Джессика дорисовывала хвост, когда из дома напротив вышли два мальчика; одному было лет шесть, другому — восемь. Младший нес мяч. Они подошли к Джессике и остановились за ее спиной — увлеченная девочка ничего не замечала.Старший, разглядев ее творение, пренебрежительно хмыкнул и неожиданно наступил ногой на нарисованного пса.Джессика увидела неизвестную тень и ногу, топчущую рисунок. Ничего не сказав, она протянула руку и попыталась отодвинуть помеху, но мальчик упрямо стоял на месте.Джессика в недоумении вскинула свои небесные глаза и попросила:— Отойди, пожалуйста, мальчик!— Уходи сама, малявка, мы здесь будем играть! — последовал ответ.— Места много, — спокойно возразила Джессика и предложила: — Давайте поиграем вместе!— Мы с девчонками не играем! Поняла? — С этими словами мальчик стер часть рисунка. Теперь собака грустно смотрела на детей одним глазом.Джессика возмутилась.— Что ты делаешь?! Я тебе не разрешала трогать! Мальчики, переглянувшись, засмеялись, и один из них снова пнул землю.Девочка стремительно вскочила.— Я первая пришла! Не мешайте мне!Старший подбежал к ней и больно дернул за волосы. Девочка отскочила в сторону.Мальчишки, считая инцидент исчерпанным, не обра щали больше внимания на Джессику; стерев рисунок с земли, они стали мерить шагами площадку.Джессика стояла в отдалении, потом внезапно приблизилась. Коленки ее дрожали от волнения, а глаза были полны слез.— Я первая пришла! — воскликнула она с обидой, сжимая кулачки. — Зачем вы растоптали мою собаку?!Мальчики оглянулись.— Иди отсюда, малявка! — Желая напугать девочку, старший сделал к ней несколько шагов, но она не двигалась и продолжала говорить:— Сами вы такие, противные мальчишки! Вот приду с Керби, тогда сразу вас прогоню!— Испугались мы твоего Керби! — засмеялся мальчик. — Все равно мы тебя отлупим!Джессика в ответ показала им язык и тут же полетела в грязь. Вскочила, бросилась было на своих обидчиков, но была снова сбита с ног.— Что, получила? — весело спрашивали мальчишки, потешаясь над плачущей навзрыд, испачканной жидкой грязью девочкой.— Попробуй пожалуйся! — предупредили они. — : Еще не так поколотим!Их заметила проходившая мимо женщина.— Что это вы делаете, сорванцы? А ну идите прочь, бессовестные! Вдвоем напали на маленькую девочку! Вставай, милая. — Она подала Джессике руку. — Где ты живешь?Джессика показала.— Идем! — Женщина подняла ее с земли и повела домой.Прежде чем приступить к расспросам, Агнесса сняла с Джессики грязное платье, башмаки и, завернув дочь в покрывало, усадила на кровать. Джессика не переставала плакать: слезы текли по измазанному личику, оставляя на щеках светлые дорожки.Агнесса поставила на огонь воду и села рядом с девочкой.— Что случилось? — ласково спросила она, гладя ее по склоненной головке.Джессика заплакала сильнее.— Мальчишки стерли мою собаку! Я нарисовала, а они ногами растоптали! Я им ничего плохого не сделала!— Не плачь, Джесс, я сейчас пойду и поговорю с ними.— Не ходи! Они мне сказали: «Пожалуешься — еще поколотим!» И собаку ногами растоптали! Прямо на глаз наступили!— Не огорчайся, доченька, ты нарисуешь другую собаку, мы вместе нарисуем!— Не хочу, не надо мне другую! Я ту хочу! Той-то больше не будет! — И она зарыдала так бурно, что Агнесса испугалась.— Не нужно так плакать, дорогая моя, — сказала она как можно спокойнее. — Мы что-нибудь придумаем… Давай все-таки нарисуем на бумаге собаку, именно эту собаку, сделаем ее снова!— А так можно? — с недоверием произнесла Джессика.