Старинное. Это… Как это… Антиквариат. Трюмо у меня стояло в прихожей — подарок от бабушки покойной. Я его пропивать зарекся, но раз такая ситуация — поправиться надо, то тогда можно. Короче, подхожу я к трюмо, заглядываю в него последний раз и вижу в зеркале три своих отражения. Не одно! А три. И одно из них вдруг так строго посмотрело на меня и говорит — пошел на хрен! Я глазами похлопал-похлопал, а второе отражение добавляет: пошел в манду! Тут я чувствую, что ноги у меня подкашиваются, и думаю о том, что если и третье отражение чего-нибудь такое ляпнет, то я точно грохнусь в обморок. А что, с похмела это вполне возможно. Один мой дружок с похмелья крутого в кому впал. Сначала в канализационный люк это… впал. А потом в кому. Так вот, лупаю я глазами, а третье отражение, которое больше всех остальных на меня похоже, говорит важно так — нельзя, говорит, человека на хРен посылать, А второе ему — а я не на хрен, а в манду! А какая разница? — это первое отражение спросило. А большая! — третье отвечает — манда, говорит, это женское начало символизирует, а хрен — мужское. Свет и тень, ночь и День, Солнце и луна. Инь и янь. Как они про эти самые ини и яни завели, я все-таки опустился на пол. Ноги меня держать перестали. И начал потихоньку отползать. А первое отражение — они-то, отражения, остались в зеркале, как будто я стоял перед трюмо, а не валялся на полу, — первое отражение кричит — даешь каждой Зине по ини, каждой пьяни по Яни! Я с пола вскочил и в ванную. Надо, думаю, рожу умыть, чтобы от холодной воды беляк успокоился. Смотрю, а в ванне плавает Владимир Владимирович Путин! Голый! А на лбу у него пятно, как у Горбачева. Лежит в ванне и пузыри пускает, а пузыри размером с его голову, а на каждом багровое родимое пятно. Я в туалет, а там на унитазе сидят Белоснежка и семь гномов — и тужатся одновременно. Я глаза протер и вздохнул с облегчением — нет гномов и Белоснежки. Зато Али-баба и сорок разбойников сидят. И тоже тужатся. И туг я понимаю, что если все разбойники в одно и то же мгновение залп дадут из всех своих орудий, наша планета разлетится к едрене фене! Заорал я, выскочил из сортира и в трюмо башкой!
Мужик перевел дыхание и вытер пот со лба.
— Ну а дальше, — договорил мужик. — Ничего дальше не было. Очнулся я только под вечер. Башка в кровище, все в кровище, зеркало в трюмо вдребезги разбитое. И похмелиться уже не хочется, как будто я и не пил вовсе. Тем более жена приехала. Только вот до сих пор интересно, что такое инь и что такое янь. Ты не знаешь случайно? — спросил он у Никиты.
— Нет, — ответил тот.
— Ну и ладно, — согласился седоусый. — Ты кем работаешь?
Никита ничего не ответил.
— Ты вообще, брат, что-то того… Ты вообще нормальный? Никита опять промолчал.
— Может быть, ты не русский? — предположил мужик. Никита пожал плечами.
— Я, — мужик приложил ладонь к груди и стал произносить слова четко и раздельно, как обычно говорят с иностранцами, — Я слесарь. Я есть слесарь. А ты кто есть?
— А я, — неожиданно для себя произнес Никита. — А я бандит.
Мужик гулко расхохотался. Эхо покатилось вниз по пустой лестнице и смолкло где-то во тьме первого этажа.
— Ну, бандит так бандит, — покладисто кивнул седоусый. — На, махани немного. Только стаканов у меня нет, придется из горла.
И протянул Никите открытую бутылку водки. Никита принял бутылку и, словно не понимая, чего от него хотят, вопросительно посмотрел на мужика. Тот крякнул и засуетился.
— Тебе закусить, что ли, сразу? Сейчас. У меня сырок вот тут.
