Джайал отпустил ворот Фуризеля и потер, морщась от боли, покрытый запекшейся кровью висок, — в это самое место пришелся удар булавы. Но был ли он, тот удар? За семь лет Джайал ни разу не вспомнил о нем. А вот теперь, когда он лишился сознания, память вернулась к нему с болезненной яркостью. Тот удар должен был убить его. Почему же он, Джайал, здесь? Почему он не воет среди навеки проклятых в бездне и не блуждает в Долине Теней? Почему его череп не лежит среди других в пирамиде, а его кости не истолчены на дороге в пыль ногами и копытами?
Вот и Фуризель смотрит на него, как на призрак.
— Скажи мне, что тебя пугает! — взмолился Джайал, снова хватаясь за ворот старика, как утопающий за соломинку.
— Твой глаз!
— Что с ним не так?
— Глаз! — жалобно взвыл Фуризель.
— Который? У меня два глаза, как у всех. — Старик тупо качал головой. — Ну, говори! Язык у тебя, что ли, отсох?
— Правый глаз ты потерял в битве — а он опять вырос. И шрам пропал.
Недавнее видение вернулось к Джайалу во всей своей остроте — кровь отхлынула от головы, и он снова стал падать во мрак. Смертельный удар, копье, пронзившее бок, тьма, пустота впереди... Он — блуждающий по свету призрак, который теперь, как это у призраков заведено, вернулся в дорогие ему места. Неужто вся жизнь — только сон, населенный такими же призраками? И эта комната, и полная будто бы луна — неужто все это иллюзия, отраженная бесконечными зеркальными стенами Хеля, где все не то, каким кажется, даже муки, которым подвергаются грешники? Джайал поморгал, стараясь снова вызвать перед собой картину водоворота и летящих в бездну душ. Но свеча все так же горела, и Эревон светил в высокое окно, и Фуризель — не могло быть сомнений, что это он, — все так же ежился от страха.
Однако ведь пережил же Фуризель эту кровавую баню, и Вибил тоже? Разве рог отца не трубил атаку, когда Джайал упал? Их всех могли спасти — просто у него, Джайала, выпало из памяти нечто такое, что разъяснило бы все.
Старик обрел голос и произнес, словно в трансе:
— Ты демон — демон из бездны. Ну, скажи мне, что это не так, что это Казарис своим чародейством сумел убрать твою рану. Никто не обрадуется этому так, как старый Фуризель...
— Я не демон, — сказал Джайал, хорошенько тряхнув старика для пущей убедительности. — Разве ты не видишь, что я из такой же плоти и крови, как и ты?
Фуризель, не слушая его, ежился, стараясь стать как можно меньше.
— Твое лицо было в крови, да еще темнота... Я не заметил сразу, что шрама нет...
Джайал думал о своем. Если булава все-таки обрушилась на него, шрам непременно должен был остаться.
Он снова потрогал висок, но нащупал под волосами только рану, нанесенную Вибилом.
Нет, он не призрак — ведь призраки не чувствуют боли. А его рана жжет зверски, да еще рака подбавляет изнутри. Призраки — они не ощущают ни жары, ни холода, их не беспокоят ни седельные потертости, ни укусы насекомых. А он за семь лет достаточно настрадался от всего этого. Он живой человек: это ясно. В этом месте своих рассуждений Джайал заметил, что Фуризель высвободился и успел извлечь из-под плаща кривой кинжал зловещего вида. Клинок, мерцающий в пламени свечи, мстил Джайалу в грудь.
Джайал встал, пошатываясь, но пристально глядя в глаза Фуризелю.
— Ни шагу дальше, или я убью тебя, демон! — с дрожью в голосе сказал старик.
