— Откуда мне знать, Саша, я ведь не Верховный главнокомандующий и даже не начальник Генерального штаба. После операции, так и быть, отвечу.
Но Саша, вопреки обычному, шутку не принимает. Поглядев на меня и снова уткнувшись в карту, спрашивает:
— Хотя бы предположительно?
— Предположительно? Пожалуй, скажу. Освободить Молдавию, освободить Измаильскую область, взять Бухарест, вывести из состояния войны Румынию и повернуть ее против Германии.
— А что, неплохо, — говорит Рубочкин. — Очень даже неплохо, можно сказать, масштабно…
— Что масштабно?
— Мыслите, — говорит Саша и повторяет: — Очень даже неплохо.
Полет сквозь горы
Сколько дел у командира полка, только успевай поворачиваться: управление истребителями с выносного командного пункта, разборы воздушных боев, анализ тактики вражеской авиации… Да и летать надо. И не просто летать. Командиру полка надо быть первым летчиком в полку, первым воздушным бойцом. Иначе какой же он командир.
А какое у него хозяйство! Техника, службы, штаб. А люди? Их ведь надо учить и воспитывать, делать из них воинов, способных сражаться и побеждать.
Много дел у командира полка, а тут к делам и заботам еще и беспокойство добавилось. Где Варя? Что с ней? Почему долго не пишет? Даже в полете возникают эти внезапные мысли. Знаю, что письма застревают в дороге, нередко теряются. Знаю, что ей подчас не до писем: по трое-четверо суток не спит, а если и спит, то здесь же, где и работает, — в операционной. Все знаю, а сделать с собой ничего не могу: думаю, беспокоюсь, переживаю. Не в тылу ведь находится, а здесь же, на фронте, где-то недалеко от меня.
Их полевой госпиталь, входящий в состав 53-й армии, движется вслед за 2-м Украинским фронтом.
Их очень часто бомбят. Немцы будто специально охотятся за госпиталями, думала Варя, а потом убедилась: действительно охотятся. Убедилась после того, что случилось в районе Полтавы на станции Кочубеевка. Пути были разбиты, и там собрались три эшелона, три госпиталя, и в каждом до восьмисот раненых. Под вечер прилетел немецкий бомбардировщик, начал бомбить. Потом прилетел второй, третий… И так до утра.
Ища спасения, люди бежали к хутору. Не все, конечно, бежали, кто шел, кто полз, многих тащили. Ночь была светлая, лунная, а люди все в белом, каждого видно как днем. Немцы носились над ними и стреляли из пулеметов.
Что такое военный адрес? Молчаливые, скрытные цифры. Например: полевая почта 2544. Что она скажет? Только одно: что адрес такой существует. А где, неизвестно. Может быть далеко, а может в соседней деревне.
Сколько дел у командира полка, сколько забот…
* * *
Еще только пятый день операции, а мы уже на новой площадке — у развилки дорог, идущих на север: в Хуши и Васлуй. Враг отступает. Плоскогорье по всей линии фронта усеяно крестами — их видно даже с воздуха. Немцы умеют хоронить своих погибших солдат. Оказывается, у них даже налажено производство крестов. «Убитые остались лежать, — говорят наши солдаты, — живые устремились бежать». Однако далеко уйти не смогли: 6-я немецкая армия, попавшая в окружение под Яссами — Кишиневом, в основном уничтожена, а частично рассеяна.
Но сегодня утром мне сообщили: автомашины с горючим и боеприпасами, которые шли в Хуши вслед за наступающей армией, кем-то были обстреляны и вернулись назад.
— Надо сходить на разведку, — говорю я Леонову, — посмотреть, кто еще там стреляет…
Идем. Коля Леонов — смелый воздушный боец, отличный товарищ и, если вдаваться в детали, — мой «крестник». Мы познакомились в мае сорок второго, в одном из запасных полков, где я получал пополнение. Иду по стоянке и вижу: сидит молодой пилот и плачет.