Он отвернулся, вероятно, движимый целью взять с подоконника сырок, а Никита, вместо того чтобы выпить, заткнул горлышко бутылки пальцем, размахнулся и с силой опустил бутылку на плешивый затылок седоусого.
Бутылка почему-то не разбилась, хотя удар был крепкий. Мужик что-то коротко вякнул и искривил шею, будто силясь обернуться, но обернуться так и не смог. Ноги его подкосились, и он точно упал бы прямо на бетонный пол, но Никита подхватил тяжелое ускользающее тело и аккуратно Уложил его, прислонив к стене.
«Вот так дела, — думал Никита, лихорадочно расстегивая на мужике ватник, — откуда у меня это? Взял и ударил человека. Чтобы отобрать у него одежду. Грабеж называется. Ну и Дела. Выходит, и правда по мне милиция плачет. А чего это я сказал, что я бандит? Я же вроде никакой не бандит. По крайней мере не был им до тех пор, пока не шарахнул бутылкой человека по башке. А может, был? Я ведь ни черта не Помню из того, что в моей жизни происходило до пьянки с этими… Абрамом и другим… с колбасного завода. Да и события после пьянки с большим трудом припоминаются. И то не все».
— Так, — натягивая на себя брюки седоусого, вслух проговорил Никита. — Валить надо отсюда. А то зашухерюсь.
Это ж полные вилы ломятся! А нары утюжить и шелюмку хлебать у меня особого желания нет.
Он поспешно покинул подъезд, почти бегом пересек улицу и только через два проходных двора подумал о том, что, кажется, не знает значения слова «шелюмка».
* * *
Антон ткнул пальцем в белую кнопку звонка, на зеленой поверхности стены напоминающую пижамную пуговицу, Коротко отзвучал мелодичный сигнал, и Антон поспешно отпрянул от двери, стараясь не смотреть на темную точку дверного глазка.
Из-за двери полетел звонкий лай.
— Изюминка, место! — раздался из запертой квартиры знакомый-знакомый голос. — Кто там? Опять ты?
— Я, — хрипло ответил Антон, теребя в руках большой букет декоративных ромашек.
Последовала пауза. Антон, опустив голову, смотрел на свои не совсем чистые ботинки, стараясь не думать о том, что его сейчас скорее всего рассматривают в глазок.
Наконец щелкнул замок, со скрипом повернулись его секретные и невидимые металлические механизмы, и дверь отворилась.
— Входи. Только ненадолго, ко мне люди должны зайти.
Свет в гостиной не горел. Антон шагнул через порог, наугад ткнул в полутьму букет и поднял голову только тогда, когда понял, что никто цветы его принимать не собирается. Вспыхнуло электричество у него над головой.
— Слушай, — проговорила Анна. — Я так и не поняла, чего ты ко мне таскаешься? Если когда-то давно что-то такое у нас с тобой и было, теперь это ничего не значит. Цветы эти дурацкие…
Она стояла, уперев руки в бока, тонко охваченная дорогущим японским халатом. Золотистые волосы, аккуратно уложенные в высокую прическу, отливали электричеством, а лицо ее было такое… Впрочем, Антон боялся поднять глаза на ее лицо.
— У меня создалось такое впечатление, — тихо заговорил он — что ты меня с кем-то перепутала. Я тебе уже пытался сказать, но ты меня не слушала. Видишь ли, я… Ты, наверное, забыла. Мы когда-то с тобой встречались…
Анна хмыкнула.
— И даже собирались пожениться.
— Ну, вот этого не было, — твердо выговорила Анна.
— Было. Только я с тех пор, как бы это… изменился. В то время я выглядел совсем не так. И звали меня по-другому.
— И как же, интересно знать, тебя звали? — осведомилась девушка.
— Никита, — проговорил Антон.
— Так, — сказала Анна. — Все. Хватит.
