— Я провожу тебя. Она слабо возражает:
— Что со мной может случиться в подъезде? Он:
— Не скажи, есть маньяки, которые подстерегают женщин в лифтах. Я сам читал.
Когда они входят в подъезд, на первом этаже хлопает чья-то дверь.
— Видишь, наверняка он стоял, курил, ждал, когда ты войдешь.
Евгения тоже слышит слабый запах сигаретного дыма и усмехается: логик! Мужчина выходил покурить…
Лифт медленно ползет на ее шестой этаж. Или это минуты их общения растягиваются во времени?
На площадке перед дверью она достает ключ. И спрашивает нерешительно:
— Ты хочешь зайти?
Они оба чувствуют тревогу от того, что дошли до черты, за которой — другой мир и другая мера ответственности.
— А традиционный кофе? — внезапно осипшим голосом неловко шутит он.
В прихожей она привычно сбрасывает туфли, сует ноги в домашние тапки, а он нерешительно прислоняется спиной к двери.
Евгения поражена: Аристов и нерешительность — такого раньше не бывало! Может, потому все это производит на нее действие противоположное — она почти приготовилась к привычному штурму, и вдруг! Трудно объяснить, почему вдруг Евгения обвивает Толяна, как гибкая лоза. Обнимает, прижимается. Этого оказывается достаточно, чтобы сжирающий его изнутри огонь вырвался наружу и поглотил обоих…
— Теперь и умереть не страшно, — говорит он, когда первый взрыв чувств позади.
— А мне страшно, — возражает она, — ведь тогда я не смогу еще раз пережить этот миг!
— Ты хочешь пережить его снова? — шутливо недоумевает он.
Им кажется, что мир вокруг них свернулся в скорлупу и внутри ее они — два зерна диковинного плода, сросшиеся в одно, — создали свои звуки, свои краски и больше не зависят от чьего бы то ни было вмешательства. Хотя этот миг — всего лишь одна ночь…
— Женька, — тормошит ее Люба, — очнись! Все-таки я не умею пока разговаривать телепатически. А через час уже и Саня вернется.
— Давай приготовим бигос, — предлагает Евгения, — у меня есть отличная колбаса и кочан капусты…
— Я что-нибудь придумаю, родная, вот увидишь! — говорит Толян, сжимая ее в объятиях. — Мне даже страшно подумать, что кто-то может стать между нами или обстоятельства попробуют нас разлучить…
Она лежит на его плече. Больше Толян ничего не говорит. Он не знает, что ей все известно, что она будто слышит, как мечется его ум в поисках выхода. И, увы, не может ему ничем помочь!
Почему ей так покойно? Ведь ее настигло то, от чего она пыталась убежать. От себя не убегай, никуда не денешься! Она себя сказками не успокаивает. Скорее наоборот: осознание того, что они могут и не быть вместе, больше не пугает ее. Что бы ни случилось, она не повиснет камнем на его шее. Даже если для этого ей придется уехать далеко-далеко…
— Ты только в одиночку ничего не решай! — просит ее Толян. — Пожалуйста, я же тебя знаю. Решишь, что так будет лучше для обоих, сбежишь куда-нибудь за океан!
Она вздрагивает: неужели он уже читает ее мысли?..
— Ты порежешься! — говорит ей Люба. — В руках кочан капусты, а кажется, будто чья-то ненавистная голова… Большие проблемы?
— Неразрешимые!
— А разве для любви такие есть? Говорят, в прежнее время головную боль, например, лечили гильотиной, а любовные терзания — выстрелом в висок.
— Мне не до смеха.
— Представь себе, мне тоже. Но давай хоть пострадаем вместе!
— Как это?
— Начни хотя бы резать лук…
Они действительно принялись резать лук и плакать, обливаясь слезами. Нашли повод не реветь просто так? Еще луковицу, еще…
— Постой, куда же нам столько лука? — наконец приходит в себя Евгения.
— Сложи в полиэтиленовый пакет и спрячь в холодильник, — всхлипывает Люба.
— Или соседке отдать?
Они смотрят друг на друга. Глаза красные, опухшие, как у кроликов. Санька спросит: что это с вами? Бигос готовили, скажут они ему.
И хохочут…
Хотя остальное время после отъезда друзей Евгении вовсе не до смеха.
То ли сказывается бессонная ночь, то ли собственное волнение, но все остальные события дня в ее восприятии распадаются на отдельные фрагменты.
Гроб с телом Петра Васильевича. Его вынесли во двор, но запах разложения ощущается даже здесь.
Обессиленная, поникшая его жена. Каких-нибудь три дня назад обеспеченная, благополучная женщина, которая не задумывалась о куске хлеба. А сегодня вдова с двумя детьми. Есть ли у нее средства к существованию?
Неожиданно большое скопление народа. Много знакомых лиц. Интересно, не здесь ли его убийцы? Пришли вместе со всеми, чтобы оказаться вне подозрения. То, что их было трое, якобы следствию уже известно. По крайней мере об этом шепчутся пришедшие на похороны люди.
Они стоят на кладбище перед свежевырытой могилой. Гроб на полотенцах медленно спускают в яму.
