В гувернантки она идти не хотела; на такие места с детьми не брали, а отдать Джессику в чужие руки, неделями не видеться с нею — такого Агнесса не допускала и в мыслях. Но больше ждать было нельзя, и после нескольких недель бесплодных поисков она взялась за первую попавшуюся работу, еще раз поменяла квартиру и стала жить в надежде на лучшее.Зарабатывая гроши, она экономила на всем, кроме того, что касалось Джессики. Ей советовали продать собаку, содержание которой стоило немалых денег, но она не согласилась, не могла предать Керби, верного друга. После получки Агнесса покупала ему кости, а остальное время пес жил на овсянке и той еде, которую Агнессе удавалось принести с работы, — это была единственная положительная сторона того каторжного труда, который приходилось выполнять. Перемыть за день горы тарелок, вилок, ножей, ни разу не присесть, не выйти на воздух — к вечеру у Агнессы кружилась голова, а по ночам первое время снились кошмары.Ее руки, пальцы, игравшие Шуберта и Бетховена, не привыкли к пару и горячей воде, онемевшие ноги ныли, глаза ничего не видели; к тому же требовалась скорость — особенно изматывало Агнессу. Но постепенно она наловчилась и в последнее время справлялась недурно, однако атмосфера, царящая в кухне, угнетала ее. Агнесса оказалась самой молодой работницей, и ей нередко приходилось выслушивать замечания. Каким-то образом стало известно о ее положении: о том, что у нее есть ребенок, но нет и не было мужа; Агнесса чувствовала молчаливое осуждение женщин. Впрочем, молчали не все. Некая Вильгельмина, толстая хриплоголосая особа неопределенного возраста, с первого взгляда невзлюбила девушку и постоянно отпускала колкости, не оставляя ее в покое.— Вот диво! — говорила она обычно так, чтобы слышали не только соседки, но и Агнесса. — Да будь я помоложе, смазливой и с осиной талией, стала бы я гнуться над посудой?! Неужели не нашлось бы мужчин, согласных мне заплатить?— Да ведь не все могут так, — возражала соседка.— Кое-кто, во всяком случае, может! — Вильгельмина повышала голос, — что ей?.. Разве она барышня, чтоб блюсти свою честь? Есть же у нее ребенок?! А дети, как известно, родятся не от святого духа, так что нечего прикидываться скромницей!Агнесса не отвечала, она лишь ниже склонялась над водой и молчала, словно не слыша долетавших до нее обидных фраз.Она решила никогда больше не встречаться ни с кем, не выходить замуж, а посвятить себя воспитанию дочери, но осуществить свои замыслы оказалось не так-то просто.Вечно не хватало денег даже на самые необходимые вещи, нелегко было одной тащить воз домашних забот, одной воспитывать Джессику, но особенно трудно, как выяснилось, было считаться порядочной женщиной.Часто Агнесса думала о том, что клеймо незаконнорожденности, отблеск того, что люди считали ее грехом, безвинно поразит самое прелестное в мире создание — ее маленькую беззащитную дочь. И везде и всегда будет преследовать Джессику. Как, как отвести от малышки этот тяжкий удар?По ночам, если Агнессу не сваливал тяжелый сон, она плакала, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить Джессику. Порой ей слышались знакомые шаги, она вскакивала, как безумная, распахивала дверь: лишь ветер шумел в ночи.Что же все-таки случилось на самом деле? Почему Джек исчез так бесследно — никто не видел его ни живым, ни мертвым? Эти вопросы Агнесса без конца задавала себе. И надеялась, до сей поры тайно и безрассудно надеялась, что он жив. Да, она не находила оправданий его поступкам, но невозможно было вычеркнуть из жизни то время, когда она была очень счастлива с ним. Все случившееся потом жгло сердце незаживающей раной: он стал преступником, грешником, достойным самых тяжких мук ада, но был ее возлюбленным, отцом ее ребенка, и Агнесса знала, что забыть Джека она не сможет никогда. И по вечерам, укачивая Джессику, она часто думала, вглядываясь в маленькое безмятежное личико: «Один человек никогда не заменит другого, ни за что не заменит, нет!»Она хранила верность прошлому, как хранят святыню: ее сердце, казалось, закрылось навсегда, и она сама не могла представить, решится ли когда-либо довериться другому человеку, сумеет ли кого-нибудь полюбить.Так прошло несколько лет. Агнессе исполнилось двадцать три года, Джессике пошел шестой. ГЛАВА II В городе хозяйничала весна. Бежали ручьи, экипажи мчались, разбрызгивая грязь, а воздух был прозрачно-голубым от утренней свежести. Городок проснулся рано и теперь сиял чистыми солнечными витринами; солнце светилось и в лицах снующих по тротуарам людей, пробуждая в них улыбки.