— Конечно, можно! И рисунок повесим на стенку, на самое видное место! Не бойся мальчишек, запомни: мама тебя в обиду не даст!Из-под кровати, потягиваясь, вылез Керби.— Нехороший ты, Керби! — проговорила Джессика. — Вот пошел бы со мной, меня бы не тронули.Переодетая и причесанная Агнессой, она уселась за стол и, совсем успокоившись, принялась рисовать заново.Пес лежал возле ее ног. После Агнессы Керби был для Джессики лучшим другом, незаменимым товарищем в играх. Добродушный пес терпеливо сносил все ее выходки, на улице часто ходил за ней по пятам. Девочка и собака были неразлучны.Агнесса всегда позволяла Джессике вволю играть во дворе, самой выбирать себе подруг. Дома она учила ее быть вежливой, послушной и доброй, старалась привить девочке хорошие привычки и манеры, и ее огорчало, что на улице, играя с соседскими детьми, Джессика видела порой совсем иные примеры, но вряд ли было бы правильно запретить ребенку общаться со сверстниками. Что ж, раз уж она с дочерью попала в эту среду… Агнесса уже сейчас задумывалась о будущем девочки; ей не давала покоя мысль о том, что, в сущности, если только их жизнь чудесным образом не изменится к лучшему, чему бы она ни научила дочь, удел Джессики один: работа на фабрике или в мастерской, пусть честная, но бедная и сложная жизнь простолюдинки. Да и чему можно было обучить ее здесь? К пяти годам девочка уже довольно бегло читала вслух, умела писать печатными буквами, но все остальное оставалось совершенно недоступным.А сегодняшний случай? Конечно, можно было воспринимать его как обычную ссору детей, но Агнесса смотрела на это иначе: и пятилетняя Джессика, и она, Агнесса, они обе были совершенно беззащитны, ужасно хрупким казалось благополучие их мирка. Она не чувствовала поддержки человека, более сильного духом и телом, и не была уверена, что сумеет устоять перед натиском жизненных бурь, защитить Джессику и себя.В лавине забот и тревог Агнесса забывала о том, что ей всего двадцать три года, и она может, пожалуй, вновь обрести счастье и любовь.Филлис постоянно звала ее на прогулки, пикники и другие развлечения, устраиваемые поклонниками и друзьями. Пару раз Агнесса принимала приглашение, но никакого удовольствия не получила. Она не привыкла к шумным компаниям, знакомые Филлис не показались ей интересными, их шутки, разговоры и ухаживания выглядели неуклюже, да и они, как заметила Агнесса, не помышляли о серьезных отношениях с нею. Теперь она многое подмечала: недостаток образования, воспитания, ума, просто хороших человеческих качеств.А Филлис не переставала удивляться равнодушию подруги, тем более что сама считала: ничто не способно так поправить положение бедной девушки, изменить ее жизнь, как удачное замужество.Агнесса чувствовала, что изменилась, но не могла понять, в чем. Прошлое уже не держало ее так крепко, но и новое время еще не наступило, и она жила в ожидании неизвестно чего. Может быть, чуда?.. ГЛАВА III Смена заканчивалась. Агнесса вымыла последнюю тарелку, вытерла локтем потный лоб, устало разогнулась. Из отсыревших от пара стен мойки сочилась вода, потолок потемнел, казалось, набух от влаги, узкие матовые окошки почти не пропускали лучей солнца.Агнесса прошлепала по лужам в угол, где стояла швабра, и, взяв ее, принялась вытирать воду на полу. Кололо в боку, перехватывало дыхание, нестерпимо хотелось выйти на воздух — Агнесса то и дело останавливалась.— Что ты там застряла? — проворчала Вильгельмина. — Господи! Ничего поручить нельзя — еле ползает, растяпа!