряка. Она заискивающе улыбалась, показывала что-то руками, и сначала Зяма даже подумала, что перед ней глухонемая. Но та вдруг сказала робко, по-русски:
- ...Вот тут только заклеить маленько, - и вынула из-под мышки брошюру.
- А, - Зяма успокоилась, - вот, пожалуйста, клей...
Она вернулась к экрану компьютера и продолжала набирать. Маленькая беспокойная женщина не уходила.
- Вам еще что-то нужно? - вежливо спросила Зяма. С минуты на минуту мог вернуться грубиян Витя и, по своему обыкновению, обидеть незваную гостью.
- Вот тут вот... - залопотала посетительница, протягивая Зяме брошюрку, - все написано... Прочтите, и вы изумитесь...
- Боюсь, сейчас я никак не смогу уделить внимания вашей рукописи, мягко проговорила Зяма, доставая кошелек из сумки. Она всегда покорялась необходимости подать милостыню. Окинув женщину беглым взглядом, Зяма оценила ее уход не меньше чем в пять шекелей. - Но небольшой гонорар за нее вы можете получить уже сейчас.
- Нет, нет! - вскричала женщина, чуть ли не отталкивая Зямину руку. Что вы, какие деньги! Вы должны прочесть и рассказывать всем. Здесь написано о моем сыне. - Она сделала испуганное лицо и шепотом сказала: - Он разгадал секрет пепла красной коровы! - И, откинувшись назад, раздельно проговорила: - Вы понимаете - чем это пахнет?
Увы, Зяма понимала. Это пахло очередным Машиахом. Смысл обряда очищения пеплом красной коровы был утерян со времен разрушения Храма. Мудрецы предсказывали, что толкование обряда вернет Машиах.
Зяма вздохнула. Выпроводить эту несчастную нужно было как можно скорее, до прихода Вити.
- Ну, что ж, - сказала она, - остается только от души вас поздравить.
- И вас! - воскликнула маленькая женщина. - Я поздравляю весь народ Израиля!
Наверху что-то грохнуло, и еще раз, словно кем-то били об пол, что было весьма похоже на правду, если принять во внимание темперамент пьяных кипрских моряков. Тихо заструилась с потолка известка.
- Кто это?! - испуганно спросила мать Машиаха.
- "Белые ноги", - сказала Зяма, - престижный салон. Не обращайте внимания.
- Содом и Гоморра! - воскликнула мать Машиаха. - Мой сын ликвидирует весь этот разврат!
- Да, пожалуйста! - оживилась Зяма, слегка приобняв женщину и мягко устремляя ее движения в сторону двери. - Уж попросите его.
И так они дружно подгребли к двери, и - еще мгновение - волной Зяминого теплого участия бедную женщину вынесло бы к лифту, но тут дверь распахнулась и влетел Витя, успевший - это было заметно с первого взгляда - получить квитанцию на уплату штрафа.
- В чем дело?! - заорал он, споткнувшись о мать Машиаха. - Почему в редакции посторонние?
- Витя, Витя! - предостерегающе окликнула Зяма, яростно ему подмигивая. - У нас радость. Разгадан секрет пепла красной коровы.
Но Витя (очевидно, размер штрафа превзошел все его опасения) как с цепи сорвался. Он завопил, что сейчас превратит в пепел первую подвернувшуюся корову, если помещение в секунду не будет очищено. Мать Машиаха, не вняв опасности, принялась выяснять - почему в газете "Полдень" не публикуют, как в приличных газетах, время зажигания субботних свечей. Багровый потный Витя заорал, что в их редакции свечи не зажигают, а вставляют и сейчас он покажет красной корове, как это делается.
С ужасным скандалом мать Машиаха наконец покинула офис. Витя с остервенением запер дверь, каждый поворот ключа сопровождая непечатным - а впрочем, давно уже печатным - словом.
- Итак? - спросила Зяма.
- Сто двадцать! - сказал он, отдуваясь и размахивая бесполезным уже посланием к "дорогому контролеру". - Вонючий мизрах! Я опоздал буквально на минуту.
- Почему ж ты с ним не поговорил?
- Я его не видел! Он успел смыться, вонючий мизрах!
- Откуда же ты знаешь, что он - мизрах?
- А кто ж еще?! - гаркнул Витя.
Спорить с ним было бесполезно. Он и сам любил повторять, что ненависть - экзистенциальное чувство.
Не успели приняться за шедевр Кугеля, как позвонил Рон Кац и попросил включить модем - сейчас он пришлет гениальный файл под названием "Кардинал Арончик"...
Пришел файл. Вывели текст на экран и с первого абзаца - почти одновременно - страдальчески взвыли: Халил Фахрутдинов вставлял кардиналу Франции Жану-Мари Люстижье огромную еврейскую клизму по национальному вопросу.
При этом в тексте мелькали перлы вроде
"его обрезанное преосвященство не изволили покрыть голову
в знак траура по умерщвленным сородичам..."
или
"напрашивается вопрос: читал ли новоиспеченный пархатый
кардинал кадиш по своей замученной в Освенциме матери?!"
- Мы уволены, - сказал Витя.
- Ну, погоди... Уберем грубости и зряшные нападки, изменим название...
- Ты же знаешь, как он вопит, когда мы, не спросясь, меняем его идиотские названия... "Кардинал Арончик"!
- А, между прочим, неплохо... - задумчиво проговорила Зяма. - Давай-ка оставим.
- Ты с ума сошла! А следующий опус он озаглавит "Папуля Римский"!
- Оставим, оставим...
- Под твою ответственность!
