Кристина, которая специально оставила открытой дверь и ее караулила, спешит следом.
— Женя, — говорит она, слегка запыхавшись, — тебе одной ни за что с ним не справиться. У меня опыт, я знаю. Главное — ни в чем ему не перечить. Они, пьяные, знаешь, какие дурные!
Еще этого ей не хватало! С какой стати она станет возиться со всякими пьяницами, которые позорят ее на весь двор! А на него, между прочим, выходят окнами четыре многоэтажных дома.
— Женя, — дебильно улыбается ей Толян. — Пришла. А я зову, зову… Устал.
Он выпускает из рук молодое деревце, за которое до сего момента успешно держался, и пытается сесть на землю. Впрочем, движения у него настолько замедленные, что Евгения и Кристина успевают с двух сторон подхватить его.
Аристов некоторое время послушно передвигает ноги, а потом вдруг спохватывается и с пьяной подозрительностью спрашивает:
— А куда вы меня ведете?
— Ко мне домой, — ласково говорит Евгения, помня наставления соседки, хотя с большим удовольствием стукнула бы его чем-нибудь тяжелым. — Разве ты не в гости пришел?
— Нет. Если в гости, я бы поднялся на лифте, — укоризненно объясняет он. — А я стоял и звал. Чтобы ты сама ко мне вышла!
К счастью, лифт приходит пустой. Они с Кристиной успешно затаскивают в него Толяна и везут к Евгении.
— Я вам больше ни слова не скажу! — упрямо поджимает губы Аристов. — Потому что вы меня не слушаете, а женщин я не обижаю!
Потом чувство справедливости в нем на минутку просыпается.
— Иногда, конечно, бывает, — нехотя признается он, — но я не нарочно!
Они дотаскивают до дивана пьяного Аристова и нечаянно роняют так, что он стукается головой о стену; правда, удар смягчает покрывающий ее ковер.
— У, неуклюжие! — жалуется он кому-то. — Ничего нельзя доверить!
— Спи! — строго говорит Евгения.
Толян послушно закрывает глаза и действительно мгновенно засыпает.
— Что ты будешь с ним делать? — простодушно интересуется Кристина, но тут же спохватывается — какое ей дело! — и спрашивает: — Могу я тебе чем-нибудь помочь?
— Чем тут поможешь? — вежливо, но настойчиво вытесняет ее к дверям Евгения. — Сейчас я позвоню его жене, пусть она и решает.
— Если что понадобится, зови меня, не стесняйся! — предлагает соседка; она целыми днями сидит дома и радуется всему, что может отвлечь ее от серой монотонности собственной жизни.
Сказала Евгения, что позвонит, но как сообщить об этом Нине? «Как есть, так и скажу!» — сердится неизвестно на кого она и набирает телефон Аристовых. Трубку берет Нина.
— Не знаю, как твой муж оказался в моем дворе, — говорит Евгения, — но он… не очень трезвый, поэтому мы с соседкой завели его пока ко мне… В общем, он уснул на моем диване.
Нина некоторое время молчит, а потом рассудительно говорит:
— Трогать его сейчас нельзя. Поднимешь, он, как медведь-шатун, будет слоняться по квартире, все опрокидывать… И домой не доберется, и тебе покоя не будет… Он тебе очень мешает?
— Я могу оставить его на диване, а сама уйти спать в комнату Никиты — он сейчас у бабушки, но ты уверена, что другого выхода нет?
— Женя, ты не бойся, он спокойно проспит до утра, а проснется, будет у тебя извинения просить… Мне так неудобно, что у тебя столько беспокойства…
— Да ничего, главное, чтобы ты не волновалась.
— Теперь, конечно, я могу быть спокойной, — беспечно говорит Нина. — С ним это очень редко бывает, в самых исключительных случаях. А так он норму знает и обычно не перебирает!
Какая-то недоговоренность в словах Аристовой настораживает Евгению.
— Может, у него что-то случилось? Что-то выбило его из колеи?
— Скорей всего, я думаю, — мнется Нина, — он выпил из-за меня.
Она медлит, видимо, размышляя: сказать или не сказать? И решается.
— Дело в том, что приехал Роман — отец Ярослава. Я тебе рассказывала, и ты, я знаю, ни с кем больше не поделилась, что Слава — не родной Толе. В общем, у Ромы здесь мать, он навещал ее, и мы случайно встретились. Представляешь, он даже не подозревал, что имеет взрослого сына! Думал, я сделала аборт. Я сказала, когда родился Славик, он подсчитал, и сомнения отпали. А в той семье у него две девочки. Представляешь? Он всю жизнь мечтал о сыне, и вот он, готовый!
— И ты сказала об этом Толяну? — удивляется Евгения.
— А что оставалось делать? Не могла же я прятать сына от родного отца? Плохо только, что Ярослав ничего не знал. Анатолий считал, что знать ему не обязательно, хотя я была против. Как чувствовала! Представляешь, Анатолий так кричал! Говорил, что я пытаюсь отнять у него сына, что никакие прохиндеи не имеют права лишить его отцовства. Это Роман-то прохиндей! Да он просто ничего не знал! Слава тоже расстроен, но, согласись, отец есть отец!