Две молодые работницы, бледные после бессонной ночи, обе в поношенных жакетах и старых башмаках шли не спеша, устало поглядывая на огромные стекла. Это были Агнесса и ее новая подруга по имени Филлис, сирота, вынужденная, как и Агнесса, сама зарабатывать на жизнь; простая добрая девушка была, в сущности, почти так же одинока; она единственная открыто симпатизировала Агнессе, ей хватало такта не задевать подругу любопытством по поводу появления внебрачного ребенка.Они подружились недавно.— Смотри, Агнесса! — Филлис дернула спутницу за рукав. — Смотри, какие платья!Они остановились возле недоступно сверкающей витрины. Платьев было много, но Филлис показывала на два, одинакового фасона, сшитые из голубой и зеленой тафты.— Красивые, — подтвердила Агнесса.— Как мне нужно новое платье, ты не представляешь! — воскликнула Филлис. — Я думаю, мне бы пошло вон то, голубое.— Да, ты блондинка, тебе будет к лицу.— А тебе другое — зеленое!Агнесса покачала головой. Всего пару раз за эти годы она решалась на крупную покупку для себя; она бережно относилась к своим вещам, и ее «лучшее» платье из синей шерсти по-прежнему было как новое, но… в общем, у нее почти ничего не было. Агнесса смотрела на свое отражение в стекле: темные пряди волос на лбу, глаза, зеленые, как луговая трава…— Нет, Джессике нужны туфли.— Ты все время покупаешь только ей, а себе ничего! Ну, пойдем, взглянем хотя бы! Или давай сначала посмотрим обувь!Они направились к магазину.— Если я куплю себе платье, то нужно будет его куда-нибудь надеть, — сказала Филлис Пойдешь со мной в театр?— Не знаю, — уклончиво произнесла Агнесса. Она думала о своем.Вошли в помещение. Пахло новой кожей. Лак, бархат, замша, туфли белые, красные, черные, изящные ботинки, полусапожки — у подруг разбежались глаза.— Смотри, Агнесса, смотри, какие! — Филлис указала на черные туфельки из мягкой кожи. — Видишь?— Да. — На ногах у Агнессы были стоптанные, потерявшие всякий блеск и вид ботинки.— Примерим? Ну хоть просто так! — в отчаянии предложила девушка.Получив туфли в руки, подруги почувствовали себя детьми, тайно завладевшими чужой игрушкой. Агнесса разглядывала чудесный башмачок; она уже забыла, когда в последний раз надевала такие туфли. В них ступают по коврам, цокают каблучками по мраморной лестнице, кокетливо поднимая край юбки… Призрак утраченного навеки мира мелькнул перед ней и исчез.— Что ты задумалась? — спросила Филлис. — Примерь! Мне они малы.Агнесса сняла потрепанный ботинок и нерешительно сунула ногу в мягкую туфлю. Она показалась девушке легкой, будто перышко, и пришлась впору. Эти туфли словно предназначались для нее, они смотрелись хорошо даже с грубым бумажным чулком.— О, Агнесса, какая прелесть! — воскликнула Филлис. — Извини, но твои ножки не для этого старья! — Она презрительно оттолкнула ногой башмак.Разувшись, Агнесса призналась:— Филлис, у меня денег сейчас ровно на эту пару.— Так бери! — подхватила девушка.— Но Джессика останется без обуви.— Я одолжу тебе денег. Нет, в самом деле, купи! Неужели ты не можешь позволить себе хотя бы это?— Ты же сама собиралась что-то купить, — слабо сопротивлялась Агнесса.— Ничего, я подожду! За меня не беспокойся!— Безумие какое-то, — говорила Агнесса, выйдя на улицу с желанной покупкой в руках. — Зачем я это сделала?.. А Джессика быстро растет, я не успеваю покупать ей новую одежду… Моя голова скоро расколется пополам от постоянных расчетов!— Я бы хотела увидеть твою девочку. Ты так часто говоришь о ней. Она, должно быть, прехорошенькая, особенно если похожа на тебя!Агнесса улыбнулась наивной похвале подруги. Она знала, как быстро Филлис привязалась к ней.— Приходи к нам в гости, Фил. Вечерами мы всегда дома.Разговаривая, они свернули в свой квартал. Здесь почти не было деревьев, солнце высвечивало потемневшие доски строений. Дворики, грязные по весне, завешанные сохнущим бельем, были темны и убоги, как и дома.Филлис жила в первом, более светлом переулке, в начале которого встречались совсем неплохие домики, предназначавшиеся для сдачи внаем. А Агнесса, попрощавшись с подругой, углубилась в самую глухую часть квартала бедняков.Она миновала двор, подошла к дому и постучалась в низкую дверь, выходившую прямо на улицу.Послышался шорох, потом легкие шажки и голосок, деловито спросивший:— Кто там?— Это я, доченька.Дверь открылась, и на пороге появилась Джессика, маленькая девочка с копной нерасчесанных светлых волос и по-детски выразительными глазами удивительного переменчивого оттенка: издали они казались голубыми, а вблизи — бледно-зелеными, как степная трава.— Мамочка! — Джессика прыгнула в объятия Агнессы.— Недавно проснулась? — спросила та, целуя дочь.— Да. А ты больше не уйдешь?— Сегодня нет.— А что мы будем делать?— Приготовим завтрак, а после пойдем в магазин покупать тебе туфли.