И, как правило, срывается тот, кто менее опытен.
Надо ли говорить, что у меня на душе? Спустя полчаса после посадки в Алба-Юлии, дозаправив машину горючим, снова иду на Брашов — надо выручать Ефименкова. Встаю над точкой в вираж, смотрю. Кажется, ничего не случилось. Ефименков в кабине, вокруг его самолета — толпа. Мирно стоят, спокойно. Подняли головы, смотрят. Захожу, пикирую прямо на них — стоят, не разбегаются. Понятно: румыны отвоевались. Выпускаю шасси, сажусь, ставлю свой самолет с Ефименковым рядом, мотор не выключаю. Он подбегает, прыгает ко мне на крыло.
— В чем дело? — спрашиваю. Он смущенно пожимает плечами.
— Побоялся, думал, не хватит горючего…
— Эх ты, — говорю, — так оскандалиться!
Коротко, в двух словах, ставлю ему задачу. Он быстро садится в кабину, запускает мотор. Рулим мимо остолбеневших румын, в паре взлетаем. Разворот. Бреющим несемся над стартом, переходим в набор высоты и — одновременно, в разные стороны — крутим восходящие бочки. В этот момент командую:
— Огонь!
Пушечный салют грохочет над румынским аэродромом.
Проходит тридцать минут, и мы в кругу боевых друзей. «Румыны больше не враги, — объявляет Миша Коротков, — войска прекратили военные действия против наших войск. Официально это случилось в момент, когда вы шли по ущелью…»
— Вот это тебя и спасло, — говорю Ефименкову, — иначе несдобровал бы. Но пусть это будет наукой для всех: нельзя принимать решений, не подумав, не оценив обстановку.
Молчат летчики — осуждают.
— Ладно, — говорю Ефименкову, — прощаю на радостях. Рассказывай, что видел.
О том, что попал к румынам, он понял только тогда, когда увидел кресты на Ме-109. Перепугался, но делать нечего, мотор уже выключен, а сам стоит у крыла. Румыны обступили его, что-то говорят на своем языке, удивленно смотрят на красный нос самолета, на пушки.
Один начинает вести разговор.
— Бельгорад, — изображает пальцами крест. — Харьков… — и опять — крест. — Днепро… Ой, ой, ой…
Понятно, думает Ефименков, группа «Меч» у Днепра немало свалила Ме-109.
Подходит другой, говорит:
— Рус… Ас. Ас. Яссы. Два туда, — и в землю показывает.
Голосом изображает гул самолета, руками — атаку «Меча».
Пришел какой— то начальник, — Ефименков понял это по знакам различия, по тому, как перед ним все расступились, — постоял, посмотрел на Як— 3 и сказал на чистейшем русском:
— Меч!
* * *
Мы господствуем в воздухе. Мы летаем с рассвета до темноты, помогаем нашим войскам. Они успешно идут вперед. За десять— одиннадцать суток овладели жизненноважными городами Румынии Плоешти и Бухарестом, разгромили вражеские группировки на юге, освободили Молдавию…
— Ваши предсказания сбылись, — говорит мне Рубочкин. — Помните наш разговор в первый день наступления, двадцатого августа?
— Саша, ты шутишь или всерьез? Разве могло быть иначе?
— Конечно, шучу, — улыбается Рубочкин. — Уверен, двадцатого августа так же, как вы, мне ответил бы каждый летчик, каждый механик. Это было желанием каждого.
— Чаянием каждого, — поправляю я Сашу, — а иначе и быть не могло.
На Венгрию!
Румыния больше не враг. Румынские летчики в сопровождении Яков, Ла-5 бомбят позиции немцев, искупают вину перед советским народом. Очередь за Венгрией. Удар наших войск нацелен на Будапешт. Жаркие воздушные схватки кипят над городом Дебрецен.