— Да не хватит! — неожиданно для себя крикнул Антон и хрустнул в кулаке ломкими цветочными стеблями. — Неужели ты забыла? Мы вышли прогуляться. Потом братки на джипе! Ты меня уговорила с криминалом завязать, я и завязал. Потом разговор с моими бывшими коллегами. Потом Драка. Позолоченная астролябия. Меня по голове… Меня убили тогда. Но я вернулся. Я не мог вернуться в том виде, в котором был, понимаешь? Но внутренне-то я тот самый остался!
— Я тебя сейчас с лестницы спущу, — негромко и зло заговорила Анна. — Откуда ты про моего Никиту узнал? Сволочь. Он настоящий мужчина был. И погиб, потому что спасал меня! А ты со своими цветочками и сонетами ни капли на него не похож. Черт… — Закашлявшись, она замолчала.
— Я и есть он, — дрожащим голосом подтвердил Антон. — Просто выгляжу по-другому. Ну и, если быть честным, внутренне немного изменился. Сам не знаю, откуда во мне эти все Цветочки и сонеты. Анна! Ты послушай меня. Ты ведь и сама изменилась! Я помню тебя совсем другой — университет, аспирантура. Филология.
— Не твое дело! — отрезала Анна.
— И я еще слышал, что говорят, будто ты… киллер.
— Кто говорит? — нехорошо прищурилась Анна.
— Погоди! — спохватился Антон. — Я тут вспомнил, Он сунул руку за пазуху и вытащил кипу измятых листов,
— Я вчера ночью совсем не спал, — торопливо говорил он. — Все думал о тебе, а к утру сел писать. У меня получилось что-то вроде эссе.
— О-о, — застонала Анна. — Не надо.
— Пять минут! — умоляюще воскликнул Антон. — Ты послушаешь и все поймешь. Я ведь писал, как бы это, кровью из сердца.
— Пошел вон! Я занята!
— Одну минуту! Полминуты! — воскликнул Антон и, не дожидаясь разрешения, начал читать:
«В воздухе были разлиты ароматы благоухающих трав, которые росли на газоне. Антон закрыл окно и окунулся в атмосферу тончайшего шарма. Замечательный вечер подходил к концу, но он ощущал необычайный прилив своих душевных сил.
— Анна, — сказал он, радостно улыбаясь навстречу Анне. — Мое сердце искрится, как шампанское, а сердце бьется в такт этой музыке. Мы сегодня столько танцевали с тобой, что я счастлив. Но этим счастьем нельзя насытиться, как нельзя в жаркий день досыта напиться чистой и холодной воды из горного родника…»
Зазвонил телефон. Анна, сделав знак Антону замолчать, шагнула к тумбочке, где стоял аппарат, и сняла трубку.
— Здорово, Сигизмунд, — выслушав приветствие, проговорила она, потом прикрыла трубку ладонью и свистящим шепотом приказала: — Заткнись немедленно!
Антон, увлеченный чтением, конечно, не понял категорического протеста и продолжал:
«Она посмотрела на него своими лучистыми глазами из-под своих пушистых ресниц и со всей нежностью своего прекрасного голоса сказала:
— Я понимаю твое желание, Антон. Давай танцевать.
— Давай! — пылко воскликнул Антон, подскакивая к Анне со всей страстью своей души.
И, закружившись по комнате, они слились в восхитительном экстазе прекрасного танца…»
— Базара нет, — тем временем говорила в телефонную трубку Анна. — Да, Вялый сам напросился. Слушай, Сигизмунд, я не в курсах немного, это ваша тема, но Вялый в натуре чехню лепит беспросветную. Что? Да это у меня приемник работает. Радиопостановку передают.
«Подобно черной птичьей тени, на мгновение падающей на обласканную полуденным солнцем землю, в тревожных мозгах Антона промелькнуло страшное подозрение», — сильно возвысил голос Антон.
«— А ты не обманываешь меня, Анна? — спросил он Анну, с пытливостью ревности вглядываясь в ее прекрасное лицо, одухотворенное вдохновенностью их пылкого танца.
— О чем ты говоришь? — воскликнула Анна, порывисто всплескивая своими красивыми руками.