— В чем дело? — спрашиваю. — Что натворил?
Оказалось, на посадке один за другим поломал два самолета, и командир эскадрильи Козлов решил отчислить его как неспособного. А он с хорошей оценкой окончил военную школу, мечтал, как и другие, попасть на фронт, драться с фашистами…
— Все, отлетался, — говорит Николай, заливаясь слезами, — кончено.
Странное дело, подумалось мне. Бывает, ломают пилоты машины, но две, одну за другой, — такого еще не слышал. И главное, летчик даже не знает свою ошибку, не знает причину поломок. После контрольных полетов впервые вылетел на Як-1. Все шло хорошо: взлетел, построил маршрут, рассчитал и вдруг перед самой посадкой… чиркнул о землю крылом. Командир эскадрильи дал ему еще три контрольных полета, и Леонов снова пошел один. Взлетел, рассчитал и… получилось точь-в-точь как и в первом полете.
Задумался я. Чувствую, не летчик здесь виноват — командир: чего-то он не учел, недоделал, выпуская пилота на Яке. Спрашиваю:
— А на чем ты в школе летал?
Оказалось, на И-15. Все ясно: И-15 в сравнении с Яком имеет очень большой стояночный угол. Это видно даже со стороны. И-15 нос поднимает чуть ли не в небо, Як — немного выше горизонта. Но командир не учел эту особенность, не сказал ничего летчику, а тот, задирая при посадке нос самолета так, как и прежде, перетягивал ручку, машина теряла устойчивость, падала с креном…
— В наш полк хочешь? — спросил я Леонова. Он посмотрел недоверчиво, но ответил твердо:
— Хочу.
Я взял у Козлова спарку, проверил летчика в воздухе и выпустил на своем самолете.
Через три месяца боев с Леоновым прибыл в запасной полк, взял с собой Леонова специально для того, чтобы Козлов сделал правильный вывод. За эти три месяца бывший его подчиненный младший лейтенант Коля Леонов сбил восемь фашистских машин, был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, стал капитаном.
Через год Николай ушел от меня с повышением, возглавлял эскадрилью в соседнем полку, а теперь — мой заместитель, майор, Герой Советского Союза.
Под нами — сто метров, не больше, чуть слева — дорога в Хуши. Отойдя километров пятнадцать от аэродрома, вижу войска. Может быть, наши? Снижаемся. Нет, не наши. Румыны и немцы. Сидят на земле, готовят пищу. Кругом — дым от костров. Повозки, орудия, автомашины забили дорогу. И так почти до Хуши. Как потом оказалось, это остатки Ясско-Кишиневской группировки, разбитой войсками наших фронтов. Они объединились, и в тылу наших войск оказалось скопление в 50 тысяч человек, а может, и больше.
Летим. Вижу: верхом на коне — офицер, рядом идут два солдата, большой и маленький, а за ними колонна румынских солдат. У большого в руках белый флаг, он поднимает его, размахивает. Понятно: румыны просят в них не стрелять. А немцы?
Слышу, что-то кричит Леонов, но не пойму и чувствую слабый, едва ощутимый удар в самолет. Отхожу от дороги, смотрю на приборы, температура воды растет. Все ясно — попали в систему, надо спешить домой. На подходе к аэродрому мотор запарил, начал давать перебои, при посадке встал, окончательно заклинился. Очень жаль самолет, новенький…
— Немцы стреляли, — говорит Николай, — из автоматов.
— Вот гады, — возмутился механик Мурадымов, обращаясь к пилотам, окружившим мою машину, — подыхают и все-таки норовят укусить.
