Или я сам выйду. Мама, как темно-то. И зачем я только в милицию пошел служить. Говорили мне родители: отслужил, возвращайся в деревню — колхоз поднимать. Стал бы я колхозником. А потом фермером. Скотину бы выращивал, поля обрабатывал.
Никита досадливо искривил лицо. Во-первых, как он понял из торопливого шепота, человек этот никуда вывести его не сможет, поскольку сам заблудился, а во-вторых, это — мент. Представитель той самой профессии, к которой Никита в последнее время все чаще и чаще ощущал глубочайшую антипатию.
«А что он тут делает-то? — подумал еще Никита. — Шарит по подвалу с автоматом. Заблудился. Не подвал, а проходной двор какой-то. Только заколдованный проходной двор. Не выбраться никак отсюда, а встретить кого угодно можно».
Пережив одни из самых страшных минут в своей жизни, Антон теперь даже не мог вздохнуть с облегчением по той причине, что вообще не мог вздохнуть. Почти потеряв сознание из-за смрада, исходящего от груды выделенной Витей субстанции, да и от самого Вити, который по невнимательности раза два в эту самую груду падал, Антон, превозмогая мучительные желудочные спазмы, потащился к выходу, увлекая за собой и Витю.
Очевидно, Антон от пережитого отупел настолько, что только через полчаса понял, что идет вовсе не к выходу, а совсем в другую сторону. Тогда он повернулся на сто восемьдесят градусов и пошел в обратном направлении. Однако и в этом направлении выхода не было. Антон остановился, держась от Вити на расстоянии вытянутой руки, поразмыслил, огляделся по сторонам и окончательно уверился в том, что он заблудился.
— Дьявол, — с чувством проговорил Антон. — Как же теперь? Полуцутиков приедет, а мы здесь блуждаем. С другой стороны, он, конечно, должен догадаться, что мы в подвале, вот и будет нас искать. А заблудились мы случайно. Не такой уж подвал большой и запутанный, чтобы здесь до скончания века бродить. Найдемся.
Антон был прав. Господин Полуцутиков сразу сообразил, что искать приятеля нужно именно в подвале — лучшего места для того, чтобы спрятаться, в округе не было. Господин Полуцутиков, подъехав к сауне «Малина», заметил дежурившего на входе детину, вооруженного монтировкой, и благоразумно остановил машину на противоположной стороне улицы. Вышел, с видом беззаботно гуляющего человека прошел мимо входных дверей сауны и нырнул в подворотню. А потом и в подвал.
Наличие у самых дверей бесчувственного тела его нисколько не смутило. Господин Полуцутиков прекрасно знал о репутации сауны да и об Антоне особо не тревожился.
«Этот парень, — подумал Полуцутиков, — и не из таких передряг выбирался».
Вот только, углубившись в подземелье, господин Полуцутиков стал сомневаться в том, что он так скоро найдет приятеля, если просто пойдет бессистемно бродить по темным коридорам. Он остановился и принялся шарить по карманам.
— Так, — вслух проговорил он, извлекая из недр своей кожаной одежды с полдесятка маленьких непонятных приборчиков, очень похожих на металлических тараканов. — Сейчас посмотрим, что тут у нас есть. Немного их у меня осталось. Ну, «Усилитель паранормальной активности» я Анне отдал. Так. «Стойкий запах мокрой псины». Не подойдет. Вряд ли мне с его помощью удастся найти Антона. А воняет тут и так гадостно. Так. «Нашествие термитов-убийц» тоже не поможет. Ага, вот!
Господин Полуцутиков зажал один приборчик двумя пальцами, поднял его над головой и, прищурясь, стал рассматривать.
— «Материализатор мыслей», — задумчиво проговорил он. — Здорово. Конечно, по-настоящему он мысли не материализует, просто создает фантомы, причем в огромном количестве. Но по этим фантомам я Антона смогу разыскать. Вот помню, — господин Полуцутиков похихикал, — помню, как я недавно соседу по новой квартире — алкашу, который мне по ночам своими песнями спать мешал, такой же приборчик подкинул. «Материализатор мыслей»! Никогда не думал, что у обыкновенного алкаша такие ужасные мысли в башке могут роиться. Весь подъезд сбежал в психиатрическую больницу. Кроме меня, конечно. Да и как тут не сбежать, если по дому бегают, свободно проходя сквозь стены, чертики с вилами, бутылки с ногами, руками и рогами, кильки маршируют отрядами, а соленые огурцы читают лекции о вреде алкоголя. Да-а, фантомы. Только вот если не знать, что консервная банка, лязгающая щербатой крышкой, как крокодил пастью, фантом — то вполне может быть, что эта банка на полном серьезе тебя сожрет.
Проговорив это, господин Полуцутиков активировал прибор и пришлепнул его на стену подвала. Потом зевнул и посмотрел на часы.
— Сейчас действовать начнет, — сказал он. — Сейчас мысли Антона попрут, а я по направлению их движения найду его. Хорошо, что в отношении меня прибор бессилен, а то я бы со своим образом мышления такого тут нагородил.