Мы в Араде, на стационарном аэродроме. Прибыл начальник политотдела дивизии, собирает людей на митинг. Несколько дней назад не вернулся из боя летчик Козлов. Раненый, он не смог довести самолет до своей территории, упал на вражеской. Враги наглумились над ним. Зверски избили, одели на голову «парашу» и бросили в поле. Наступая, наши войска подобрали его, узнали, кто он, откуда. Мы знаем Козлова. Раньше он летал на По-2, возил раненых. Потом попросился в наш полк. Я выпустил его на боевом самолете, он оказался хорошим воздушным бойцом, верным товарищем и уже командиром звена перешел к нашим соседям.
— Сильные люди никогда не унизятся до подобного, — сказал начальник политотдела дивизии, — святая месть будет нашим ответом врагу.
— Бить гадов! Нет пощады мерзавцам! Смерть гитлеровцам, — говорят, выступая один за другим летчики, техники, механики, и нет предела их возмущению, гневу.
Первый вылет по вызову с линии фронта. Возглавляю ударную группу из шести самолетов. Вторую шестерку — группу прикрытия — ведет Коля Леонов. Он держится сзади и выше метров на семьсот-восемьсот. Договорились заранее: я атакую противника снизу, он сверху. Если я выскакиваю вверх, он отсекает атаки вражеских истребителей, когда у меня мала скорость. Видимость очень плохая. Здесь это обычно и крайне усложняет работу: трудно искать самолеты противника, трудно искать аэродром, особенно после боя, когда на пределе и нервы, и остаток горючего.
Слышу по радио:
— Противник впереди справа! На встречных.
Вижу: бомбардировщики идут немного повыше меня и пониже Леонова. Впереди — истребители. Снижаясь, разгоняю скорость. Леонов уходит вверх, оттуда пикирует, бьет истребителей. Один загорелся, другие переворотом уходят вниз, прямо ко мне. Атакуем по ходу дела и идем к бомбовозам — надо сорвать их удар. Вот и они.
Атака на встречных курсах длится секунды. И если в воздухе мгла, то трудно сказать, насколько успешна атака. Короче — сбитых пока не вижу. Идем в разворот. Атакуем. Раз, другой, третий. Вижу, как валятся бомбы. Кто-то горит, падает. Кто— то раскрыл парашют.
Бой длится пять или шесть минут. Слышу команды: к месту торопят какую-то группу, чтобы нам помогли. Слышу ответ ее командира:
— Нечего им помогать. Они уже собираются, всех разогнали.
Невдалеке проходит группа Ла-5. Это их наводили на нас. Осматриваюсь. Ударная группа в сборе. Слышу доклад Леонова: «Порядок. Пристраиваюсь». Всего лишь два слова, но смысл огромный: мы отразили налет, сами все целы и даже сбили несколько самолетов. А сколько? Нажимаю на кнопку радиостанции, прошу помочь офицера-наводчика. Слышу ответ:
— Точно сказать не могу. Пять или шесть…
Неплохо, особенно если учесть, что превосходство врага было почти пятикратным. Но успехи не радуют — недавно погиб Голубенке. Капитан. Командир эскадрильи. Будто живой он у меня в глазах. Среднего роста, подтянутый, удивительно скромный, удивительно смелый. Сколько испытаний выпало на его долю! Родился он в восемнадцатом, с детства познал и холод, и голод, и нищету. Болел оспой — страшной в то время болезнью, остался рябым. Это угнетало его, а люди не замечали, находили его красивым. Он очень любил коллектив, уважал подчиненных, считался с их мнением, что дано далеко не всем. Очень берег людей.
— Что ты все сам да сам, — говорил я ему, — у тебя подчиненных нет? Или не доверяешь?
Он улыбался смущенно:
— Да нет, доверяю. И знаю, что выполнят. Но полет очень сложный. Лучше я сам…
Садимся. Заруливаем. Техники окружают машины, начинают приводить их в боевую готовность. Подходит начальник штаба полка, докладывает: «В воздухе восемь „серых“. „Серые“ — это эскадрилья младшего лейтенанта Сергея Егорова. Они летают на Як-1. Самолетов Як-3 пока еще не хватает.
