Ночью. Англичане - цивилизованные люди. Я шел по коридору, и он напал сзади, страшный удар по голове - ничего не помню, но, судя по кровоподтекам, сломанной руке и отбитой печени, он молотил меня ногами в свое удовольствие, долго, пока не устал. Утром меня подобрали там же, в коридоре, и думали, что до Кипра я не дотяну... Но я дотянул! - почти весело закончил Хаим. - Потому что должен был кто-нибудь спустя пятьдесят лет везти Зъяму в Тель-Авив на работу!
Они молчали минут пять, потом он сказал:
- Это смешно, майн кинд: столько лет Сара не может допроситься у меня хорошего отдыха на корабле, в хорошей каюте. Плыви себе по морю, сиди в шезлонге, загорай, говорит она. Вот чего я не могу понять: как может хотеть - не то что плыть! - просто видеть такое количество воды человек, который чудом спасся вплавь, на какой-то доске или щите... Ведь она была единственной, кто спасся с затонувшего "Аргона". Сара. Плыла до берега на доске или на щите, черт его знает, до сих пор не могу от нее добиться - как это выглядело... Подгребала одной рукой, а другую, которой она вцепилась в эту доску или что там, потом, когда ее подобрали возле Натании, часа два не могли разжать... Ей было четырнадцать лет.
Как только она заводит эту песню о хорошей каюте и шезлонге, я ее спрашиваю: ты что, не нахлебалась?..
* * *
И в который раз: вдох - три минуты пустынной дороги; вдох - глухие заборы, помойки, ряды оливковых деревьев, поворот налево; вдох - запущенный пустырек с тремя старыми могилами, направо; вдох - вилла с цветными стеклышками в окнах террасы на втором этаже, магазин бытовых товаров, мечеть, поворот на шоссе и - выдох, выдох, вы-ы-дох...
Скоро отсюда выведут наши войска, вспомнила она, и тогда выдыхать совсем не придется. Зато Хаим перестанет останавливаться и раздавать солдатам булочки...
За постом прибавили скорость, проскочили Модиин, понеслись по свободному утреннему шоссе... Протикало шесть, Хаим включил радио: "Шма, Исраэль!" - ежедневная побудка голосом Левитана...
Затем широко разбросанные поля, Дерьмовый Курган, шевелящийся на равнине, совершенно живой от копошащихся на нем мусоровозок и вечной колготни чаек над ним.
Мост Ла Гардиа...
- Зъяма, вот что, - сказал Хаим, подвозя ее к переходу. - Я возвращаюсь сегодня раньше, ты меня на тремпиаде не жди. Часам к семи там проезжают наши - Амос, Давид Гутман и Рути Йоханан. Так что тебя подхватят.
- А ты поедешь один через Рамаллу? - спросила она.
- Возьму кого-нибудь на тремпиаде, - сказал Хаим.
На переходе она обернулась, выхватила взглядом красный "рено", седую голову за рулем и, перейдя улицу, почему-то вновь оглянулась: Хаима уже не было...
* * *
- Делаем "стульчик". Стой так, дай руки. Эту клади сюда, а эту сюда. Понял? Витя, сосредоточься. Ты что - в детстве не делал "стульчика"?
- Нет, - сказал он. - В детстве я играл на скрипке, и дворовые дети мне кричали: "Жидочек, попиликай на скрыпочке!"
- А я-то как раз и была дворовой девчонкой. Ну, учись, а то мы до ишачьей пасхи не управимся: эту руку сюда, а эту сюда.
- Так делайте уже что-нибудь! - сказала Юля, одетая для выхода в свет. Ее требовалось снести с четвертого этажа к машине. Сегодня она должна была подписать в банке заветные бумаги на пришедшие дойче, мать их, марки.
Наконец сплели "стульчик", присели... но тут у Вити схватило спину, и он еле поднялся.
- Вот это моя жизнь! - сказала Юля со злорадством. - Когда мне надо подышать воздухом, он обязательно хватается за свой геморрой.
