Кроме того, в доме имелись три домашние киностудии, где снимали, понятное дело, порнографические фильмы и монологи похищенных заложников; зверинец с тиграми, предназначенными для охраны территории; две пыточные камеры в подвале, а на крыше — посадочная площадка для вертолетов и малогабаритных самолетов. Звали самого главного бандита Сергей Геннадьевич, а как этот Сергей Геннадьевич выглядел — знали очень немногие. В число очень немногих попала и Анна.
Пробившись в кабинет владельца пятиэтажного мегахауса, она прямо с порога, впрочем, тщательно закрыв за собой дверь, чтобы избежать подслушивания, заявила Сергею Геннадьевичу примерно следующее:
— Хочу работать на вас. Могу быть киллером.
Удивительно, но самый главный бандит Сергей Геннадьевич за подобные слова Анну не избил, не убил и даже не изнасиловал — только очень удивился.
— Объясни, — потребовал он.
— Объясню, — охотно согласилась Анна. — Я ознакомилась с литературой, где описывается деятельность так называемых профессиональных киллеров, и нашла их методы неубедительными, тупыми и пошлыми. А что насчет собственного мнения по поводу киллерского ремесла… Могу сообщить кое-какие наработки и задумки.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Сергей Геннадьевич. Никто не знает о том, что именно говорила в кабинете самого главного бандита Анна. Доподлинно известно только одно — после разговора Анну сразу безоговорочно приняли в штат местной ОПГ с предоставлением жилья, автомашины и прочих материальных благ.
А неделю спустя стали в том городе происходить странные вещи. Например, бессменный руководитель трикотажной фабрики, который эту самую фабрику вот уже второй год никак не соглашался передать в собственность Сергея Геннадьевича, пал жертвой несчастного случая, просто решив прогуляться со своими телохранителями по городскому парку. Позже, когда тело директора уже увезли в морг, обескураженные телохранители, а по совместительству еще и очевидцы происшествия, сообщили следствию, что директор самолично, то есть без всякого принуждения прыгнул в парковый пруд, чтобы спасти прекрасную золотоволосую незнакомку. Останавливать босса телохранители, как они сами рассказывали милиционерам, не пытались: во-первых, потому что он сам запретил, очевидно, желая покрасоваться перед незнакомкой, а во-вторых, пруд глубиной был всего полтора метра и непонятно вообще, как незнакомка могла там тонуть. Сама же тонувшая — Анна Евгеньевна Валентинова — тоже ничего существенного следствию сказать не могла, только рыдала, сокрушаясь по поводу нелепой смерти такого уважаемого человека, винила во всем себя и требовала судить ее самым строгим судом. Никто, конечно, несчастную Анну Евгеньевну судить не стал, а некоторое время спустя областной прокурор, которому каким-то чудом удалось завести дело на одного из ближайших сподвижников Сергея Геннадьевича, принял на работу личной секретаршей очаровательную Евгению Валентиновну Анн. И через неделю был с особой жестокостью насмерть задавлен принтером. Единственный свидетель — новая секретарша — показания давала сугубо конфиденциально, и следователь, прекрасно зная о любви покойного прокурора к молоденьким сотрудницам, только диву давался, записывая за Евгенией Валентиновной подробности интимных party облпрокурора с участием очередной секретарши и предметов офисной техники. А саму Евгению Валентиновну следователь отпустил с миром, никак не заподозрив ее в том, что именно она являлась на только косвенной, но и прямой причиной смерти прокурора.
В этом-то и заключался метод новоявленного киллера Анны. Изучив по бульварным книгам и газетным публикациям богатые традиции русского киллерства, Анна решила отринуть традиционные способы истребления жертв и пойти собственным путем. Прежде всего ее новаторский метод заключался в том, что она входила в непосредственный контакт со своей будущей жертвой, используя природное женское обаяние, легко втиралась в доверие, а после фабриковала несчастный случай так ловко, что никто из милицейских работников не мог ни к чему придраться. Еще Анна каждый раз меняла не только документы и историю своей жизни, но и собственную внешность.
Правда, очень скоро в милицейских кругах стала ходить легенда про неуловимого и очень хитрого киллера. Легенда эта, просочившись невесть как в прессу, была раздута вездесущими журналистами, а загадочный киллер получил имя — Киллер с Изюминкой. Анна, всегда следящая за публикациями на подобные темы, долго смеялась и завела себе собаку, которую назвала Изюминкой.
А через год Сергея Геннадьевича все-таки посадили. Столичные фээсбэшники, раскручивая какое-то громкое дело, вышли на регионального крестного отца, а тот не смог отвертеться. Анна, к тому времени состоявшийся и уважаемый профессионал, почуяв опасность, исчезла из поля зрения команды Сергея Геннадьевича и, как следствие, из поля зрения федералов.