Это показалось Джайалу крайне нелепым: кто же угрожает смертью демону или призраку? Ведь они бессмертны. Откинув голову, он залился сухим, лающим смехом, сотрясшим все его тело. Тут и до истерики недалеко — так все перевернулось в этом мире. И подумать только — когда-то он приказал этому человеку обречь на смерть лучшего друга, и тот подчинился! А теперь он угрожает своему командиру. Чего только Джайал не лишился за эти семь лет: и священного гнева, который придавал ему сил, и власти, которой так широко пользовался, и женщины, которую любил, и дома — а теперь вот еще и Зуба Дракона, в поисках которого объехал полмира. И в довершение всех зол его бывший сержант принимает его за призрак из бездны! От смеха Джайала старому ветерану стало совсем не по себе, и кинжал затрясся в его руке. Джайал отнял у него оружие без труда, как игрушку у ребенка, и охота драться покинула старика столь же быстро, как овладела им. Фуризель понурил голову, глядя в пол.
— Сядь, — велел ему Джайал, и старик неловко присел на корточки. Джайал сделал то же самое, чтобы видеть его лицо.
— Ну а теперь рассказывай. Рассказывай о том, другом, что так похож на меня.
— Он — твое зеркальное отражение, — отведя глаза, сказал Фуризель, — Если бы не шрам...
— Значит, он самозванец.
— Нет! Я вынес его, его самого, с поля битвы при Тралле. Он вылитый ты, если не считать раны на голове.
— И он пользуется моим именем?
— Нет, имя он изменил — Джайала Иллгилла Червь мигом бы сцапал.
— Как же он называет себя?
— Сеттен — он взял это имя вскоре после битвы, полагая, что перемена имени и шрам собьют врагов со следа.
Джайал вспомнил сплетню, которую передал ему хозяин «Костяной Головы»: что Джайал Иллгилл будто бы жив и прячется в городе с самой битвы. Этот Сеттен, должно быть, самозванец: он одурачил старого сержанта, который его спас, а потом воспользовался именем Иллгилла, чтобы приобрести власть над шайкой головорезов.
— Кем бы этот человек ни был, он только выдает себя за меня, — со всей доступной ему твердостью заявил Джайал. — Я все эти семь лет странствовал в южных краях. И нынче впервые со дня битвы увидел наш старый дом на Серебряной Дороге — пустой, заброшенный... — Фуризель, услышав это, замотал головой. — В чем дело?
— Но ведь это там ты — то есть тот другой — и жил все эти годы!
— В этой развалине? Фуризель кивнул.
— Но дом показался мне пустым, когда я был там!
— А ты входил в него?
Джайал отрицательно качнул головой,
— Там он и живет со своей шайкой.
— Так у него есть шайка?
— Да, у него двадцать ребят, включая колдуна Казариса, — все отпетые негодяи, за один дуркал могут убить.
— И ты им служишь?
— Я не убиваю — на то есть другие. Просто помогаю им — жить ведь как-то надо.
— Ах ты, мерзавец, — ухмыльнулся Джайал, — ты выдумал все это потому, что я очнулся раньше, чем ты успел меня ограбить.
— Чего ж я тогда не ограбил тебя и не оставил вампирам, вместо того чтобы волочь сюда?
И то верно, подумал Джайал. Надо бы выслушать Фуризеля с самого начала.
— Расскажи мне о битве — я очень плохо ее помню из-за того удара по голове...
— О битве, говоришь? — горько рассмеялся Фуризель — воспоминания на время пересилили в нем страх.
— Да, о вечере того дня — чем все кончилось?
Фуризель проглотил ком в горле и обвел глазами комнату — память об этом, видимо, все еще причиняла ему боль. Хлебнув раки, он опять перевел взгляд на Джайала.
— Всех, кто остался жив, спасло только чудо. В твоей когорте все погибли бы, если бы не последняя атака твоего отца. Рыцари Жертвенника с ним во главе отбросили Жнецов назад. Я упал тогда, раненный в грудь, но помню барона Иллгилла. Было на что посмотреть! Глаза его светились во тьме, словно карбункулы, борода развевалась — можно было подумать, он слишком горд, чтобы умереть. — Воспоминания развеяли ужас старого вояки, и глаза его блеснули. Джайал сидел тихо, весь обратившись в слух.
