Мне очень хотелось есть, но я подмигнул своему заместителю: не подведи, дескать, меня, поддержи, и сказал, что мы пообедали двадцать минут назад и можем терпеть до утра. Она усомнилась, но Шалва меня поддержал, и Варя вроде поверила.
Перед нашим уходом она покопалась в шкафу, достала кусочек сала. Мы замахали руками, но Варя нахмурилась:
— Не надо обманывать… Вы не обедали и вряд ли будете ужинать. Кто вас накормит в дороге?
Сало пришлось забрать… Мы съели его, как только дошли до леска.
— И мне повезло, — сказал Кирия, — вашу Варю увидел.
На Днестре
Мы в Каменке, на восточном берегу Днестра, на границе Украины с Молдавией. Сели еще вчера. Местные жители — молдаване — встретили нас как родных. В полк пришла делегация. Говорят: «Отведите нас к Якименко, депутату Верховного Совета республики». Потом пришли музыканты и играли весь день под лучами весеннего солнца. Люди работали на стоянке и слушали музыку. Сегодня придут опять.
Поднимается солнце. Его золотые лучи скользят по зубчатой верхушке недалекого леса, и она загорается розовым светом. Лучи падают ниже, к земле, и под нею курятся влажным туманом.
— До чего же красиво!.. — восклицает капитан Виноградов.
Василий Иванович Виноградов — старший инженер авиачасти, уважаемый мной человек. Я привез его из Кузнецка. На фронте под Тихвином инженером полка был Розенталь Ф.Д., но его заменил Шварц, длинный, худой, нескладный и ужасно неповоротливый в деле. При нем всегда не хватало машин: тридцать— сорок процентов, как правило, были небоеготовыми. Во время боев под Купянском я убедился, что от Шварца толку не будет, и начал искать инженера. Прибыв однажды в Кузнецк за машинами, я разузнал, что в одном из запасных полков под Саратовом служит очень толковый инженер эскадрильи. Я полетел туда на двухместном самолете Ут-2 и встретил там Виноградова. Обоюдная симпатия возникла с первых же слов.
— Хочешь на фронт? — спросил я инженера.
Ответ был короткий: «Хочу». И мы улетели. Я построил своих людей и объявил: «Вот наш инженер». Оставалось решить формальную сторону: договориться с командиром запасной бригады, чтобы он отпустил со мной инженера. Вначале тот воспротивился, но я сказал, что Виноградов уже представлен полку, что переигрывать наполовину решенный вопрос неудобно и несолидно. Полковник слегка поругался и этим поставил точку над «1».
Действительно, Виноградов оказался очень толковым работником, живым, расторопным, знающим дело. И за этот не очень продолжительный срок — немногим более полутора лет — награжден двумя орденами.
Инженер задумчиво глядит куда-то вперед и вдруг улыбается, очевидно, вспомнив вчерашний день:
— А я и не знал, что дело имею с членом правительства. — И без всякого перехода добавил: — Приятно, когда люди встречают тебя, как родного. А как тогда, до войны?
— Как было тогда? Сразу, пожалуй, не скажешь. Вспоминаю апрель довоенного года. Мы стояли тогда в Одессе. Чувствовалось: назревают серьезные события. Почти ежедневно нам объявляли тревогу, поднимали в воздух, проверяли боеготовность.
Однажды, возвратившись с другого аэродрома, куда я летал на самолете У-2, я увидел девятку наших машин. И-16 ходили над аэродромом на высоте порядка трех тысяч метров.
«Опять объявили тревогу», — подумалось мне. Как только я приземлился, ко мне подошел командир авиачасти.
— Лети на моей машине, — сказал он, — заведи их на посадку.
Взлетев, я быстро набрал высоту и, выйдя вперед эскадрильи, подал сигнал «За мной».
Мы уже шли на посадку, как вдруг вместо посадочных знаков на старте появилась стрела — сигнал «Следовать в направлении…». Взяв указанный курс, мы направились в сторону русско-бессарабской границы. Радио тогда еще не было, командир полка не мог сообщить мне свое решение или приказ, но я, оценив обстановку, понял, что мне надо сходить на разведку.
А обстановка была неспокойной. За несколько дней до этого случая, 6 апреля 1940 года, наше правительство сообщило, что в тот день, в четырнадцать ноль-ноль, войска боярской Румынии, находящиеся в Бессарабии, начнут уходить с ее территории на мирных условиях, выполняя ультиматум нашего правительства. Румыны еще в 1918 году оккупировали Бессарабию. Мне и надлежало проверить, как они выполняют предписанные им обязательства.
Первым делом мы вышли на Аккерманский аэродром: мне было известно, что в Аккермане стоял румынский авиаполк. Теперь его не было, а единственный на аэродроме ангар уже догорал. Я понял: румыны ушли с нежеланием, решив уничтожить то, что построили.