В суматохе, поднявшейся после ареста Сергея Геннадьевича, ее не очень-то и искали. А она спокойно вернулась в родной город, потому что, понятно, никого и ничего уже не боялась.
* * *
Когда он очнулся в освещенной ослепительным электричеством камере, где одну из стен заменяла фигурная металлическая решетка от пола до потолка, он не сразу вспомнил, кто он такой и как здесь оказался.
Впрочем, и по прошествии некоторого времени, на протяжении которого он молча лежал с открытыми глазами на узких нарах, он так и не восстановил в своей памяти связную картину последних событий. Слова, фразы и образы медленно всплывали на поверхность его сознания, как потревоженные случайным купальщиком обитатели мглистого лесного озера всплывают с глубокого илистого дна.
Он вспомнил имя — Никита — и по непонятным для себя причинам решил, что это его имя, хотя и не был в том окончательно уверен. Немного погодя вспомнил драку, за которую очутился здесь. Вот, находясь в странном сумеречном состоянии, он бредет домой, поднимается на привычный этаж, но почему-то не открывает дверь своей квартиры ключом, а вышибает ее. А почему не ключом? Потерял?
Он садится на нарах и с изумлением ощупывает единственную деталь собственной одежды — грязную женскую ночную рубашку.
Н-да, потерял. И не только ключи.
Потом… Потом какая-то пара — мужик с бабой — кувыркается на его собственной кровати. Он возмущается, мужик лезет драться и сам получает по морде, да еще так крепко, что перелетает через кровать и уже бесчувственным приземляется на пол, как раз между стеной и шкафом. Баба что-то орет и куда-то звонит. Вообще-то понятно куда. А подъехавшие менты по своему обыкновению разбираться не спешат. Бьют резиновой дубинкой, так называемым «демократизатором», по башке и тащат в машину.
Он нащупывает на затылке большую шишку.
Немудрено после такого удара забыть все на свете. Даже собственное имя. Впрочем, имя-то он вспомнил — Никита, хотя и не был до конца уверен, что его на самом деле так зовут. Во всяком случае, это имя ничем не хуже других, а напрягать извилины, вспоминая, сейчас трудно.
И все-таки — что делали совершенно незнакомые мужик с бабой в его собственной квартире? И где это он так надрался, что сменил вполне приличную свою одежду на эту розовую женскую дрянь?
«Ничего не помню, — подумал Никита, поглаживая шишку на затылке, — нет, кое-что все-таки… Выгнали меня с работы. С какой? Хрен его знает. Пошел я выпить. Куда? Не важно. А там… Там, наверное, и нажрался до той запредельной степени, когда смог без всякого стеснения разгуливать по городу в женской ночной рубашке. С кем это я пил? Помню какого-то верзилу… Абрам… и его приятеля… кажется, с колбасного завода. Потом… потом я упал под стол».
Дальше ничего вспомнить не удавалось.
Никита протяжно вздохнул и снова улегся. Но не успел он вытянуться на нарах, как решетчатая дверь загромыхала, открываясь, и на порог камеры ступил милиционер в форме с погонами старшего лейтенанта. Никита снова спустил босые ноги на пол.
«Сейчас поведут куда-нибудь, — почти равнодушно подумал он, — судить меня, наверное, будут за драку и дебош…»
Однако милиционер оказался неплохим парнем, хоть и обладал устрашающе гигантским носом, губищами, похожими на березовый гриб-паразит, и ушами такими мясистыми, что в больной голове Никиты сразу всплыл образ свиного холодца.
— Выметайся отсюда, — сказал милиционер. — Утро уже. Только протокол сначала подпиши.
— А что я сделал-то? — спросил Никита, не совсем уверенный в том, что драка в его собственной квартире не была Результатом его пьяного бреда.
— Вот русский народ! — горько изумился Холодец. — Как пьет! Ты что, ничего не помнишь?
— Нет, — признался Никита.
— А как в чужую квартиру вломился? Как хозяина избил и хозяйку хотел изнасиловать?
— Не помню! — испугался Никита. — То есть точно помню, что насиловать никого не собирался, — зачем-то соврал он.
— Скажи спасибо, что они на тебя заяву не кинули, — проворчал милиционер, вытаскивая из кармана сигареты. — А то подсел бы на пару годков за злостное хулиганство. Пошли за мной.
Никита поднялся на ноги и, обжигаясь босыми ступнями о ледяной пол, вышел из камеры.
«Какой сейчас месяц? — подумал он. — Кажется, сентябрь. Холодно, черт. Как я опять по улице пойду в таком виде?»
Холодец запер дверь камеры и опустился на пустующий стул дежурного. Взял со шкафчика, куда складывались личные вещи задержанных, лапку с формами протокола, достал из кармана голенький синий стержень и посмотрел на Никиту.
— Ну? — сдвинув брови, спросил он.
— Что? — переспросил Никита, не зная, как расценивать это «ну».
— Имя и фамилия.