— Да, грозен он был, и ничто не могло его сразить — а ведь уже дюжина ран покрыла кровью его черные доспехи. — Свет в глазах старика угас, он понурил голову и сгорбил плечи. — Но потом...
— Что потом? — поторопил Джайал. У Фуризеля вырвался похожий на рыдание звук, и он отвернулся к окну, за которым сиял янтарный лик луны.
— Потом твой отец увидел твое безжизненное тело. Голова твоя была разбита булавой и бок пронзен копьем. Весь задор сразу покинул барона — он стоял там в сумерках. Жнецы отступали, и мертвые устилали поле...
Джайал вновь ощутил мучительную боль от ран — и как только он мог забыть ее? Даже теперь он стиснул зубы, чтобы не закричать, и заставил себя слушать старика вопреки призрачной боли, раздирающей тело.
— А после? — спросил он хриплым, измученным голосом. Фуризель, чей взор затуманился, покачал головой. — Что было потом? — мягко повторил Джайал.
— Как я уже сказал, из барона сразу вышел весь боевой дух. Минуту он ревел, как раненый бык, потом его плечи поникли...
Джайал только головой покачал: такого отца он не помнил.
— Продолжай, — прошептал он.
Фуризель смотрел на него как-то странно, как человек, который должен сообщить дурную новость и не решается ее произнести. Джайал, желая помочь ему, наговорил мягко:
— То, что было после ранения, для меня полный провал. И только сегодня я впервые вспомнил, что вообще был ранен.
— Рана была страшная: голова у тебя раскололась отсюда и досюда. — Фуризель провел черту от правого глаза до подбородка. — Не могло быть сомнений, что тебе конец.
— Конец?
— Ну да — что ты умираешь и осталось тебе недолго. И потом, на погребальном костре, мне тоже не верилось, чтобы кто-то мог пережить такой удар.
Джайал вспомнил и тот удар, и те, что наносил он сам: да, рана была смертельной. Как же он спасся?
— Расскажи мне обо всем, что ты видел, — приободрил он старика.
— Я видел далеко не все, но расскажу тебе все, что знаю. — Фуризель осторожно поставил свечу на пол и поплотнее закутался в плащ. — Я лежал рядом с тобой, раненный в грудь, когда услышал трубы твоего отца и звон стали. Я знал, что для меня помощь запоздала, хотя Жнецы валились, точно снопы. Потом все утихло. Я ждал, когда придут жрецы и прикончат меня. Много всяких мыслей приходит к человеку, которого смерть манит своим железным когтем. Тут я услышал, как твой отец отдал приказ: унести всех умирающих, уделив особое внимание его сыну. Вот повезло-то, подумал я, выходит, жрецам мы не достанемся. Двое Рыцарей Жертвенника подняли меня — один за руки, другой за ноги, и я от их медвежьей хватки лишился чувств. Я увидел тебя опять уже намного позже...
— Позже?
— Да, но это длинная история... — Фуризель поежился от ночного холода и снова хлебнул раки, словно готовился изгнать неких демонов прошлого.
Потом начал говорить — сперва запинаясь, потом, взбодренный ракой и вниманием Джайала, все откровеннее. И пока он говорил, духи убитых словно восстали из Хеля, приникнув к окнам и дверям заодно с туманом, который возвращался на улицы с уходом грозы. Джайал почти не слышал его слов. Прошлое ожило вновь, и речь старика лишь сопровождала образы, встававшие перед Джайалом. Он ничего не помнил семь лет, но этой ночью прошлое решило вернуться к нему — той самой ночью, когда он сам вернулся а Тралл. Вскоре он и вовсе перестал слышать Фуризеля, а все краски, звуки и запахи семилетней давности предстали перед ним во всей первозданной яркости.