— Не нравится, как делаю я, делайте сами! — со злобой ответила Агнесса.— Погляди-ка, заговорила! Вот это да! — возмутилась толстуха.Агнесса молча швырнула швабру ей под ноги и вышла за дверь.— Шваброй бы да в зубы тебе, нахалка! — крикнула вслед Вильгельмина.— Оставь ее, — сказала одна из женщин, — ей сегодня с утра нездоровится.— Завела бы любовника — вмиг бы выздоровела! А то строит из себя недотрогу!— Может, и завела! Что она вам, докладывать будет? — озорно выкрикнула новая работница, Китти, бойкая девица лет двадцати.— Завела! Хо-хо! — откликнулась Вильгельмина, ловко вынимая посуду из сушилки. — То-то и видно: ходит как в воду опущенная со своим паршивым псом, видали вы такое?! Да еще еду таскает из ресторана!— Пусть таскает, жалко, что ли, объедков! — вмешалась соседка.— А то нет! Если каждая будет свору псов держать на ресторанных харчах, что же получится! Я говорю: завела бы любовника, больше бы пользы было! Хотя кому она нужна такая…— И за что ты ее не любишь? — удивлялись женщины.— Да она же чужая и мне, и всем вам, вот что! Видели бы вы ее руки, когда она пришла сюда: кожа точно белый шелк, ноготки, как зеркальца! А разговаривала как! Грамотная, не чета нам, темным. Барыня, да и только! Ясно, что грязной работы не видала. Теперь-то спесь с нее слетела, но не лежит у меня к ней душа — и все тут!— А если б она и завела кого-нибудь по твоему совету, разве бы ты перестала ее осуждать? — произнес кто-то.— Конечно, нет, не перестала бы! Потаскушки тоже не по мне! Вот если б у нее был муж…— А может, и был! — снова вмешалась Китти. — Вы-то откуда знаете?— Да всем известно: ее бросил любовник, когда узнал, что она беременна.— Это она сама вам сказала?— Не сама, но замужем-то она не была, это уж точно.— Что правда, то правда: она о себе ничего не рассказывает, — подтвердила соседка.— Вам расскажи, так вы пойдете языками чесать! — воскликнула Китти. — Слышала я сегодня, что вы болтали обо мне! Думаете, вышла из мойки, так и не слышу? Да я нарочно стояла под дверью!— Ну?! Что же мы такое говорили? — подбоченилась Вильгельмина.— То и говорили, сплетницы!..— До сплетен ли? — произнесла немолодая работница. — Нам бы с работой управиться…— Ничего, кое-кто найдет время!— Замолчи, девчонка! — напустилась на Китти Вильгельмина, но та с визгом осыпала противницу таким бешеным потоком слов, что толстуха, плюнув с досады, отошла подальше.Вскоре разговор прекратился. Утомленные женщины расходились поодиночке и парами, накинув ветхие жакеты, пряча ладони в карманы и рукава. Холодный ветер порывисто качал верхушки деревьев, завывал в темном небе, разгоняя по небу клочья бесноватых туч.На противоположной стороне дороги виднелась неподвижная фигура большой собаки, Керби.Китти, проходя по тротуару, махнула в сторону пса сумкой.— Пока, собачка!Но он даже не шелохнулся, продолжая глядеть на гаснущие окна ресторана.Агнесса сидела в пустом зале. Она уже несколько раз тайком пробиралась сюда в те вечера, когда на душе было особенно тяжело, чтобы хотя бы на четверть часа прикоснуться к тени потерянного мира, который она когда-то отвергла сама, даже не успев полюбить.Свечи потухли, смолкли звуки, зеркальные стены перестали отражать движения теней, и оттого пространство зала казалось почти до бесконечности огромным.На возвышении, окруженный золоченым убранством, стоял рояль: вокруг него еще будто витали обрывки легкомысленных мелодий.