Боже, что она говорит! Нина беспокоится обо всех, кроме собственного мужа. Только теперь понимает Евгения, какую тяжесть носил на сердце все время Толян. Конечно, надо жалеть ближних: делиться с ними последним куском хлеба, последней рубашкой… но не жизнью!
Те, с кем ею делятся, чаще всего не понимают бесценности такого подарка. В их представлении время, отпущенное человеку, бесконечно, а потому чего стоят потраченные на них месяцы, годы? Разве переведешь их на рубли или караты?
Не любит Толяна его жена! Получив от него однажды в дар жизнь, она приняла это как должное. Была хорошей матерью, хозяйкой, что же еще? А о самом Толяне, выходит, не думала…
Ведь не чистые рубашки и вкусная еда — главное для человека!
Евгения осторожно заглядывает в комнату, где он стоит. Хотя с равным успехом она могла бы и топать, как слон. Аристов спит тяжелым, омутным сном и стонет во сне. К сожалению, облегчить сейчас его кошмары она не может. Жена предупредила: будить нельзя. Ей виднее. Она успокоилась, поручив Толяна заботам Евгении. Будто заблудившегося щенка ей препоручила: присмотри за ним!
Между тем, пока суд да дело, натикало уже восемь часов. Евгения вспоминает, что не ужинала. Она ставит чайник, делает себе бутерброд. В жизни одинокой женщины — как все же не любит она это словосочетание! — есть и свои плюсы. Например, можно почти не готовить: заварила кипятком пакетик супа «Галина Бланка», поджарила яичницу — вот и вся стряпня!
В ожидании, пока закипит чайник, она приваливается к стене. Кухню Евгения оклеивала сама. И плитки бумажные под мрамор сама изготавливала. Узор получился нежно-зеленый, стены и потолок в одном цвете, напоминает малахитовую шкатулку. Что ли, Евгения не дизайнер? Оригинально.
Ее подруга Надя с ходу погрузилась во всевозможные споры-претензии, постоянно ходит в суды и частенько утаскивает с собой президента. Первое время он пытался от нее отбиться, но когда Надежда выиграла для фирмы два спорных дела — вернула «Евростройсервису» девяносто тысяч рублей, Валентин Дмитриевич уверовал в особые способности юриста и с тех пор ходит с ней беспрекословно.
— Не бог весть какая сумма, — подчеркнуто равнодушно хмыкает довольная Надя, — но тоже на дороге не валяется!
Президент доволен куда больше самого юриста — оба дела он считал безнадежными!
Зато Эдуарду Тихоновичу пришлось уйти на работу в другую фирму — тут Надя не согласилась ни на какие компромиссы: или она, или работа в «Евростройсервисе». По странному совпадению, он устроился туда, где работает Маша Зубенко. И теперь прославляет всюду свою умницу жену. Если бы она не настояла… Эдуард работает телохранителем у одного американца и получает в месяц две тысячи долларов. Может, у них, на проклятом Западе, это и не много, но молодые супруги смогут решить теперь кое-какие свои проблемы. Тем более что от обещания помочь им построить коттедж Валентин Дмитриевич не отказывается. Смеется, что новый юрист, которого он выменял на начальника охраны, фирме гораздо выгоднее…
А еще на Евгению накатывают воспоминания о том, чего вспоминать не хочется.
Похороны Юлии. С утра светило солнце, а потом вдруг пошел дождь. Зонтов ни у кого не было. Хорошо хоть в автобусе-катафалке нашелся большой кусок полиэтиленовой пленки. Под ним и укрылся кто мог.
Из-за дождя процедура прощания оказалась скомканной, а земля у могилы, которую горстями полагалось бросать на гроб, под обильным дождем превратилась в грязь. Евгении казалось, что Серебристую Рыбку забрасывают грязью даже после смерти.
Небольшой бульдозер ездил туда-сюда и сталкивал в могилу такие огромные куски земли, что, наверное, в конце концов повредил крышку гроба. Такое закапывание выглядело святотатством, как и вся церемония.
Все происходящее оказало на Евгению такое гнетущее впечатление, что она без возражений позволила Виталию посадить себя в машину и увезти. По его словам, она была на грани обморока и цветом лица напоминала покойницу.
Виталий отвез ее к себе домой. Дочь, как оказалось, была с университетом на сельхозработах, так что им никто не мешал.
Он отпаивал ее каким-то особым импортным чаем с травами. Заставил выпить таблетку аспирина от простуды. Словом, носился как с малым ребенком, но как Евгения к себе ни прислушивалась, ее сердце по-прежнему молчало и на его ласку откликаться не хотело.
— Прости, — сказала Евгения, — сердцу не прикажешь.
Конечно, это было несправедливо. Пробудись в ней ответное чувство, и сразу два человека были бы счастливы. Увы!
Еще была неожиданная встреча с Виктором. Она не относилась к разряду неприятных, так что отрицательные эмоции Евгении на этом кончались…
А выглядел Виктор не в пример тише обычного. Печальный какой-то.