— Нашего прораба в ментовку забрали, — шепчет ей на ухо Надя. — Почти сутки продержали. Говорят, он показал на Валентина. Мол, если кто и был заинтересован в смерти заместителя, так только сам президент.
— Какая глупость! — не верит Евгения. — Неужели шеф стал бы пачкать руки убийством?
— Я тоже так думаю, — соглашается Надя. — Но Валентина могут посадить. По подозрению.
Муж толкает ее в бок. Подруга, увлекшись, повышает голос.
Никто не убедит Евгению в том, что Валентин способен на такое. Никто, если только не представит неопровержимые факты. Он мог нарушить, например, налоговое уложение — лихачество ему свойственно, но убить? Хотя бы и чужими руками?
И месяца не прошло, а Евгения второй раз на похоронах. Сколько лет было Петру Васильевичу? Евгения по привычке называет его по имени-отчеству. А ведь он всего… на два года старше ее. Ушел из жизни. Уже привычными становятся эти слова. Даже произносят их на одном выдохе: ушелизжизни.
Разве что родители и жена горюют непритворно. Остальные перешептываются. По обрывкам разговоров слышно — о чем-то постороннем. Кто-то поодаль даже хихикает, но, вспомнив, испуганно обрывает смех. Люди боятся смерти и суеверно отстраняются от нее — слишком кошмарен ее лик: безжизненное тело, упакованное в ящик из досок.
Евгения возвращается домой. Вряд ли она сегодня сможет уснуть. В такие минуты одиночество ее не привлекает, но Надя с Эдиком были озабочены какими-то своими проблемами, и она постеснялась навязывать им свою компанию.
И хорошо, что постеснялась, потому что в дверь начинают трезвонить, и она сразу понимает: это Аристов.
— Нина хочет подать на развод, — сообщает Толян, но в глазах его нет ни радости, ни сожаления; сухи и бесстрастны его глаза. Будто говорит он не о своей жене, а о посторонней женщине.
— А ты что ей сказал?
— Я сказал, что развода не дам! — цедит сквозь зубы Аристов.
Если бы в эту минуту в комнате рухнула стена, Евгения была бы ошеломлена куда меньше. Хорошо, что Толян сейчас не смотрит на нее, а полностью ушел в свои мысли, и она успевает справиться с собой. Так что говорит внешне совершенно равнодушно:
— Если она решила уйти, вряд ли ты этим ее удержишь.
— Если бы только уйти, Бог с ней! — машет рукой Толян. — Но она хочет привести в мою квартиру «родного отца Ярослава», как теперь все время подчеркивает, а уйти должен я и «оставить в покое сыновей». Понимаешь, обоих!
Евгения понимает: Шурке уже шестнадцать. Он может решать, с кем ему остаться — с отцом или с матерью.
— Нет! — распаляется между тем Толян. — Ты пойди со своим возлюбленным на квартире поживи! Попробуй, что такое жить на совковую зарплату! А то приведет его на все готовенькое!..
С кем это Аристов разговаривает? Явно не с Евгенией. Выходит, она здесь лишняя?
Она встает и идет в душ. И освежает, и думать помогает. Как удачно, что именно сегодня ей и Маше пришло приглашение на поездку в Филадельфию! Днем она приняла решение отказаться, но нынешнее утро, кажется, расставляет все на свои места.
Евгения и вправду выходит из душа другим человеком. Ненужные теперь эмоции запрятаны глубоко на дно, а на поверхности — чистая, легкая радость: она поедет в Америку!
— Ежели у тебя возникнут трудности с жильем, можешь пожить пока у меня, — мило улыбается она Аристову. — Я оставлю тебе ключи.
— То есть как это — оставишь? — удивляется он, когда наконец осознает ее слова. — Ты собираешься куда-нибудь уезжать?
— Ненадолго. Может, на месяц-два… Как понравится, — говорит она.
— В командировку? Но зачем тебя могут куда-то послать, если в фирму ты только что устроилась? — не может поверить он.
— Я не в командировку собираюсь, — заговорщически улыбается она, — а в Америку.
— В Америку! — все еще не вникает он. — Что ты там будешь делать? В турпоездку?
— По приглашению, — безмятежно поясняет она.
— Я и не знал, что у тебя есть знакомые американцы!
— Конечно, я не успела тебе все рассказать. Мы ведь не так уж много времени провели вместе.
— Ты делаешь это мне назло? — уточняет он. — Небось Мария руку приложила?
— Ты угадал, — соглашается Евгения. — Это ее знакомые.
— Такая была скромница, спасу нет, а тут…
— Что — тут? — начинает закипать Евгения. — И Джеймс, и Майкл — ее коллеги по работе.
— И который из них твой?
— Моего мужчины на этой земле пока нет! — сжав зубы, сообщает она.
— Вот как! А я для тебя кто — эпизод?
— Мой мужчина будет только моим. А ты… ты для меня любовник!
— Один из многих?