Затем, пронесшись над крышами города, мы вышли на станцию, встали в вираж. На станции стоял эшелон, готовый к отправке. Увидев нас, люди засуетились, забегали, очевидно, боясь, что мы их начнем обстреливать. Походив над станцией три-четыре минуты, мы взяли курс на свою территорию. Все ясно: румыны уходят. В Одессе нас уже дожидался полковник Гусев, командующий авиацией округа. Я доложил ему и то, что видел, и то, что думал.
— Правильно, что вы их попугали, — сказал командующий, — чем скорее уйдут, тем лучше для местного населения.
К вечеру полк приземлился на Аккерманском аэродроме. Только успели сесть, подошли три легковые автомашины. Приехавшие шесть человек, с повязками на рукаве, отрекомендовались представителями народа, попросили помочь им создать временную народную власть. Надо было помочь, иначе антинародные элементы могли начать беспорядки, увлечь за собой несознательных. Мы согласились. Группу из восьми человек возглавил заместитель командующего войсками ВВС округа генерал Черных. Конечно, ехать с неизвестными людьми, в незнакомый нам город, из которого только что вышли войска боярской Румынии, было рискованно. Но как отказать, если просят и если это наша задача — вернуть Бессарабию в лоно дружбы с нашим народом, сделать ее советской.
Народ приветствовал нас всю дорогу. Площадь у ратуши — здания городского управления — была забита народом. Я стоял на подножке машины — некуда было ступить и смотрел на изумленных людей. Очевидно, они представляли нас совершенно иными: полудикими, заросшими волосами. Они щупали наши гимнастерки, ремни, сапоги — проверяли добротность. Спрашивали:
— Чье?
— Наше, советское, — отвечал каждый из нас. Они недоверчиво пожимали плечами.
— А коммунистов вы видели? Какие они?
— Я коммунист.
Не верят. Стоявшая рядом старуха вдруг протянула руку к моей голове, быстрым движением ощупала волосы. Это было так неожиданно, что я отшатнулся. Оказывается, им говорили, что коммунисты — это нечистая сила, что-то вроде чертей. Старуха искала рога… Смешно и страшно — так одурманить людей!
— Что это? — и щупают мою Золотую Звезду.
— Герой, — говорю. — Получил за то, что дрался с японцами, защищал монгольский народ.
Не верят.
С трудом мы протиснулись к зданию. Нас встретили какие-то люди с повязками на рукавах. Кто они? Друзья или враги? Запрут в ратуше, и все. Или убьют. Нас восемь, их, наверное, двадцать. На всякий случай мы взяли с собой пистолеты. Переглянулись друг с другом. Черных подмигнул двоим: «Останьтесь при входе».
Мы выступали как власть. Вместе с представителями народа составили план действий. По этому плану генерал Черных и я — Временное правительство. Мы остались работать в ратуше. Инспектор-летчик майор Тихонов и другие товарищи по одному отправились в банк, на телеграф, в тюрьму, на железнодорожный вокзал…
С помощью народа мы наложили вето на деньги, застопорили поезда, запретив вывоз ценностей из Бессарабии, задерживали белогвардейцев и им подобных.
Нам было очень трудно. Ко мне приводили людей — по одному, группами, просили арестовать, иначе, дескать, они разбегутся. «Подлец, — говорят. — Пузан». А может, он не подлец? Арестуешь напрасно — подорвешь веру в советскую власть. Не арестуешь — значит, не веришь людям.
А наши войска все еще не подходят. Не подходят и наши тылы. У нас нет ничего: ни бензина, ни боеприпасов, ни денег, ни продуктов питания. Где-то в дороге и техника. «Сильны, — думаю, — освободители, бери нас голыми руками».
После двенадцати ночи, когда публика вся разошлась, в ратушу пришли два человека довольно интеллигентного вида и оба в годах. Они пригласили нас на ужин. Это было больше чем кстати. Мы сразу обзвонили места, где находились остальные наши товарищи.
В парке напротив ратуши бессарабы накрыли стол длиной человек на сорок. «Зачем, — невольно подумалось мне, — нас ведь только шестнадцать. Очевидно, бессарабы пригласили кого-то из своих, они вот-вот придут, и мы окажемся в явном меньшинстве…» Но один из устроителей ужина, среднего роста плотный мужчина, предложил всем садиться за стол, выбрать места по желанию.
После того как уселись, получилась небольшая заминка. Они, очевидно, ждали, что ужин откроет наш генерал, а Черных, очевидно, думал также, как я: «Что за вино? Что за пища? Вдруг все отравлено?» Беспокойство было естественным, мы находились в стране, народом которой до революции управляли царские чиновники, а с двадцать второго года румынские бояре. И нас было всего только восемь.
Тогда поднялся тот, что среднего роста и плотный, сказал, что он нас понимает, но что беспокойство наше напрасно и все будет в порядке. Он взял бутылку и каждому налил вино. Генерал произнес застольную речь.