— Никита, — неуверенно проговорил Никита. — А фамилия.,. Не помню, гражданин начальник.
— Как это не помнишь? — удивился Холодец. — Ну уж не ври. Вот в пьяном виде ты бы не вспомнил точно, это я знаю, а сейчас ты протрезвел, следовательно, должен все помнить хорошо. Фамилия?
Никита поморщился, стараясь вызвать в своей памяти хотя бы какую-нибудь знакомую фамилию, но так ничего и не вспомнил. Зато придумал достойный выход из положения.
— Ты мне мозги не это самое, — угрожающе проговорил милиционер, — не канифоль мне мозги, понял? Вспоминай давай. А то закрою тебя еще на трое суток без пайка, живо все расскажешь.
— Да не помню я! — с отчаянием воскликнул Никита. — не от пьянки у меня, между прочим, в башке помутилось, а оттого, что… вот! — и наклонил коротко остриженную голову, демонстрируя большую шишку на затылке.
Холодец заметно смутился. Он поиграл стержнем, постучал им о лист протокола, потом решительно кашлянул и убрал лист в папку, а стержень в карман.
— Все, — сказал он. — Вопросов больше нет. Вали отсюда и больше не попадайся. Сейчас пять утра, народу на улицах мало. Имеешь шанс более или менее спокойно добраться до дома в своем идиотском прикиде. И смотри у меня, если еще раз ко мне попадешь, вообще без башки останешься. Понял?
— Понял, — ответил Никита, не веря в удачу.
— Пошел вон.
Как ни плохо соображал в те мутные рассветные часы Никита, он прекрасно понимал, что в таком наряде, в каком он сейчас, далеко по городским улицам он не уйдет. Первый же попавшийся патруль привезет его обратно, а снова видеть грозного милиционера ему не хотелось. К тому же ужасно холодно было бродить стылым осенним утром босиком и в одной только женской ночной рубашке. Поэтому недолго Думая он, выйдя из отделения, завернул в первый попавшийся подъезд.
«Батареи отопления в подъезде быть должны, — мрачно подумал Никита. — Отогреюсь, а дальше… Дальше посмотрим».
Подъезд был темным и промозглым, на первом этаже никаких батарей отопления не наблюдалось, поэтому Никита пошел на второй этаж, с ужасом прислушиваясь — не стукнет ли где дверь и не выйдет ли на лестничную клетку какой-нибудь ранний трудяга, который, конечно, не преминет сообщить в милицию о странном полуголом проходимце, благо отделение находится всего в двух шагах.
На втором этаже батарея была, а рядом с ней, на подоконнике, помещался бомжеватого вида седоусый мужик а ватнике. Услышав шаги Никиты, мужик испуганно вздрогнул и вскочил на ноги, стараясь прикрыть своим телом разложенные на подоконнике бутылку водки и два плавленых сырка.
— Привет, — тоже немного оторопев от неожиданности проговорил Никита, углядев мужика.
Тот всмотрелся в Никиту и вдруг хохотнул.
— Вот раздолбай! — весело воскликнул он. — А я уж думал, менты подъезды шерстят. Я, понимаешь, вчера за воротник заложил, как говорится, а сегодня меня жена домой не пустила. Вот я и решил тут поправиться. А ты живешь здесь?
Никита отрицательно покрутил головой.
— Гы, — еще больше развеселился мужик. — Тогда чего ты тут в таком костюмчике разгуливаешь? Тоже жена из дома поперла? У меня вот такое дело постоянно. Как я нажрусь, жена утром все мои шмотки в узел и с собой на работу. А я голый по квартире прыгаю, как папуас. Без шмоток-то за опохмелкой не выйдешь. Пару раз ходил в ейном платье. Думал, заберут. Нет, вроде обходилось. Менты-то уже ко всему привыкли, да и продавцы не возмущаются.
Никита неопределенно пожал плечами. Какая-то смутная мысль зародилась в его сознании, и была та мысль настолько дика, но в то же время так своевременна, что он никак не мог решить — додумывать ее до конца или сразу отбросить?
«На улице холодно, — мелькали в его голове бессвязные мысли. — А одежды у меня нет. То есть, конечно, есть, но не одежда, а ерунда какая-то. Из-за этой ерунды можно снова в ментовку залететь. Не хочу больше в ментовку. А у этого кретина теплый ватник. Довольно приличные брюки, только мятые, рваные и грязные. И ботинки. Ботинки совсем еще хороошие — зимние. Правда, с оторванными подошвами и освочкой подвязанные, но вообще-то вполне еще годные».
— А у меня и не такое еще с похмела бывало, — растрепался вовсю седоусый, — Жена как-то к родным в деревню поехала, а я бухал две недели без просыпу, пропил все, что было. А как-то утром, когда ничего не оставалось уже, и из того, что пропить можно, и из того, что… можно пить, решил вынести трюмо бабушкино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44