Но что они будут делать, гитлеровцы, куда направят свой путь? Перед вечером снова идем на разведку и видим: фашисты отступают на юг, в тыл наших войск…
Сказать, что это обеспокоило нас — ничего не сказать: наша точка на их пути. Придут в светлое время, увидят, несдобровать нам — подавят, пожгут машины, сомнут, уничтожат полк. Обстановка невероятно сложна: мы только что сели сюда, нет связи со штабом дивизии, ни тем более с корпусом. Взлететь самовольно, увести людей и машины — равносильно отступлению без приказа.
Выход единственный — готовить полк к обороне аэродрома. Готовим. Самолеты развернули носами в направлении вероятного подхода врага, подняли хвосты. Тридцать машин. Тридцать пушек, шестьдесят пулеметов. Подготовились. Ждем. Сила у нас немалая, но — это понятно всем — самолет грозен лишь в воздухе…
Проходит час, полтора. Надвигаются сумерки. Придут или нет фашисты? Дорога, по которой они пойдут, с нашей площадки, с бугра уж едва различима. Вот она пропадает совсем. Люди затаили дыхание, замерли. Не послышится ли рокот моторов, цокот копыт…
* * *
Я смотрю на звездное небо и слушаю. Не небо, а землю. Придут фашисты? Или не придут? Нет, не пришли. Мы их ждали всю ночь, а они отдыхали, ждали рассвета. На рассвете мы связались со штабом дивизии, а утром пошли на штурмовку вражеских войск. Задача поставлена так: уничтожить. Другого выхода нет: оседлав дорогу, они отрезали наши тылы от фронта. Сбили несколько связных самолетов По-2, убили нашего генерала, начальника тыла авиации. Делаем по семь-восемь вылетов в день. Летаем попарно. Держим врага под непрерывным огнем. Уничтожали прежде всего лошадей и автомашины. И сразу все встало: пушки, повозки, походные кухни. Потом начали бить фашистов — живую силу врага, как мы называем.
Впервые вижу такое массовое уничтожение. Но сожаления нет: мы убиваем врагов, и это убийство — наша святая месть. За погибших наших людей, сожженных, повешенных, подавленных танками. Но в чем виноваты животные? Никогда не забуду, как, обезумев от страха, ошалело метались лошади. Падали, путаясь в упряжи. Сраженные насмерть, бились о землю. Казалось, сквозь рев моторов, пулеметно— пушечный грохот я слышу их визг, душераздирающий, дикий…
Истребление продолжалось почти три дня. Остатки разбитого войска повернули с дороги, развернулись на запад и скрылись в горах, в направлении румыно-венгерской границы.
* * *
Опять перелет. Теперь уже в район Бухареста, в Буззу. Перелет необычный: в фюзеляже моего самолета — знамя полка, его святыня. Это гвардейское знамя мы заслужили потом и кровью. Ясско-Кишиневская операция — первая, в которой мы дрались с врагом в звании гвардейцев. Мы выносили знамя к командному пункту полка, и летчики, уходя в боевые полеты, видели это знамя.
Летим. Меня и Пьянкова, как знаменосца и его ассистента, охраняет звено: Коновалов, Виргинский, Шаменков и Орлов. За ними, на дистанции сто метров, — еще шесть самолетов. За шестеркой — девятка…
Вот и Буззу. Вначале садится звено и сразу занимает готовность номер один. Затем садятся все остальные под прикрытием пары барражирующих истребителей. Под их прикрытием знамя несем по стоянке, мимо машин, мимо стоящих по команде «смирно» воинов…
Впервые видим румынский стационарный аэродром. В сравнении с нашим он бедность. На взлетно-посадочной вместо бетона — грунт. Столовая барачного типа. Такой же штаб. Два небольших ангара. Здесь же — казарма. Невдалеке — коттеджи для офицеров.
Вслед за нами садятся бомбардировщики, истребители, штурмовики других частей и соединений. Уже негде приткнуться, а они все летят и летят.
— Похоже на то, что не хватит румынской земли, такая силища собралась, — говорит Саша Агданцев. В его глазах загорается мрачный огонь. — Подавим их, гадов.