Часа полтора они возились с кардиналом Франции, пытаясь совершенно скандальным обвинениям Рона придать более благообразный, сдержанно-осудительный тон, а прямые оскорбления заменить на некие сурово-горькие намеки. В некоторых местах Витя сардонически хохотал и восклицал:
- О, воображаю!
А Зяма бормотала примирительно:
- Ничего, ничего, оставь... Этот оборот вполне легитимен...
В разгар страды работу пришлось прервать. Случилось небольшое происшествие, одна из тех плодотворных встреч с читательской аудиторией, от которых, как ни вертись, не убережешься: к ним без стука ворвался некто Златовратский, от которого прежде они получали только гневные письма и телеграммы.
Он топал, пыхтел, отфыркивался не хуже, чем кипрский моряк; похоже, перед тем как подняться на второй этаж, он долго готовил свой паровоз, раздувая угли.
- Подонок! - кричал он, лупя по столу газетой "Полдень", свернутой в трубку. - Антисемит! Сволочь!
Словом, это был один из читательских откликов на недавнюю статью Халила Фахрутдинова, где тот научно-популярно обосновывал теорию, согласно которой на одного гения в еврейском народе приходится примерно сто тридцать две и две десятых тысячи кромешных идиотов.
- Кто он? - орал Златовратский. - Я приехал из Петах-Тиквы узнать - кто он, наконец, этот мерзавец Халил Фахрутдинов?! Кто?!
- Я, - хором ответили Зяма и Витя.
- А-а!! Я догадывался, я подозревал, что здесь окопалась целая шайка негодяев!! Да вас поубивать мало! Я сам бы вас убил с огромным удовольствием!! Своими, вот этими вот, руками!
- Пожалуйста, - сухо проговорила Зяма, - окажите такую любезность. Витя, принеси нож!
Витя сбегал к шкафчику и с благоговением подмастерья подал Зяме длинный нож-пилу.
- Да не этот! - воскликнула она раздраженно. - Этот молочный. Когда ты запомнишь!
Но, как видно, читатель Златовратский неправильно понял Зямину ритуальную суровость. Во всяком случае, он не только не подтвердил своей готовности к принесению священной жертвы, но явно испугался и того, что его так буквально поняли, и той стремительности, с которой эти двое сумасшедших выразили желание помочь ему в его совершенно умозрительных намерениях. А может быть, он заподозрил, что в процессе обряда агнец поменяется местами с резником...
Вообще ему страшно не понравился разворот событий. Он стушевался, мгновенно опустился до бормотания общих слов о высокой культуре, которую журналисты обязаны нести в массы репатриантов. Словом, всем своим видом старался показать, что мясной нож - это преувеличение, дурной вкус. Так и сгинул, что-то бормоча.
- Ну, запирай ворота, - с явным облегчением проговорила Зяма. - Это дело надо заесть и запить. Сегодня я угощаю.
Как раз когда после обеда закончили редактировать Кугеля, он явился собственной персоной. Витя бросился готовить чай, нарезал булочку и достал из холодильника шоколадную пасту: политический обозреватель Себастьян Закс любил сладкое.
Нет, он не собирается им мешать, он сейчас пойдет дальше, какой там чай, зачем... Погорячее, давай, не жалей. А лимоном в вашей конторе, как всегда, не разживешься, жилы вы, жилы... Серьезному человеку такую бурду и пить стыдно... Слышали, что вчера вопил в кнессете этот мошенник, этот карманный вор?..
- Рудольф, - сказала Зяма, - знаете что? Почему бы вам в конце концов не написать что-нибудь о Катастрофе.
- О чем это?! - вскинулся тот. - О том, как я в Дахау в выгребной яме три дня отсиживался? Как потом от меня месяц - мойся не мойся, хоть шкуру сдирай - говном разило?
- Именно! - воскликнула она. - Напишите, черт возьми, о Дахау! Как вы спаслись.
Кугель вынул ложечку из чашки и внимательно взглянул на нее.
- С чего вы взяли, что я спасся? - спросил он, усмехаясь. - С того, что я каждую неделю вам статьи пишу и чаи здесь распиваю?.. Нет, вы на это не смотрите, это кажимость. Оттуда никто не спасся, ни я, ни вы... А вот, если желаете, я вам к Судному дню "Экклезиаст" переведу.
- В каком смысле? - спросил Витя. - Ведь он переведен давно.
- Э-э!.. - Кугель презрительно махнул рукой. - Двойной перевод, с иврита на греческий, с того - на церковнославянский... Дрянь, и больше ничего. Неточности, подтасовки, ушла вся поэзия, вся глубина двойных и тройных значений... Я вам подлинник, подлинник предлагаю. Ну, решайтесь переводить?
Зяма с Витей переглянулись. Одни одновременно представили себе, как переписывают "Экклезиаст" в переводе Себастьяна Закса.
- Ну-у... - промычал Витя. - Попробовать можно, а что... Валяйте, Рудольф. Хули нам религиозные каноны!
Наверху что-то грохнуло, глухо донесся упоительный визг, и дробно-мелко затопотали, как будто пошла строчить гигантская швейная машина.
- Ого! - уважительно заметил Кугель. - Это кто там степ отчебучивает?
- Морячки с Кипра, - сказала Зяма.
- А! Да, морячки умеют... У нас в соседнем бараке был такой моряк... Он в уборной повесился. У нас таких называли "мусульманами".
- Почему - "мусульманами"? - спросил Витя.
- Почему - не знаю... Каждое утро: ну, сколько за ночь "мусульман"?..
Когда Рудольф Кугель ушел, Зяма сказала грустно:
- Все путает, ни черта не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42