Все вокруг вращалось — это было первое, что он ощутил, упав на землю и увидев булаву, обагренную его кровью. Его сначала медленно, потом все быстрее стало влечь во тьму. Но потом каким-то чудом он снова пришел в сознание. Мир вращался по-прежнему: только Джайал был неподвижен, а все вокруг вертелось колесом, словно он был водоворотом, черной воронкой, всасывающей в себя все остальное.
Чьи-то руки подняли его и быстро понесли куда-то. Ему было все равно куда — ведь скоро нахлынет тьма, положив конец этой никчемной суете. Над головой звучали разговоры, из которых он улавливал лишь отдельные фразы:
— Это сын барона. — Убит? — Нет, но едва дышит. — Да смилуется Огонь над нами, грешными... — С дороги, сучьи дети! Несите его в шатер! — Потом послышался голос отца:
— Неужто ничего нельзя сделать?
— Ничего, светлейший, — остается только молиться.
— К черту молитвы — это мой сын!
— Повелитель, битва проиграна, а с ней и вся война. Червь занимает поле — эта потеря лишь еще одна рана, которую ты унесешь с собой в изгнание.
— Унесу? Пусть смерть унесет мою душу в Хель! Мой сын умирает, а ты не даешь мне надежды?
— Мой повелитель, есть лишь одно средство, но нам оно недоступно. — Произнес лекарь и торопливо добавил: — Он отходит — пусть жрец даст ему отпущение...
— Нет! Нечего жрецам лезть со своими придирками, когда мой сын умирает!
— Но что, если он уйдет в иной мир без покаяния? — раздался голос жреца.
— Слушай меня: я не затем вел битву, чтобы мой единственный сын угас вместе с солнцем, — я прибегну к Жезлу!
— К Жезлу?! — воскликнул жрец.
— Ты слышал меня, старый пес. Ступай и приведи Манихея — он врачует раненых, насколько мне известно. — Жрец, прошуршав шелком одежд, удалился, и настала тишина, в которой сознание Джайала кружило, то и дело приближаясь к краю водоворота, несущего в никуда. Потом какой-то солдат вскричал у входа в шатер:
— Повелитель, Червь снова атакует! И мягкий голос отца, мягче, чем когда-либо за все восемнадцать лет жизни Джайала:
— Итак, конец времен подставил нам подножку, как скверный мальчишка, и мы валимся наземь в бессильной ярости. В этой последней схватке нам всем придется умереть, но ты не умрешь. Ты рожден для света, не для пропасти Хеля! — Кто-то откинул входное полотнище шатра и вошел. — Ты все-таки пришел, Манихей, хотя и поздно.
— Да, битва проиграна, — подтвердил другой голос.
— Всем остальным выйти! — скомандовал отец, и лекарь вместе с другим жрецом покинули шатер. Ветер выл, задувая в рваные стены утлого убежища, где они остались втроем. — Джайал умирает, — тихо сказал отец. — И тебе известно, зачем я вызвал тебя.
— Ты хочешь, чтобы я пустил в дело Жезл, — ответил Манихей столь же тихо, несмотря на вой ветра и шум возобновившейся битвы. Голос отца из отчаявшегося стал гневным:
— Я весь день прошу тебя об этом. Мы выиграли бы битву еще до полудня, если бы ты это сделал. Но ты отказал мне, и теперь в этом городе будет править Червь, и Огонь угаснет в Жертвеннике.
— Я сразу сказал тебе, приехав из Форгхольма, что не прибегну к Жезлу, ибо это связано с проклятием.
— Разве меня и без того не постигло проклятие? Битва проиграна, и мой сын умирает!
— Я называл тебе причину своего отказа: Жезлом не должны пользоваться ни ты, ни я — он предназначен для другого, который явится вскоре, чтобы избавить мир от скорби, который вновь зажжет солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65