Антон вдруг остановился, как столб. Музыка, как поток солнечного света, льющаяся из динамиков магнитофона, все еще звучала, но она перестала звучать для него. Антон посмотрел в глаза Анне, и со всей откровенностью этого понимания встала в его глазах ужасно страшная мысль…»
— Пацанов светить не надо было, — говорила Анна невидимому собеседнику. — Сейчас ему вышак корячится, а тогда-то он с пустого понта накосорезил. А что общак сказал? Так сразу и мочить? Нет, не думаю я, что слишком круто. За такой косорез только кровью платить надо. Что? Потише Приемник сделать? Сейчас. Так Вялый, ты говоришь, перекрывается где-то. На мобилу ему звонили? Ответил? И что сказал? Заболел? Забурел он, а не заболел.
«— Ты вовсе не больна была вчера, когда я звонил тебе по телефону, — тихо прошептал он. — Ты была здорова, потому что и сегодня выглядишь здоровой.
Музыка звучала из динамиков магнитофона, словно лился по земле серебряный ручеек, но музыка больше не звучала для Анны.
— Ты мне не веришь, Антон, — тихо прошептала она, отстраняясь своей рукой от Антона и делая шаг назад, к правой стене своей комнаты.
— Я верю тебе, Анна, — сказал он Анне, глядя прямо в ее глаза, — но я не могу не верить румянцу на твоих щеках и блеску твоих удивительных зрачков.
— Блеск моего румянца принадлежит тебе! — с пылкой страстью своего голоса воскликнула Анна, но Антон печально опустил свои руки и уныло нахмурил свой лоб.
Он отошел к окну. Он открыл его. Благоухающий аромат восхитительной вечерней травы несся в его ноздри. Каждая травинка благоухала по-своему, внося отдельную ноту в удивительный оркестр прекрасного и волшебного вечера. Антон приложил свою руку туда, где горячо билось под рубашкой его пылающее сердце».
— Нет, как обычно. На мой счет переведешь в банке. Ага. Вы местонахождение Вялого вычислили по звонку? Нормально. Когда? Как получится. Ну, ты же знаешь мои методы, я со снайперкой не работаю. Да. И с тэтэшкой тоже. Ага, ага. Проблем нет.
«Антон повернулся назад. Там, сзади, стояла Анна. Его волосы развевал ветер, потому что он стоял у окна. Его сердце вдруг больно сжала сильная жалость к этой женщине.
— Анна, — тихо прошептал он Анне. — Скажи мне, что я не прав. Скажи мне, что я напрасно только обидел тебя. Скажи, и давай забудем весь этот неприятный разговор.
Лина долго молчала, пораженная в самую грудь тревожным предчувствием.
— Да, — вдруг с решительной внезапностью сказала она. — Я не могу этого сказать. Ты прав, мой Антон, я виновата.
— Нет! — воскликнул Антон и обхватил своими руками свою голову…»
— Нет, — проговорила Анна в трубку, — базара нет. Вялый не нужен, это я поняла. Все. Отбой. До связи.
Она положила трубку и повернулась к Антону, который, ничего вокруг себя на замечая, продолжал чтение. Распавшийся букет лежал у его ног.
— Эй! — позвала Анна. — Полоумный! Ты ешс долго тут ломаться будешь?
Антон осекся, проглотил последнее прочитанное слово и влажными, как у собаки, глазами посмотрел на Анну.
— Там совсем немного осталось, — тихо сказал он. — Сорок четыре страницы.
Анна вытащила из-за спины маленький никелированный пистолет. Антон вздрогнул и попятился.
— Т-ты чего? — запинаясь, проговорил он.
— Что ж ты не читаешь? — поигрывая пистолетом, осведомилась Анна.
— «С-скоро начнется гроза, — послушно прочитал Антон. — С тоской в своей душе подумал он, посмотрев в небо, которое сильно потемнело, — уже в воздухе пахнет острым запахом предстоящего дождя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44