— Туфли? Мне?! Самые красивые?— Самые красивые!От радости девочка закружилась по комнате. Впрочем, комнатка была такой маленькой, что они с трудом размещались втроем. Вещей — и того меньше: столик у окна, на стене — шкафчик с кухонной посудой, в углу — печь и кровать. Больше, если не считать придвинутых к столу пары стульев, ничего не помещалось, и Агнесса с Джессикой вынуждены были (к радости Джессики) спать вместе в одной постели, а Керби забирался под кровать. В низкое оконце был виден кусок двора, забор и — ни клочка неба. Дом давно осел, стены и особенно пол отдавали сыростью, было то холодно до дрожи, то невыносимо жарко и душно — когда топилась печь.Иногда ночью Агнесса просыпалась и с нежностью глядела на прижавшееся к ней худенькое тельце. Она согревала Джессику своим теплом и роняла слезы при мысли, что ее девочка не видела ничего лучшего, чем эта мрачная сырая конура. И кого было в этом винить?Агнесса повесила на вешалку у двери коричневый жакет с обтрепанными черными обшлагами и таким же воротником, сняла заляпанные грязью ботинки. Переоделась в домашнее ситцевое платье и взялась за дела. Руки ее, привычные к труду, работали слаженно и быстро. Склоняясь над столом, она то и дело сдувала со щеки непокорную прядь, выбившуюся из стянутой на затылке темной массы волос.Часто она отрывалась от работы и с улыбкой смотрела на веселящуюся дочь. Право же, способность улыбаться вернула ей Джессика: до ее появления на свет Агнесса не верила, что когда-либо сможет опять делать это.Она поставила перед девочкой чашку молока и положила булочку, себе позволила (гулять так гулять) чашку кофе, а Керби дожидалась его овсянка.Потом принялась мыть посуду, которую Джессика вытирала и складывала на стол.— Мама, завяжи мне большой бант! — потребовала она.— Подожди, дорогая, сейчас закончим, и я причешу тебя.Через полчаса они, держась за руки, шли по улице, и Джессика болтала без умолку. Агнесса, готовая постоянно, не переставая слушать этот звонкий голосок, улыбалась дочери, изредка ласково отвечая ей.Они выбрали в магазине синие туфли и вернулись домой, где девочка, немедленно надев обновку, принялась расхаживать по комнате.— У меня ведь тоже кое-что есть! — Агнесса с таинственным видом вытащила коробку.Глаза Джессики загорелись.— Что там?!— Смотри! — достала черные туфли. — Нравятся?Джессика едва не задохнулась от восхищения.— Нравятся! Ой, как нравятся! Мама, давай ты их наденешь, и мы поиграем: ты будешь королева, а я — принцесса!Вернулся пес: огромный, лохматый, он кинулся к своей маленькой хозяйке.— Керби, Керби! — закричала девочка. — Давай ты будешь моей лошадью, я на тебе поеду во дворец!Агнесса рассмеялась.— Знаешь, Джесс, я сейчас отдохну немного, а поиграем мы с тобой вечером. Договорились?— Ладно. Тогда я пойду на улицу.— Иди, — согласилась Агнесса, — только не ходи далеко.— А в соседний двор?— Можно, милая. Если что-нибудь понадобится, постучишься.— Хорошо.Джессика позвала Керби, но пес предпочел вздремнуть под кроватью, и девочка ушла одна.Агнесса заперла дверь и легла, но сон не приходил.Сегодняшнее удовольствие стоило и будет стоить десятка ночных смен, бесчисленных подсчетов и головоломок: как прожить на зарплату, не голодая и не одеваясь в тряпье? Агнесса вздохнула. Когда она в последний раз открывала книгу? О чем она думает чаще всего? О том, что сварить на обед, как половчее заштопать чулок, сколько дней осталось до получки…Она позабыла половину французских слов, с трудом вспоминала латынь, а недавно ей показалось, что она не помнит ноты. Пальцы утратили прежнюю гибкость; Агнесса давным-давно лишилась возможности выражать себя в музыке, а ведь когда-то и дня не могла прожить без чарующих звуков рояля.В последнее время она как никогда часто вспоминала пансион, все то, чему ее учили там: музыка, языки, танцы, — теперь было недоступно, ушло безвозвратно в прошлое… И тем не менее в ее жизни это когда-то было, а вот Джессика… Что только не отдала бы Агнесса за возможность обучить девочку музыке, воспитать ее так, как хотелось бы, открыть малышке настоящий мир, увести навсегда из этих трущоб, от страшной жизни и убогих людей!Эти пять лет измучили Агнессу, но сделали много сильнее, и она уже не заплакала, как бывало, от отчаяния, а лишь крепче сомкнула недрогнувшие холодные губы.Джессика побегала по двору, покачалась на доске, поглазела на купающихся в луже воробьев, а потом, зайдя за дом, обнаружила там, на солнцепеке, островок сухой земли. Разыскала веточку и, присев на карточки, начала рисовать. Постепенно на земле появилось изображение смешной лопоухой собаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52