— Советский Союз, — говорил Черных, — страна мирная, но мы небезразличны к судьбе Бессарабии, входившей в состав России, но отторгнутой в трудный для нас период. Мы поможем обрести ей свое право на жизнь и свободу, так, как помогли Западной Белоруссии, Западной Украине.
После короткой речи генерал провозгласил тост:
— За свободную Бессарабию!
Все трижды прокричали «Ура!», чокнулись по русскому обычаю. Бессарабы выпили полностью, мы — половину. Они спрашивают, и вроде бы даже с обидой:
— Почему? Не верите нам?
— Верим вполне, — отвечаем, — но мы летчики, нам пить много нельзя. Возможно, что утром придется летать, драться. Мы выпили ради дружбы.
Они поняли и согласились.
В два часа ночи в город вошли наши войска, и мы сдали им свои полномочия.
Действительно, утром пришлось идти на разведку, осмотреть пути до Измаила, проверить, уходят ли румыны из Бессарабии.
Взлетели в составе звена, установили: уходят, однако не очень поспешно. Но это естественно: быки — транспорт довольно медлительный. Обеспокоило нас другое — уходя за границу, румыны угоняли стада. А скот — это ценность, которую надлежало оставить бессарабам. Снизившись, мы разогнали стада, нарушили порядок движения. Бреющим вышли на Измаил, посмотрели город, станцию, порт… И везде были румыны. Казалось, что они и не собираются оставлять Бессарабию.
Вернувшись, я доложил результаты разведки. В этот момент жители Измаила позвонили в Аккерман и сообщили, что население старается выгнать румын, а они не уходят и даже применяют оружие.
— Надо лететь, — сказал мне полковник Гусев, — надо помочь народу.
Но приближалась ночь, и я отказался, оставив вылет на утро, и полковник Гусев согласился со мной.
На второй день взлетели в составе пяти самолетов, вылетели на Измаил. Бреющим походили над крышами города, вышли на порт, стали пикировать на корабли, пароходы. Корабли задымили, пошли от причала. «Очевидно, сюда придется садиться», — подумал я, на всякий случай присмотрел площадку на окраине города.
— Так и случилось, — говорю я Виноградову, подходя к концу своего рассказа. — После той разведки, на второй день, на рассвете, поднявшись во главе шести истребителей И-16, я привел их на эту площадку. Конечно, шесть человек не такая уж сила, но мы представляли армию великой державы, и наш перелет в Измаил был большим политическим актом: Измаил стал советским.
— А как с депутатством? — спрашивает инженер.
— Все очень просто. В феврале сорок первого года, когда я учился на высших летно-тактических курсах, в мой адрес пришла телеграмма: «Просим дать согласие баллотироваться в Верховный Совет Молдавской ССР от г. Сороки». Я согласился.
Немцы не могли зацепиться за Днестр: активные боевые действия наших войск и весенняя распутица сковали их фронтальный маневр. Если раньше для сохранения арийского духа своих солдат немецкая пропаганда кричала о целесообразном «выпрямлении» линии фронта, преднамеренном отходе на «заранее подготовленные позиции», то теперь уже не кричит, а войска отступают на явно не подготовленные позиции. Под ударами наших войск, утопая в грязи, они постепенно докатились до Прута, переправились через него на участке севернее Яссы — Бугач, еще раз широко шагнули на запад и встали.
В конце апреля 1944 года бои разгорелись за Яссы. Природа здесь как в Бессарабии. Местность холмистая, кругом леса, реки. Живописна низина Прута — будто зеленый ковер. Аэродром тоже как бархатный. Прут неглубок, но весной, заполняя низины и балки, превращается в море.
Полк, в составе которого сражается группа «Меч», прикрывая наши войска, из Каменки перелетел вначале под Бельцы, а теперь сидит в Биволарии, на западном берегу реки Прут, на территории Румынии — союзника немецко-фашистской Германии.
— Друзья! — говорит, выступая на митинге, подполковник Вергун перед строем воздушных бойцов, техников, механиков и младших авиационных специалистов. — Мы на территории вражеской нам страны. Население пока что чуждается нас, оно знает, что натворили войска румын на нашей земле, и ждет возмездия. Но Румыния — наш потенциальный союзник в борьбе с немецко-фашистской Германией, и мы по отношению к мирному населению должны быть гуманными и разумными, мы освободители.
Но первые дни показали, что не все и не сразу поняли то, что сказал замполит. Вернее, поняли только умом, сердце же не хотело мириться, не хотело прощать. Мы знали, каким унижениям, какой бесчеловечной жестокости подвергали советских людей гитлеровцы и войска их сателлитов. И двое солдат не выдержали, нанесли оскорбление местным жителям. Я сказал перед строем полка:
— Это недопустимо. Это не укрепляет, наоборот, ослабляет наши позиции…
В полк приехал суд ревтрибунала, и бойцы, совершившие преступление, угодили в штрафной батальон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41