— Гнусные вы с Машкой бабы! — покачал головой он. И как узнал, что они подруги? — Никакой благодарности к другу и учителю: получили свое и исчезли! Сглазили вы меня, ведьмы! Испортили! До вас ведь ни о чем таком не задумывался, а теперь хожу — от мыслей голова трещит! И главное, менять баб вдруг надоело. Раньше чуть ли не коллекционировал, а тут захотелось постоянства. Самое смешное, найти по сердцу не могу. Все дуры какие-то попадаются: ни посидеть, ни поговорить! Одно на уме…
Евгения посмеялась: уж если Виктор стал задумываться, не иначе где-то последний мамонт сдох! А вот жалеть его не захотела: обойдется!
Чайник свистит во всю ивановскую, и она наконец спохватывается, выключает газ.
Еще об одном событии она вспоминает — о звонке Аркадия. Бывший муж принял решение — делить имущество. Он и список составил!
— Я не возражаю, — безразлично говорит Евгения, — подавай в суд.
— Мое дело — предупредить! — говорит он, и по голосу она слышит: разочарован. А что он хотел? Лишний раз убедиться, какая жадина его бывшая жена?
С кем же Евгения прожила семнадцать лет, что до сих пор открывает для себя неприятные стороны его натуры? Почему она раньше об этом не знала? Может, не хотела знать? Помнила, что из еды он любит, какую одежду предпочитает, какой у него размер обуви… И получается, что из этих кусочков человек-то и не складывается!
Телевизор стоит в большой комнате, там, где сейчас спит Толян. А ей хочется посмотреть передачу «Добрый вечер», детектив про сыщика Коломбо. В кои веки захотела посидеть перед голубым ящиком, и на тебе!
Проснется так проснется! Значит, успеет до ночи домой вернуться!
Толян поворачивается на бок, и Евгения видит, как врезался ему в шею наглухо застегнутый ворот рубашки. Все-таки Аристов — человек аккуратный, даже в сильнейшем подпитии он не выглядит расхристанным. Она осторожно расстегивает ему пуговицу.
Как видно, здоровый организм Толяна тяжело переваривает алкоголь: лицо его осунулось, на лбу выступила испарина.
Она ловит себя на желании погладить его и в последний момент прямо-таки хватает себя за руку.
Но ничего ведь не мешает ей смотреть на него. И даже подробно рассмотреть без помех. Когда не щурятся ехидно его глаза и не кривится в усмешке рот.
Не стоит сдерживать порывы, которые идут от сердца, не правда ли? Она зажигает верхний свет, берет свои рисовальные принадлежности и начинает набрасывать портрет Толяна, пока ведущий Угольников о чем-то весело беседует с директором фабрики елочных игрушек.
Интересный мужчина — Аристов. По крайней мере таким он смотрится на ее рисунке. Неужели Нина этого не видит? Ведь жаловалась же она: хотела полюбить, да не смогла. «Вот уведу Толяна, будешь локти кусать!» — мстительно думает Евгения.
Как она ни сопротивляется, а теплое чувство к Толяну остается в ее душе. Разве не лежит он перед ней, ее мужчина? Напившийся до беспамятства. Плохо сейчас ему, даже в алкогольном дурмане не может он забыться: стонет и ворочается…
Телевизор смотреть ей расхотелось. Она выключает его, гасит свет, но оставляет открытым окно и потому прикрывает Толяна пледом.
Она стелет себе постель на тахте Никиты и наскоро пролистывает боевик, принесенный Аристовым. Мускулистый парень, изображенный на обложке и держащий руку на дуле автомата, — супермен. Он борется с мафией, которая убивает его нежно любимую девушку, чистую и прекрасную, но не гнушается переспать и с двумя-тремя легкодоступными длинноногими герлами, а также поучаствовать в групповом сексе. Надо ли давать такую книжку Никите? «Поздно, мамочка, работать цензором у шестнадцатилетнего сына!» — укоризненно говорит она себе.
Евгения долго возится, пытаясь устроиться поудобнее. Не спится. Кто там был у древних греков по этой части? — вспоминает она. Морфей — крылатый бог сновидений. Что же он так долго не слетает к ней? За провода крыльями зацепился, что ли? Так, ругая на чем свет стоит древнего бога, она сама и засыпает.
Просыпается Евгения от присутствия в комнате кого-то постороннего и, еще не открыв глаз, ужасается: как обычно, простынка с нее сползла, а она в короткой ночнушке… Хочешь не хочешь, а глаза открывать надо!
Перед ее тахтой на коленях стоит Аристов и смотрит на нее. Теперь и нет смысла прикрываться — все, что хотел, он уже разглядел!
— Доброе утро, — почему-то шепотом говорит Толян. Она испуганно оглядывается:
— Здесь есть еще кто-нибудь?
— Нет.
— А почему ты шепчешь?
— Чтобы не спугнуть прекрасное мгновение. Я только хотел сказать: пора, красавица, проснись!
— Уже поздно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43