- Видала старую стерву? - спросил Витя.
- Давай еще разок! - сказала Зяма.
Наконец Юля уселась на их сплетенные руки, обняла их за шеи и стала командовать спуском.
- Поворот! - кричала она. - Разворачиваемся!
Витя кипел и грозился сбросить ее в лестничный пролет. Зяма успокаивала обоих. На лестничной площадке первого этажа их кавалькада чуть не сбила алкаша-соседа. Он обалдело глядел им вслед, очевидно приняв эту странную группу за свою алкогольную галлюцинацию.
Перед дверьми банка Юле вдруг стало плохо. Лицо ее посерело, она опустилась на ступеньки и схватилась за сердце. Зяма ловко подложила ей под голову свою сумку.
- Витя! - сказала она. - Беги в банк, вызови "амбуланс".
Но Витя продолжал задумчиво стоять над скорченной Юлей.
- Вот интересно, - пробормотал он, - доживет она до подписи?
Зяма выпросила у кого-то из сотрудников банка сердечное, дала старухе, и та, повалявшись еще на ступеньках, постепенно отдышалась.
Это она назло, искренне уверял Витя.
После подписания бумаг (а оно вряд ли было менее торжественным, чем дипломатическая церемония подписания какого-нибудь мирного договора) они впихнули старуху в машину и поехали отметить радостное событие надвигающейся покупки лазерного принтера.
- Видишь, - сказал Витя, - это наглядная иллюстрация к поговорке "Нет худа без добра". Шесть миллионов должны были сгореть в их прекрасно сконструированных печах, чтоб через пятьдесят лет мы на смердящие марки их вонючих компенсаций купили отличный принтер!
- Чтоб ты лопнул! - проговорила Юля в сердцах. - Чтоб тебя разорвало за такие слова, Господи, прости ему его поганый язык!
- Дым, - почти весело ответил Витя, заворачивая на улицу Аяркон, кульминация нашей истории - дым шести миллионов. Вот либидо этого мира, его подспудное сокровенное желание: превратить нас в дым. Поэтому я живу в этой идиотской стране, среди этих мудаков и кретинских мизрахов.
Они выбрали маленькое, не слишком роскошное кафе на улице Алленби.
- Если б не твой идиотский кашрут, можно было бы тут, за углом, съесть изумительный свиной стейк, который готовит один парень из Уругвая.
- Закажи, пожалуйста, цыпленка и заткнись хоть на минуту, - ласково попросила Зяма. - Юля, как вы насчет цыпленка?
- Только пусть он прожарит его хорошенько, чтоб это был-таки цыпленок. Скажите ему! Постойте, я сама скажу. Молодой человек! Крутите моего цыпленка дольше, дольше!
- Оставь его в покое, - сказал Витя, - он же не понимает по-русски.
- А что такого непонятного я сказала! - возмутилась старуха.
Принесли цыплят. Да, Витя знал не только злачные места, где готовили свиные стейки. И эта комедия с якобы случайным выбором маленького скромного кафе... Он, конечно, знал, что здесь подают отличных цыплят.
- Закажи мне пива, - попросила Зяма.
- Пива - к цыпленку?
- Тебе сказали - пиво, так пусть будет пиво! - встряла Юля.
- Смотри, как она быстро очухалась, - сказал Витя Зяме. - Я тебе говорю: она еще по мне будет свечи ставить. Мы еще заработаем на ней!
Юля оживленно улыбалась. Это кафе, Зяма, о которой она столько слышала и впервые сегодня увидела, прекрасно приготовленный цыпленок и даже смуглый молодой официант с серьгой в ухе привели ее в состояние тихого восторга. Она едва доставала подбородком до края стола и была удивительно похожа одновременно на Бетховена и на любопытного ребенка. Маленький любопытный Бетховен, дотянувшись до края стола, с жадностью осматривал все вокруг.