А вот это уже прямое оскорбление. Спокойно, Женя, не уподобляйся человеку, который даже в постели говорит не о чувствах к тебе, а о своих проблемах с женой…
Она снимает пеньюар и медленно начинает одеваться. Потом, не оборачиваясь, говорит ему:
— До свидания!
Он еще некоторое время лежит, словно не может поверить ее словам, и наконец вскакивает, хватает одежду и как есть, голый, устремляется в ванную. Видимо, Толян тоже становится под холодный душ, потому что, приложив ухо к двери, она слышит, как он невольно ухает.
И выходит он такой же спокойный, как сама Евгения. Полностью одетый. Преувеличенно галантно кланяется и говорит:
— Мой привет Машиным коллегам!
Евгения закрывает за ним дверь вдруг задрожавшими руками и влезает в выходной костюм. Что бы ни случилось, она должна выглядеть!
Ей нужно срочно повидать Валентина. А для этого, естественно, надо поехать к нему домой. Дверь ей открывает жена Валентина и, зачем-то оглядев лестничную клетку, шепчет:
— Заходи.
Они с Евгенией шапочно знакомы.
— А почему ты шепчешь?
— Мы всем говорим, что Валентина нет, уехал к тетке на Украину. Следователь уже несколько раз приходил.
— Чего ему бояться? Разберутся, — пробует успокоить Евгения.
— Ты не знаешь, в ментовке сейчас все по-другому. Сначала сажают, потом разбираются. Зачем же тогда ему в тюрьме сидеть, пусть лучше дома посидит. Пока не разберутся.
— А если с обыском придут?
— Ой, не говори, — вздыхает Валентинова жена. — Я от окна не отхожу. Чуть что, он к соседке уходит. Она уехала, а нам ключи оставила…
— Наконец-то поговорю со своим человеком! Неужели есть люди, которые могут целыми днями пялиться в этот ящик? — выходит к ней Валентин. — Я-то прежде, кроме новостей, и не смотрел ничего — некогда было. Не подозревал, что у нас теперь такое жвачно-прокладочное телевидение! А это правда, что большинство наших эстрадных звезд перхотью страдают? И даже столь уважаемую мной прежде Гвердцители не миновала эта напасть… Что хотишь, как говорил один мой преподаватель.
— Собственно, я пришла с тобой посоветоваться. — После пережитых событий они вновь, как прежде, перешли на ты. — Мне приглашение из Америки пришло. Может, пока ты не у дел, я съезжу на недельку за океан?
Валентин некоторое время в раздумье смотрит на нее.
— Проектные работы нам пока придется приостановить, это факт. — Он с досадой бьет ладонью о ладонь. — Оказывается, уголовка давно подозревала, что наша фирма под колпаком у мафии! Тебя, возможно, вызовут как свидетеля. Расскажешь, что знаешь. А потом, конечно, поезжай, проветрись!
— Раз ты не возражаешь… В любом случае это произойдет не завтра.
— А я-то думал тебя потихоньку поднатаскать, чтобы ты на время моего отсутствия могла брать управление на себя. Как у авиаторов — второй пилот. Но вообще-то это просто опасно. Кое у кого сейчас трещат головы. Ко мне найти подходы несложно было бы, ведь я в истории с замом как следует запачкался. А ну как придет кто-то новый?..
Они некоторое время молчат, но тут в дверь раздается осторожный стук и просовывается голова его жены Алисы.
— Я не помешаю?
— Мы уже обо всем поговорили.
Она закатывает сервировочный столик:
— Тогда — ленч! — И бросает на колени Валентину стопку газет. — Свежая пресса! Обрати внимание на «Комсомолку». Мужик, без специального химического образования, изобрел наркотик, благодаря которому мог обладать красивейшими женщинами города. Как лечить последствия привыкания к нему, наши медики не могут определить. Богата Россия талантами!.. Я, конечно, к вам напросилась, но вы уж извините, терпеть не могу есть одна! — признается Алиса, разливая кофе. — Кому со сливками?
— Мне, — как в школе, поднимает руку Евгения.
— Расслабьтесь! Что же вы сидите с такими каменными лицами? Вспомните, почему азиаты долго живут? Они умеют отрешаться от сиюминутного и просто созерцать мир.
— Наверное, у них мир не стучит по черепу созерцателя, а у нас только отрешишься, как тебя из-за угла — бабах! — говорит Валентин, намазывая тост повидлом.
— Никто не утверждает, что сейчас лучшие времена, — соглашается Алиса. — Но это только пессимисты говорят, что хуже не бывает. Оптимисты считают, что бывает и хуже!..
Евгения возвращается пешком. Не то чтобы дома ей кто-то мешает думать, но сейчас почему-то на память приходит вечер, когда она сидела подле играющего в преферанс Толяна, а его институтские друзья рассказывали, кто в шутку, кто всерьез, каким Аристов прибыл в институт из глухого села.
Худой, кожа да кости, — у матери-вдовы, кроме него, еще четверо было, мал мала меньше. Школу он окончил с золотой медалью, хотя дома все было на нем, как на кормильце. Отправили его в институт от колхоза. Причем председатель клятвенно пообещал, что над его матерью, братиками и сестренками колхоз возьмет шефство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43