Гонтран лег в постель и заснул, мечтая о Маргарите де Пон. Однако на следующее утро он почувствовал, что ему чего-то недостает. Он никуда не вышел из дому, и день показался ему очень длинным.«Эта женщина, которой я отдал когда-то все свое состояние, а затем и свою честь, — сказал он себе, — будет через неделю разгуливать под руку с новым поклонником и расскажет ему всю мою историю. Как я был глуп и смешон!»Это течение мыслей произвело в Гонтране такую же реакцию, какая произошла и с Леоной. Презрение перешло в ревность; он вскрикнул от бешенства при мысли, что та, которая была его идолом и рабыней, может полюбить другого.— Хорошо же! — решил он, горько улыбнувшись. — Одним преступлением больше или меньше, не все ли равно? Уже давно маркиз де Ласи, когда-то честный и храбрый, вступил на дорогу низкого убийства… подчиняясь неумолимой судьбе.Гонтран во что бы то ни стало захотел отыскать Леону и отправился к полковнику.— Друг мой, — сказал он ему, — я служу нашему обществу, зато и общество должно сослужить мне службу.— Конечно, — согласился полковник, — мы принадлежим вам телом и душой. Чего вы требуете от нас?— Я хочу найти Леону.— Леону! — вскричал полковник, глубоко изумленный. — Что же случилось с нею такое?— Не знаю.— Хорошо! Через двадцать четыре часа, — сказал, провожая маркиза де Ласи, полковник, — вы узнаете, где находится Леона.Когда Гонтран ушел, полковник задумался. Наступала ночь; небо было туманно, как часто бывает в Париже. Этот человек, с сверкающим и глубоким взором, с облысевшей головой, с лицом, носившим неизгладимые следы бурно проведенной жизни, страстей и мучившего его честолюбия, вдруг вскочил и начал ходить из угла в угол по комнате.В это время он был как бы величественным олицетворением зла, ни перед чем не останавливающегося для достижения своих целей, каковы бы они ни были.— Бедная Леона! — прошептал он. — Она одна храбрее всех этих пошлых глупцов, которых я соединил в общество. Один только я храбр в нашей ассоциации, созданной мною и ради моих же выгод.Он с презрением пожал плечами.— Дурачье! — прошептал он. — Я вам всем служил, буду еще вам служить, и вы забудете надолго, что вы — мои рабы; но настанет час свести счеты, и тогда мы посмотрим, кто был слепым орудием — я или вы? Благодаря вашим порокам и вашему социальному положению я держу всех вас в своих руках; я держу вас в руках благодаря вашим преступлениям; да, вы в моей власти, и никто из вас не посмеет изменить мне, тогда как я… О, я! Как только я захочу, я порву с вами связь и пойду искать на другом краю света власти и счастья, которых уже никто не сможет отнять у меня.Он замолчал.— Странная судьба! — вскричал он. — Сам сатана засмеялся бы, если бы узнал, что я совершаю все эти преступления и поднимаю всю эту грязь единственно для того, чтобы обогатить существо, которое люблю, как только может отец любить своего ребенка.При последних словах постоянное выражение жестокости на лице этого человека исчезло, и слезы умиления показались на глазах у лютого зверя.— О, сын мой! — воскликнул он горячо и с чувством чисто материнской нежности.Но все это произошло быстрее молнии. Отец исчез, снова уступив место бандиту, жестокому и надменному.— Бедная Леона, — сказал он насмешливо, — как жаль, что она владеет моею тайной. Мне нравится ее порочность, но такая женщина, как она, слишком опасна, если ее не держать в руках. Любовь, гордость, страх смерти, боязнь общественного мнения — ей все это нипочем… она ничего не боится. Ах! Если бы она была матерью!.. Но у нее нет ребенка. А так как она владеет моею тайной, то предоставим ее судьбе.Слова эти сопровождались усмешкой, в которой можно было прочесть приговор флорентинке, приговор безапелляционный и неумолимый, как судьба, роль которой играл этот человек. X Вот что произошло вечером в день бегства Леоны. Из улицы Порт-Магон флорентинка в сопровождении полковника отправилась на улицу Шоссе д'Антэн, в квартирку, убранную со вкусом, окна которой выходили в большой сад. Во дворе к услугам молодой женщины стояла заложенная карета.— Вы выедете вечером, — сказал ей полковник, — и в карете. Нужно избегать встречи с Гонтраном до тех пор, пока не разыграется наша комедия. Все зависит от ее постановки. Вечером вы поедете в Оперу, закрыв лицо вуалью, чтобы вас не узнали. Вот билет от ложи, которая находится в бельэтаже у самой авансцены, так что публика почти не заметит вас; ложа де Верна напротив вашей.— Хорошо, — сказала Леона, — понимаю. Если ложа пуста, я не сниму вуали; если же в ней кто-нибудь будет…— Нет, — возразил полковник, — как раз наоборот.— А! Превосходно, поняла… он узнает, что это я…— Именно.