Слышу хлопок ракеты. Вижу, взлетает шестерка из группы «Меч». Шишкин повел на помощь «серым», схватившимся с группой «Фокке-Вульф-190». Они ушли, а я беспокоюсь, жду, гляжу на часы. Как они там? Успеет ли Шишкин? Как покажет себя Як-1 в бою с «Фокке-Вульфом»? Мы еще с ними не встречались.
Проходит сорок минут. Летят. Возвращаются. У Егорова двух не хватает. Сердце сжимает боль. Трудно, ужасно трудно, если так вот стоишь на земле и видишь, что группа после воздушного боя приходит не в полном составе. Воюю четвертый год, а привыкнуть никак не могу. Будто сынов теряю…
Как все получилось? Группа Егорова встретила шесть «фокке-вульфов». Истребители штурмовали наши войска. Они только что сбросили бомбы и пошли в боевой разворот, четверка и несколько сзади — пара. Момент был удачный, и Егоров атаковал их с хода без особых маневров. Один загорелся, другие, уходя от удара, бросились в разные стороны. Но сзади оказались еще шесть ФВ-190. Они атаковали и сбили сразу двоих, лейтенантов Сись-ко и Кнута. А вслед за этой шестеркой невесть откуда свалилась еще одна, третья…
Шесть против семнадцати. В таких условиях побеждать нелегко. Выйти из боя и то не просто. А если учесть, что ФВ-190 мало в чем уступает нашему Як-1, тогда вообще тяжело. Но летчики дрались отчаянно и запросили помощь только тогда, когда горючее и боеприпасы были уже на исходе, а силы и нервы, как говорят, на пределе. За это время противник вывел из боя свою первую группу, но вместо нее ввел сразу две, намереваясь, вполне вероятно, уничтожить наших пилотов всех до единого.
В этот горячий момент и нагрянула группа «Меч». Шишкин ударил сверху, с солнечной стороны, внезапно — немцы не ждали его со своей территории. Летчики сделали только одну атаку, и этого было достаточно: четыре самолета упали, остальные, увидев эмблему «Меча», разлетелись в разные стороны.
ФВ-190…
Новый и сильный враг. Я видел его еще до войны, в феврале сорок первого. Он стоял в закрытом ангаре. Там же стояли и другие немецкие самолеты: Ме-109, Хе-111, Хе-113, Ю-88… Их покупали для наших конструкторов, а от летчиков почему-то держали в секрете. А надо было их показать, изучить да подраться с ними в учебном бою. Так, как делали немцы, покупая у нас самолеты. Какая бы польза была!.. А то вот сбили сразу двоих, а какая моральная травма, какой сильный удар по психике тех, кто летает на Як-1. Совсем будет плохо, если подловят кого-то из группы «Меч».
Подробно разбираем этот полет. Слушаю, что говорят пилоты, и думаю, думаю. А они говорят, комментируют детали воздушного боя, делают выводы, спорят, опровергают друг друга. И хорошо, когда так, когда столько различных мнений. Потому что обстановка воздушного боя непрерывно меняется, и каждый воспринимает ее из того положения, в котором оказался в данный момент. Но я, командир, должен проникнуть в эту разноголосицу мнений и мыслей — понять их и сделать правильный вывод. Должен. Обязан. Потому что от этого зависит успех нашей работы, нашей победы. Я говорю:
— ФВ-190 в сравнении с Як-1 имеет преимущество в скорости. Поэтому, прежде чем ударить его, надо обеспечить себя тактическим преимуществом. Во время штурмовки, когда он пикирует, гнаться за ним не надо — и не догонишь, и попадешь под огонь сзади идущих. Бить надо на выводе из пикирования и обязательно сверху. У ФВ-190 очень сильный огонь — две пушки и два пулемета, широкий звездообразный мотор, которым летчик закрывается, будто бронещитом. Поэтому лобовую атаку принимать в исключительных случаях. «Фокке-Вульф» тяжел и инертен, поэтому главным условием боя должен быть быстрый темп, резкий, энергичный маневр.