Агнесса чувствовала усталость, безмерную, какую-то вековую усталость; руки безвольно легли на клавиши, она думала, а пальцы двигались, и странная музыка казалась частью темноты, глубины зеркал и ночи.Сейчас она нуждалась в одиночестве, и голоса, неожиданно вторгшиеся в ткань мелодии, заставили ее вздрогнуть.Агнесса увидела свет в конторке управляющего, два силуэта на фоне портьер и перестала играть.— Слышите? — произнес мужской голос, хотя в зале уже стояла тишина.— Что такое? — второй мужчина, выходя из-за конторки с бутылкой коньяка в руке и двумя рюмками. — Нужно отметить наше соглашение, Хотсон (Агнесса узнала голос управляющего).— Неплохая мысль… Но вы слышали музыку?— Нет.— Я зажгу свечи.Чиркнула спичка — пламя осветило лицо замершей за роялем девушки.— О, вы приготовили мне сюрприз, Торн! — воскликнул гость.— Нет… Не понимаю, в чем, собственно, дело? Вы кто такая?Агнесса опустила крышку рояля и, торопливо извинившись, встала, чтобы уйти.Хотсон, однако, воспротивился.— Постойте, мисс. Вы можете продолжать игру. Надеюсь, вы не возражаете, Торн?Управляющий пожал плечами, разливая коньяк.— Вы из обслуги? — спросил он Агнессу. Девушка объяснила, кто она такая, и, еще раз извинившись, попыталась уйти, но гость вновь задержал ее.— Прошу вас, мисс, исполните что-нибудь. Если уж вы попали сюда…— Он улыбнулся. — Кстати, Торн, у вас образцовый ресторан: посудомойки играют на рояле. Хотя я несколько удивлен: такая изящная женщина могла бы выполнять и другую работу. Сыграйте же, мы просим вас!Торн слегка поморщился, а Агнесса покачала головой.— Я должна идти.Управляющий перевел взгляд с Хотсона на девушку.— Останься, — негромко произнес он. — Ничего тебе здесь не сделают.Агнессе не хотелось подчиняться этим людям, поэтому она нахмурилась и молчала.Хотсон улыбался. Агнесса взглянула на него: что-то неприятное было во внешности этого человека — жестковатая хитрость маленьких глаз или улыбка, обнажающая зубы, четыре из которых, по два снизу и сверху, сияли золотом; внимание непроизвольно приковывалось лишь к этим сверкающим квадратам.— Как вас зовут? — спросил он подчеркнуто ласково.— Агнесса Митчелл.— Останьтесь, мисс Митчелл! — настойчиво повторил он. — Садитесь за рояль, играйте!— Нет, мне пора домой.— Полно! Ничего страшного, если вы задержитесь на полчаса.— Ваше здоровье, Хотсон! — Торн поднял рюмку. — За наш общий успех!— Благодарю вас, — ответил Хотсон и обратился к Агнессе: — Вы удивительно серьезны, мисс Митчелл, вам нужно научиться улыбаться. Конечно, мы неправильно поступаем, задерживая вас…— Я могу идти?— Что ж, идите. Хотя жаль… За вас, должно быть, переживают родные?По спине Агнессы пробежала дрожь — так смотрел на нее Хотсон. Что-то в его взгляде пугало ее. Эти мужчины явно играли с нею, она не могла не чувствовать их снисходительной насмешки, за которой, однако, скрывалось — она угадывала — нечто другое.— Почему вас это интересует? — резко спросила она. Она думала, что Хотсон рассердится, но он опять улыбался.— Простите мою бестактность, мисс. Просто нам не хотелось, чтобы у вас были неприятности…— Меня ждет дочь.— Ах, вон оно что! — воскликнул Хотсон, вполне удовлетворенный ее ответом. — Тогда, конечно, идите скорее.Когда Агнесса ушла, Хотсон повернулся к Торну.— Вас удивляют мои низменные вкусы, не так ли?— Нет, почему же…— Да, вы знаете, — перебил Хотсон, — иногда очень неплохо бывает расслабиться в обществе такой вот девчонки! Если, разумеется, уверен, что об этом не станут болтать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52