— И его любопытство будет возбуждено.— Вы угадали.— Итак, — добавила флорентинка, — от любопытства до любви, от любви… до безумия…— Только один шаг, — подсказал полковник.Он оставил Леону в ее новом жилище, советуя ей надеть в Оперу все черное — цвет, наиболее оттенявший ее ослепительную красоту, а сам отправился на улицу Виктуар.Так как де Берн был у полковника, то последний должен был отплатить ему визит. А потому ничего не могло быть естественнее посещения полковника Леона. Де Берн уже с месяц находился в Париже.Накануне, как известно, он всадил пулю в шею шевалье д'Асти и сам был слегка ранен в бок; но рана его была настолько легка, что он считал излишним ложиться в постель; одевшись по-домашнему и полулежа на оттоманке в курительной комнате, он разговаривал со своими двумя новыми приятелями, когда вошел полковник.— А! Это вы! — приветствовал его хозяин. — Милости просим; не получили ли вы сведений о Лемблене?— Да, сегодня утром, — ответил полковник, — жизнь его вне опасности, но выздоровление его затянется надолго.— Тем хуже!— А как другой? — спросил де Берн одного из своих друзей.— Ах! — ответил тот. — Рана шевалье настолько тяжела, что врач ни за что не отвечает. Шея прострелена.— Без сомнения, раненый — один из ваших друзей? — с простодушным видом спросил полковник.— Увы! Нет. Это один из моих противников. Рука у меня, к несчастью, очень тяжелая.— Как! У вас опять была дуэль?— Вчера утром на Кателанском лугу.— С кем?— С шевалье д'Асти.— Я с ним не знаком, — сказал полковник, — но часто слыхал это имя.— Мы поссорились в Итальянской опере.— Без сомнения, из-за какого-нибудь пустяка?— О! Как вам сказать…В таком случае я догадываюсь: причиной была женщина, как в большинстве дуэлей.Вы ошибаетесь, полковник, причина была еще проще: мои друзья уверили меня, что мне для того, чтобы прославиться, не хватает любовницы и дуэли на пистолетах. Чтобы найти первую, нужно время, а повод к дуэли найти ничего не стоит… Я увидал господина, лорнировавшего меня» спросил его о причине — и дело готово.— Вы мне напомнили доброе время 1815 года, — в восторге вскричал полковник, — когда регулярно три раза в неделю бонапартисты бились с роялистами! А львицу вы отыскали?— Нет еще, но я ее уже наметил…— А! — протянул полковник.— Вы знакомы с Леоной?— Я встречал ее.— Неужели она так красива, как об этом говорят?— Очаровательна! — в восторге воскликнул полковник.— И умна?— Как черт, но… Полковник остановился.— А, — спросил де Верн, — что значит это «но»?— Леона не свободна.— Неужели?— Она влюблена в маркиза Гонтрана де Ласи, который ради нее наделал множество глупостей.— Превосходно! Я отобью ее у него.— Я немножко знаком с де Ласи; этот человек способен убить за женщину, если бы даже он уже разлюбил ее.— Или его убьют, — просто заметил де Верн и тотчас же прибавил: — А где можно встретить Леону?— Каждый вечер в Опере.— Одну?— Почти всегда.— Сегодня же вечером я поеду в Оперу.— Она сидит обыкновенно в ложе у авансцены с правой стороны.— Отлично, неделю назад я взял ложу у авансцены с левой стороны, и как раз против нее.— Она постоянно сидит под вуалью, — прибавил полковник, рассказывая все эти подробности с добродушием газетного репортера.— Черт возьми! И она никогда не снимает вуали?— Никогда. Де Ласи, ненавидящий музыку, не хочет, однако, лишать ее удовольствия бывать в Опере, но запрещает ей снимать вуаль, так как он страшно ревнив.— Хорошо! — спокойно сказал де Верн. — Уверяю вас, что она снимет вуаль для меня.Де Верн еще несколько времени поговорил о пустяках; полковник вскоре ушел и отправился прямо к Леоне, чтобы дать ей новые инструкции.Ровно в восемь часов Октав де Верн, войдя в зал, уселся в ложе с двумя друзьями, теми самыми, которые были у него во время визита полковника. Взгляд его тотчас же устремился на ложу, о которой говорил полковник. Но она была еще пуста.Октав ждал с нетерпением; прошел час, никто не появлялся.Это ожидание, искусно рассчитанное полковником, разжигало желания и нетерпение молодого безумца.— Она не придет, — пробормотал он с досадой. — Мне не везет.— Ну, что ж! — сказал один из друзей. — Ты увидишь ее завтра.— Неужели ты влюбился, — прибавил другой, — в женщину, которой никогда не видал? Может быть, ты найдешь, что она безобразна…Не успел де Верн ответить, как дверь пустой ложи отворилась. Молодой человек почувствовал неизъяснимый трепет.— Вот она! — прошептал он.Действительно, вошла женщина, одетая во все черное, высокая, стройная, и села у самого барьера ложи, дверь которой за ней захлопнулась. Лицо ее было закрыто такой густой вуалью, что, несмотря на все старания Октава де Верна уловить хоть одну черту ее лица, это ему не удалось. Он долго и пристально смотрел на нее, надеясь этим заставить ее поднять вуаль. Но Леона, казалось, совсем не замечала, что она служит предметом внимания и, не отрываясь, смотрела на сцену.