Так я думаю, так говорю, но это еще не все, я должен подраться с ФВ-190, и в данный момент это задача номер один. Надо их изучить, узнать их сильные и слабые стороны, иначе они наделают нам неприятностей.
Приближается вечер. В течение дня вылетали пять раз. Я принимал участие в первом и принимаю в последнем, шестом. Летим в составе восьми самолетов. Надо бы больше, но нам помешала погода. Плотная дымка, попав под косые лучи заходящего солнца, стоит будто стена. Сквозь нее абсолютно не видно. При полете к линии фронта она позади, и это нам на руку, но как возвращаться назад, как искать аэродром? Большая группа в подобных условиях — только помеха. В Арадо есть пеленгатор. При запросе его с самолета он может дать курс на себя, то есть на аэродром. Но мы еще с ним не работали и почти на него не надеемся. Знаем: ошибиться легко, но эта ошибка уведет за линию фронта, к врагу.
Чем выше, тем дымка слабее, тем лучше видно. Набираем три тысячи метров, и небо открывает врага: шестьдесят-семьдесят бомбардировщиков в сопровождении сорока ФВ-190 и Ме-109. Но мы не одни: справа от нас появляется группа Яков, слева — «лавочкиных». У нас на глазах армада вражеских самолетов разделяется на две части: «юнкерсы» как шли, так и идут, ФВ-190 начинают снижаться. Их задача ясна — штурмовка наземных войск.
Бой начинается сразу, с ходу. На «фокке-вульфов» налетают Ла-5; на Ме-109 — десятка Яков; наша восьмерка, как ей и положено, — на бомбардировщиков. Они левее и несколько ниже нас. Атакуем их сверху, с разворота. Нас прикрывает пара — лейтенанты Яшин и Сергеев. В первой девятке «юнкерсов» сбито два самолета — мной и Леоновым.
Немцы знают нашу задачу: бить, пока не будут сброшены бомбы. Бросают залпом, не задерживаясь.
Это нам и надо. Оставив после первой атаки головную девятку, идем на вторую. Еще сбито два самолета. Одного уничтожил Пьянков, второго — Виргинский.
Выйдя из атаки, оглядываюсь. Горит еще один «Юнкерс», сбитый парой Сергеева. Прикрывающие не выдержали, атаковали вслед за нами. Вообще— то не зря: может быть, этот удар и явился «переполнившим чашу терпения»: вторая девятка переворотом уходит к земле.
Бой продолжается. Плохая видимость и способствует и мешает в зависимости от положения солнца. То оно сзади — и все у нас как на ладони; то оно спереди — и мы ничего не видим. Но нам все-таки драться сподручнее — больше всего мы атакуем с востока, — а девятки бомбардировщиков одна за другой попадают под огонь наших пушек.
Так мы «пропустили сквозь строй» пять или шесть девяток. Бой закончен. Осматриваюсь. Определяю свое место. Я удивлен и обрадован. Утром мы дрались немного восточнее этого места. Прикидываю расстояние: около ста километров. И это за один только день. Даже не верится. Если наши войска будут так продвигаться, то до столицы мадьяров осталось не так уж и много.
Беру курс на Арад. Перед носом моего самолета будто стена — такая плотная дымка. Если и бывает плотнее, то редко. Представляю положение немцев, которых мы только что били и успешно рассеяли. Они шли буквально вслепую. Видели нас только в последний момент атаки. Но это не значит, что нам в основном помогла непогода. Нам помог немецкий шаблон, удивительно странная тактика — в любую погоду делать упор на массовость. В любую погоду, в любой обстановке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41