Его обожженные руки, уши, лицо багровеют. Так бывает всегда, когда Саша волнуется, злится. А это бывает часто: нервы…
— Верно, похоже на то, — отвечаю Агданцеву, — и на то, что румыны вот-вот отвернутся от немцев.
Чувствую, это скоро случится. Утром, уже не по вызову с линии фронта — по приказанию штаба летали над Бухарестом и все время видели непривычно чистое небо. Где-то в середине дня вдруг получаем задачу… прикрыть Бухарест. От кого? Вполне очевидно, от немцев: могут разрушить в отместку за то, что румыны воюют едва-едва. Прикрываем усиленно.
* * *
Опять перелет. Немцы отступают к венгерской границе, наши войска идут по пятам, мы летим вслед за ними. Аэродром назначения — Альба-Юлия. Мы уже были там, ходили туда на разведку, я и Александр Голубенке. Мы прошли над румынской землей, городами, аэродромами, и никто не пытался нам помешать, никто не взлетел навстречу. Теперь идем в составе полка. Нам предстоит пересечь Карпатские горы, пройти над Брошевской долиной, произвести посадку у Клужских гор.
Перелет не забуду всю жизнь…
Подлетаем к горам. Утро было безоблачным, теперь клубятся барашки, дальше — сплошная серая муть. Конечно, идти через горы за облаками проще, удобнее, но я не знаю, открыт ли район посадки. Пробивать облака в незнакомом районе, да еще и в горах, крайне рискованно. Принимаю решение: пересечь Карпаты по ущелью. Даю команду: «Растянуться в кильватер, попарно».
Снижаемся, жмемся к земле, идем. Ущелье постепенно сужается, сокращается видимость. Опять перестроились. Группа идет гуськом, друг за другом, а ущелье сужается, облака все ниже и ниже, видимость хуже. Может, вернуться?..
Горы подступают вплотную, с обеих сторон, — где-то вверху в облаках громоздятся вершины. Все, теперь уже не вернешься. Ущелье — как коридор, узкий и мрачный. А облака все ниже и ниже. Вдруг закроют совсем? Или горы перекроют долину? Никогда не прощу себе такую беспечность: ходил на разведку, а в ущелье заглянуть не додумался.
Время будто остановилось, и летим мы целую вечность. В ущелье темно и страшно. Что же все-таки делать? Может, подняться вверх, пробить облака и вернуться назад? Но не все пилоты полка могут летать в сложных погодных условиях. Да и горючего, чтобы вернуться, пожалуй, уже не хватит. Значит, только вперед.
В эфире — ни звука. Молчат летчики. Боятся прослушать команду и просто живое слово. Представляю, как им тяжело в этом мешке из камня. Но я в них уверен: выдержат. Не растеряются, не бросятся в разворот. Кричу им, подбадриваю:
— Держитесь, друзья! Следите за впереди идущим. Горы скоро кончаются!
Проходит пять, десять минут… Силы уже на пределе, и вдруг будто упала стена. Впереди — залитая солнцем долина. Мой вздох облегчения, наверное слышали все. Командую:
— Подтянуться! Занять места в боевом порядке!
Собрались. Идем. Проходим над Брашовом, бреющим — над румынским аэродромом. И вдруг Ефименков, самый молодой из пилотов, будто водой окатил:
— Сажусь, мало горючего…
Все ясно. Ущелье прошел, и силы иссякли. Не верит теперь ни часам, ни прибору расхода горючего. Радио, конечно, не слышит, ничего, кроме аэродрома, не видит. Даже то, что на нем — румыны.
Так вот и бывает. Вроде бы все хорошо, все одинаково смелы, умеют оценить обстановку, драться в неравном бою, а вот оказались в условиях, по существу-то и мирных, но очень тяжелых, где воля и выдержка измеряются длительным напряжением нервов, и все — экзамен не выдержан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41