— Черт возьми! — пробормотал молодой человек, выведенный из терпения. — Не я буду, если она не подымет вуали!Он вынул записную книжку и написал карандашом: «Сударыня! Я знаю вас, хотя никогда не видал; я смотрел на вас в продолжение часа и полюбил вас безумно. Поднимите вуаль хоть на пять минут, а затем требуйте все, что я имею: за это счастье я готов заплатить самую дорогую цену. Остаюсь у ваших ног с мольбою Октав де Верн». Капельдинерша отнесла записку.Леона взяла записку, прочла ее, даже не взглянув на ложу де Верна, и ответила на вырванном из записной книжки листке:«Невозможно! От этого зависит моя жизнь».— Полковник сказал правду, — пробормотал де Верн, побледнев от злости. — Де Ласи тиранит эту женщину.С той минуты, как человек начинает считать себя защитником женщины против тирании, он становится способным на всевозможные безумства.Де Берн положил записку Леоны в боковой карман, вышел из ложи и постучал в дверь ложи флорентинки.— Войдите, — сказала Леона.Увидя де Верна, она вскрикнула от удивления и испуга, чем рассеяла последние сомнения в ревности Гонтрана.— Молю вас, — сказала Леона, — уходите, сударь, уходите…— Сударыня, — пробормотал де Верн, — если вы приказываете, я подчинюсь, но только для того, чтобы пустить себе пулю в лоб.Леона вскрикнула.— Сударыня, — продолжал де Верн, — неужели правда, что вы не смеете поднять вуали?— Да, иначе мне угрожает смерть, — сказала Леона.— А где же палач? — спросил де Верн тоном угрозы.— Уйдите, — молила Леона, — я вас прошу. Меня любит человек, который убьет и вас и меня, если увидит нас здесь вдвоем…— Вас убьют, когда я здесь? — вскричал де Верн. — Не воображайте этого.И бывший офицер с достоинством схватился было за так недавно висевшую у него сбоку шпагу. Затем он прибавил, взглянув на Леону:— Вы любите его? Если да, то я удалюсь.— Я любила его, — пробормотала она.— А теперь?— Теперь я его боюсь.Де Верн вскрикнул от радости.— В таком случае я сяду рядом с вами; проведу с вами вечер, затем провожу вас домой и лягу у вашей двери, как дракон, стерегущий сокровище, и если он осмелится явиться…Леона не отвечала. Октав сел около нее и умолял ее взглядом снять вуаль; она согласилась. Де Верн был поражен ее красотой и прошептал:— Теперь я ничего не боюсь. Я один защищу вас против целой армии.Когда спектакль кончился, Октав предложил Леоне руку; она приняла ее; он проводил ее до кареты и, садясь рядом с нею, крикнул кучеру:— На улицу Виктуар!— Удивительно, — пробормотали два друга Октава, бывшие с ним в театре и восхищенные тем способом, как он увез Леону, — этот малый пойдет далеко, если только Бог продлит его век. XI Прошло три дня после бегства Леоны, когда Гонтран, горя страстным желанием снова увидеть ее, пошел к полковнику и потребовал, чтобы их общество помогло ему в этом деле.Маркиз вернулся домой успокоенным, решив убить флорентинку, ради которой он потерял свое честное имя. Придя к этому решению, Гонтран, как и все преступники, желающие оправдать себя в своем преступлении, сказал себе, что Леона — единственная причина его позора — должна умереть. Это решение так прочно засело в голове маркиза, настолько укоренилось в нем, что он мысленно выбирал уже кинжал, которым должен был нанести удар, и с нетерпением ожидал, когда полковник доставит ему обещанные сведения.Полковник сдержал слово. Через сутки Гонтран получил записку следующего содержания:«Леона уехала в субботу из улицы Порт-Магон. Она поселилась на улице Шоссе д'Антэн, где два дня тому назад наняла себе небольшую квартиру через неизвестное лицо. Вечером она была в Опере и принимала в ложе молодого человека, пользовавшегося с некоторого времени большой известностью, Октава де Верна. Этот молодой человек вышел с нею под руку после спектакля. Леону видели на улице Шоссе д'Антэн только на следующий день».— Она изменила мне! — пробормотал Гонтран, и глаза его гневно сверкнули.Кочевые арабы рассказывают, сидя в своих палатках, историю о необыкновенной кобылице, в быстроте бега с которой не могла сравниться ни одна лошадь. Ее хозяин не променял бы ее на целое царство, если бы такая мена была предложена ему. Но однажды ночью в палатку проник вор, перерезал веревку, которой была привязана кобылица, вскочил на нее и ускакал. Араб проснулся от стука копыт кобылицы. Он понял, что бежать в погоню за похитителем значило потерять время напрасно, потому что кобылица мчалась быстрее ветра;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72