- Разрешите, я подложу вам свою сумку, - предложила Зяма, - так будет удобнее...
Усевшись на сумку, Юля проговорила с удовлетворением:
- А я весь день сегодня думаю: где я вас могла встретить? И только сейчас поняла, что - нигде.
- Юля, что я в тебе ценю - так это удивительную толковость.
- Но вы мне ужасно напомнили одного человека, которого я видела однажды... постойте... больше шестидесяти лет назад. И он был совсем наоборот - мужчиной... Не могу понять - почему вы его так напомнили... А, он улыбался так же, как вы! Хотя его положение было такое, что не до улыбок. Его вели в тюрьму. А он улыбался.
- Берегись, - сказал Витя, - если она сейчас перехватит инициативу, она расскажет тебе про всех своих родственников до седьмого колена, ты цыпленка не почувствуешь.
- Почему - про всех! - возмутилась Юля. - Вы видите мою жизнь? Он же мне слово не дает сказать. Я хотела только рассказать про своего дядю, какой это был смелый человек - дядя Муня. Он всю жизнь работал буфетчиком на Казатинском вокзале. Вы знаете Казатин? Это узловая станция между Киевом и Винницей... Так я с детства все лето проводила у дяди в Казатине. У него был дом на пять комнат и большущий сад, а жили они вдвоем с тетей, и детей у них не было. Так они меня любили, как дочь. И я всегда помогала дяде в буфете, там - стаканы насухо вытереть, посуду со столов убрать. И даже уже взрослой девушкой я у них летом месяцами жила... И тогда было лето, поздно, вечер. И мы с дядей Муней собрались уже закрывать, вдруг он глянул в окно и говорит мне: "Погоди, Юленька..."
И входят эти двое. И сразу видно: один конвойный, солдат, а другого ведут. И этот другой - мужчина лет так тридцати, но как юноша - тонкий, ладный такой, подвижный. И улыбается... И так он улыбается, что этот его конвойный тоже вроде расслабляет свое сердце. И вот, я вижу, этот мужчина, которого ведут, по виду еврей, осторожно так подмигивает дяде Муне. И я понимаю, что они знакомы...
- Короче, эти два еврея сделали этого несчастного конвойного. И точка, - сказал Витя, наливая пиво в Зямин бокал. - А теперь дай и нам слово сказать.
- Погоди! - быстро сказала Зяма. - А зачем они в буфет зашли?
- Так выпить! - удивленно пояснила старуха. - Он уговорил конвойного зайти выпить.
- Что значит уговорил? Ведь его вели в тюрьму?
- Ну да. Так я же вам рассказываю - это такой человек был, что когда он рот открывал и улыбался и начинал говорить...
- Природное обаяние мошенников, - вставил Витя.
- Чтоб тебе быть таким мошенником, каким большим начальником был этот человек, - сказала Юля. - Это было время, когда Сталин сажал за "перегибы на местах".
- Ну так чем дело кончилось? - примирительно спросил Витя. - Дорасскажи уже, и хрен с ним.
- Ну так он и мой дядя Муня напоили вдрызг конвойного. А потом этот человек, арестованный, раздел конвойного, оделся в его форму, а взамен нацепил на того свои брюки и рубаху, хоть они были тому малы... И потом он ото так поднял конвойного, взвалил на себя и... Но перед этим он меня поцеловал.
- О! - воскликнул Витя. - Вот это мужик.
- Да... Притянул так, за шею, и поцеловал прямо в губы. А меня до этого никто не целовал. И я вот этот его поцелуй - в такой опасности, в такой опасности! - всю жизнь помнила.
- Ну, дальше. Что он с этим конвойным сделал? Сбросил на рельсы?
- Бог с тобой! - возмутилась Юля. - Что он - бандит? Он его просто довел до тюрьмы в Жмеринке и сдал вместо себя.
- Че-его? Как это - сдал? Ты с ума сошла?