Полуцутиков закурил сигару и стал ждать.
Приборчик, присобаченный на стену, негромко загудел, распространяя по подвалу удушливо-приторный запах.
* * *
Старшина Ефремов, выполняя приказание капитана Ряхина, шел к выходу и все никак не мог дойти. Вроде бы он сворачивал в те же самые коридоры, в которые сворачивал, когда они втроем шли сюда, но заветной двери все не было.
«Странно, — размышлял старшина Ефремов. — Почему это я никак не могу выход найти? Заблудился, что ли? Да вроде в подвале нормального городского дома заблудиться трудно. Наверное, бандиты тут специально понастроили, чтобы никто не мог беспрепятственно бродить по их владениям. Странные бандиты какие-то».
Тут Ефремову показалось, что в подвале пахнет чем-то сладковатым. Запах все усиливался и становился приторным, как детские микстуры. Ефремов шел дальше, теперь уже наугад сворачивая в первые попавшиеся коридоры, и какие-то странные мысли лезли ему в голову.
«А если это не нормальные бандиты? — думал старшина Ефремов. — Если это какие-нибудь особенные бандиты? Что-то уж больно мистикой и фантастикой отдает от всего этого антуража — подвал, сырые стены, запутанный лабиринт. Может быть, люди, которые здесь устроили склад оружия, готовят какой-то антигосударственный заговор? Или вообще еще хуже».
Старшина Ефремов был убежденным пессимистом, и главной особенностью его мышления была тяга к преувеличению собственных нерадостных предположений. Вот и сейчас, подумав о заговоре, он мгновенно вспомнил содержание недавно просмотренного фильма «Люди в черном» и мысленно проговорил:
«Инопланетяне? А почему бы и нет? Разве нормальные бандиты стали бы из обычного подвала делать лабиринт? Да у них мозгов на это не хватило был. А ведь в фильме ясно говорилось: заговор инопланетных пришельцев — это реальность. Только такая реальность, в которую никто не верит. Ну, кто поверит желтой прессе? И быть может, мы с ребятами попали в логово вот таких вот инопланетян, готовящих не антигосударственный заговор, а заговор, осуществление которого является угрозой для существования всей планеты! А как, интересно, выглядят эти пришельцы? Ну, когда они не маскируются под людей, а предстают в натуральном виде? Гуманоиды с громадными головами и тоненькими ручками или, наоборот, похожие на горилл чудовища, которых тоже в каком-то фильме показывали? Или гигантские червяки с пуленепробиваемой шкурой? Ух, только бы не червяки. Я их до смерти боюсь. Почти так же, как полковника Ухова, когда он в плохом настроении».
Вообще-то так было всегда. Старшина Ефремов, попугав себя ужасными прогнозами, неизменно возвращался в канву более-менее обыденных мыслей. Он и сейчас бы, нафантазировав черт знает чего, усмехнулся бы собственной глупости и отбросил бы ненужные мысли.
Если бы не услышал совсем рядом с собой явственный шорох, какой может издавать только громадное, покрытое бронированной чешуей брюхо, волочащееся по бетонному полу.
Старшина остановился и помотал головой. Шорох не прекращался, а, напротив, становился все громче и громче, точно приближаясь. Ефремов боязливо оглянулся и замер. Крик, внезапно окостенев, застрял у него в глотке.
Из-за поворота выполз громадный червяк, заметил Ефремова и остановился, широко раскрыв зубастую пасть. Глаза его горели в точности как фары несущегося по ночной дороге грузовика. Морда червяка, хотя вовсе не была похожа на человеческую, чем-то напоминала лицо донельзя разозленного полковника Ухова. Впрочем, в лице разозленного полковника Ухова тоже вряд ли можно было найти вполне человеческие черты.
«Он, наверное, и говорит, — обмирая от страха, подумал Ефремов, — что мне делать? Тоже заговорить с ним? Поздороваться? Или он сам со мной поздоровается?» Червяк клацнул зубами и сказал:
— Привет.
— З-з-здравствуйте.
«Сейчас спросит меня, что я здесь делаю, в его владениях, — догадался старшина Ефремов. — Ой, черт, как страшно».
— И что ты здесь делаешь, ети твою бабушку в тульский самовар? — осведомился червяк.
Старшина Ефремов ничего не ответил на этот вопрос, просто не нашелся, что ответить. От страха он даже забыл, что у него есть автомат.
«Что же мне делать? — с ужасом подумал он. — Вот был бы я здоровенный, как Арнольд Шварценеггер, тогда бы эту тварь одним ударом прикончил, ножом бы ее — р-раз…»
— Чего молчишь, ититская сила? — спросил червяк.
Ефремов перевел дух и вдруг почувствовал, что милицейская форма стала ему тесна. Он осторожно опустил глаза и с изумлением обнаружил, что куртка трещит по швам под напором внезапно разбухших мышц. Старшина поднял руку. В руке каким-то чудом оказался зажат большой нож, и он увидел, что рука его стала втрое толще, чем была раньше.