- Так дядя Муня всю жизнь рассказывал. А он врать бы не стал.
Витя взглянул на Зяму. У нее было бледное вдохновенное лицо.
- Что случилось? - спросил он испуганно.
Она ответила тихо, с торжественной радостью:
- Это был мой дед!
глава 35
В банкетном зале ресторана "Ковчег Завета" гуляла свадьба. Вернее, шли последние приготовления к гульбе. Гости уже бродили парами, уже тусовались группками, уже потаскивали с накрытых столов оливки и кружочки маринованной моркови, уже наливали себе у стойки спиртное, давая бармену подробные указания насчет коктейлей.
Хорошая дивчина выходила замуж за хорошего хлопца.
Никакой иной информации о счастливых новобрачных читателям не предлагается. Они, конечно, появятся еще на этой, а может быть, и следующей странице, но ввиду своей незначительности для общего течения всей этой непристойно фарсовой и пронзительно печальной жизни имен не получат. Будьте счастливы, дорогие!
Кстати, их еще не было. Не встречали новобрачные гостей, гости сами весьма вольготно фланировали по залу, и вообще чувствовалось, что эти гости ощущают себя вольготно не только в этом помещении, но и за пределами его.
И если можно было бы записать на некую умозрительную пленку словесный, смешанный с расхожей музычкой гул, а затем расшифровать его, то обнаружилось бы очень скоро, что беседовали все эти, безусловно, русскоязычные гости на каком-то неизвестном иностранном языке.
- "Анцис"... "Супердяк" по одной, до упора и "Анцис". Комплект недоукомплектован...
- И дает чек "дахуй"*, а в комплекте "энерджестик", и вместо "пудэля" два "гипперфука".
______________
* Чек "дах у й" - отложенный чек (иврит).
- Трансмедитация в пике... и тут мен с двумя "супердяками" в комплекте.
- Нет, в потенциале - двойной "Анцис", чистейший продукт без галлюциногенных добавок. "Энерджестик" плюс усиленные медитации - полное восстановление эрекции.
Да, все они, присутствующие здесь, несомненно, объединены были некоей общей идеей, делом жизни, Делом с большой буквы, за пределы жизни, возможно, и выходящим...
"А взор ее так много обеща-ает!.."
Не умолкая ни на минуту, играла музыка - задорный ансамблик из гитариста, скрипача, саксофониста и молоденькой певицы исполнял попеременно популярные израильские и советские песни. Что, как это ни странно, почти одно и то же. Поэтому переход от одной песни к другой ощущался органичным ее продолжением. (Да-да, старые сплетни: у Дунаевского, мол, то ли дядя, то ли двоюродный дедушка был кантором, и с детства затверженные мелодии псалмов и народных песен известный советский композитор орнаментировал и преобразил, обогатив тем самым сокровищницу советской культуры. Какие-нибудь братья Покрассы тоже ведь в детстве в хедер бегали. "Мы красные кавалеристы, и про нас..." Но это - к слову.)
Что же касается таких известных песен, как "Синенький скромный платочек" или "Только глянет над Москвою утро вешнее", - слова их давно переведены на иврит, и любой израильтянин будет страшно удивлен, если вы заявите на эти знакомые ему с детства мелодии первородные права.
Так что музыка играла, певица пела, народ толпился и оживленно готовился пугать раввинов дикими криками "горько".
Однако молодые все не шли.
Посреди зала, окруженная низким веревочным, на столбиках, ограждением, стояла готовая хупа - четыре высоких шеста с бархатным расшитым балдахином. Распорядитель и официанты время от времени знаками отгоняли публику от этого столь уже здесь привычного сооружения. Да что они - за диких нас держат? возмущался кое-кто. Что мы - на свадьбах здесь не бывали?
- Сюрприз! - объяснял распорядитель. - Вас ждет сюрприз!
Этот высокий представительный мужчина (тучное дамское туловище на длинных ногах бывшего спортсмена).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42