Однако изумление старшины не успело развиться до степени болезненной. Червяк вдруг оскалился и метнулся вперед. Не осознавая еще в полной мере, что он делает и зачем, Ефремов взмахнул ножом — и громадная голова червяка покатилась по полу, а туловище обмякло и сдулось, как проколотый воздушный шар.
— Ни хрена себе, — с невыразимой интонацией в голосе проговорил старшина Ефремов. И только успел добавить: — Кто его знает, какие еще твари скрываются в этом подземелье, — как вдруг снова услышал резкий скрип позади.
Спасло его то, что он инстинктивно выставил вперед левую руку, в которой был зажат нож. Тварь, появившаяся ниоткуда, бросилась на старшину, сверкнув в темноте обнаженными клыками — на это-то он и среагировал.
Нож вошел твари прямо под нижнюю челюсть, но не остановил ее в ее прыжке. Тварь, уже мертвая, сбила Ефремова с ног. Он едва не вывихнул руку, в которой был нож, выбираясь из-под смрадной туши. Вся грудь старшины была залита темно-зеленой жидкостью, воняющей пряным огуречным рассолом, который Ефремов ненавидел. А сама тварь — даже сложно было определить, на что она похожа. Голова — больше человеческой, лапы вперемешку со щупальцами, хвостов несколько пар и глаза по всему телу — в общем, тварь.
Слева снова сверкнули клыки.
Старшина бросился бежать в сторону, противоположную той, где заметил сверкнувшие клыки, и увидел небольшой четырехугольный проход. Он мог пройти, только наклонив голову. Наклонив голову, Ефремов прошел туда.
Точно такой же коридор, как тот, в котором осталась истекать огуречным рассолом мертвая туша адской твари. По потолку змеились затянутые паутиной и липкой дрянью трубы. Было темно так же, как и во всем подвале.
Глухая, как продавленный диван, тишина заложила уши Ефремова, наверное, именно поэтому он пропустил первый донесшийся сзади шорох. Обернулся на второй, выбросив перед собой руку с ножом в развороте.
Удар получился отчаянно сильным — от разворота всем телом, — поэтому нападавшая сзади тварь сразу же рухнула на пол коридора. Голова у нее держалась на лоскуте кожи, нож перерубил шейный позвонок, легко рассек плоть шеи.
— Сволочь, — сказала голова, дыша на Ефремова рассолом. — Все равно всех не перережешь.
Не став спорить с ней, старшина Ефремов побежал вперед. Но очень скоро остановился и начал двигаться теперь гораздо медленнее, постоянно оглядываясь и присматриваясь к малейшему подозрительному предмету.
«А ведь у меня получается, — подумал он, внезапно приободряясь. — Я уже трех завалил. Прямо как в фильмах это все происходит — раз, и готово. Черт, а если я раскрою этот заговор, про меня, наверное, тоже фильм снимут! „Старшина и чудовища“. Или — „Крадущийся в ночи“. И не такие уж они страшные — эти инопланетные гады. Видали мы пострашнее. Например, мой сосед Вася после недельного запоя».
Впереди, кажется, что-то мелькнуло. Он остановился, сжав рукоятку ножа.
Нет, вроде ничего нет.
Коридор продолжался вперед и вроде никаких поворотов не делал.
А потом кончился. Старшина остановился, увидев в нескольких шагах от себя тупик.
— Жаль, — вслух проговорил Ефремов, поигрывая ножом. — А я только разохотился. Мне бы сейчас хоть тыщу этих тварей, я бы их всех порубал на колбасу! Что такое червяки? Мне бы кого-нибудь посерьезней! И всех сразу! Давайте!
* * *
Никита брел по коридору, стараясь не отставать от крадущегося впереди милиционера. Ни одной мысли не было в голове Никиты — так он устал. Он и пошел вслед за милиционером, чтобы не тратить сил на поиск дальнейшего пути.
Милиционер, тоже, судя по всему, крайне утомленный, слежку не замечал. Медленно продвигаясь вперед, он бормотал и бормотал себе под нос.
Никита почувствовал приторный запах, но особого внимания на это не обратил.
— Эх, упустил я свое счастье, — бубнил милиционер впереди. — А ведь мог бы стать заправским фермером. Фермер Галыбко! Это звучит, — он почему-то хихикнул, — не то что — прапорщик Галыбко. Ерунда какая-то. Тьфу. Колхоз, — мечтательно выдохнул он. — А стал городским теперь я. Здесь моя работа, друзья мои здесь. Между прочим, я замечаю, что каждую ночь мне деревня снится. Видно, отпустить меня не хочет родина моя. А что, если завтра же уехать? Домой. К маме.
Прапорщик Галыбко, как уже говорилось выше, всю жизнь ощущал себя оптимистом; именно поэтому его сейчас, пока он находился в грязном и подозрительном подвале, потянуло на мечту по поводу возможного поворота судьбы. И что свойственно всем без исключения оптимистам — прапорщик Галыбко увлекся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44