Подошел Крюков. Взглянул на трофей.
— Косуля. Это ты ладно. Устроим пир.
Охотничья удача Лунина искренне обрадовала Крюкова. Он еще ранее решил на пятый день рейда дать группе суточный отдых. Они, если измерять масштабами равнины, прошли совсем немного — каких-нибудь пятьдесят километров. Но у гор свои мерки. Коли учесть, что за это время пришлось принять две огневые стычки (называть их боями Крюков не собирался), то объективно следовало признать — люди устали. Теперь к отдыху располагали два обстятельства: богатая добыча и близость конечной цели. Атаковать объект следовало хорошо отдохнув и собравшись с силами.
Для стоянки выбрали глухое место в чаще леса. С двух сторон его прикрывали глубокие овраги, пропоротые в теле земли потоками, стекавшими с гор после ливней. С третьей — ручей Смочни Точак — Вкусный Ключ. На площадке среди буков лежали обломки скал, покрытые зеленоватыми лепехами лишайников. Судя по многим признакам, люди в эти места давно не забредали. Определив каждому позицию на случай обороны, Крюков разрешил заняться хозяйственными делами.
В первую очередь все спускались к ручью и мылись, раздеваясь до пояса. Верочке это удовольствие предоставили первой. Потом Демин и Мишин собирали сушняк для костра и таскали его к месту стоянки. Крюков и Лукин занялись очагом. На дне оврага они выложили камнем квадрат. Над ним соорудили крышу из веток с листьями, а с двух сторон поперек оврага поставили два плетня. Это позволяло прикрыть огонь от случайного наблюдателя и не давало дыму возможности подняться над лесом.
Покончив с маскировкой очага, Крюков принялся свежевать оленя. Лукин, присев на камень, достал нож и стал готовить костер. Сперва он настрогал тонкой стружки, затем наколол лучинок, сложил их в очаге шалашиком и начал обкладывать растопку сушняком. Для того чтобы поджарить мясо, нужно не открытое пламя, а горячие угли. Их предстояло нажечь в достаточном количестве.
К Лукину подошла и села рядом Верочка. Продолжая строгать щепу, Лукин спокойно, как говорят об обычном и уже окончательно решенном деле, сказал:
— Если все здесь обойдется и мы вернемся, знаешь, что я сделаю первым делом?
Верочка повернула голову в его сторону, вскинула глаза, посмотрела на него, но промолчала.
— Значит, не догадываешься?
Она усмехнулась, но опять не ответила.
— Ладно, не стану играть в шарады. — Лукин на миг перестал строгать. — Я куплю московского патриарха, и в Елоховском соборе мы бабахнем венчание. С торжеством и пением.
Верочка склонила голову набок, подвернула ступню правой ноги так, чтобы видеть подошву кроссовки. Ковырнула пальцем резину.
— Не пойму, рвется, что ли?
Сказала и отошла. Лукин посмотрел ей вослед, достал зажигалку. Желтый огонек лизнул стружку. Пламя весело вспыхнуло и как живое побежало по лучинкам. Сев на мшистый камень, Лукин едва успевал подкладывать сушняк, который натаскали старательные Демин и Мишин. Хоть и невелик вначале костер, но огонь всегда бывает голоден и потому чрезвычайно прожорлив. Глотая слюну ожидания, Крюков нарезал из прутьев орешника шомпола и стал нанизывать на них куски сочного мяса. Вскоре в воздухе ощущался дурманящий запах шашлыка.
— Ребята, вы обо мне не забыли?
Голос Верочки прозвучал сиротски, и все бы в других условиях рассмеялись, но здесь себе такого позволить никто не мог.
— Нет, госпожа. — Крюков был предельно галантен. — Мужчины только после вас.
И эти слова вызвали дружный смех. Крюков сам совсем недавно рассказал им историю, как родился обычай вежливо пропускать женщину вперед и при этом медоточивым голосом повторять: «Только после вас, мадам. Только после вас».
Галантность родилась от предосторожности. В эпоху знаменитых Борджиа, интриганов и стяжателей, во дворцах итальянских вельмож убийца мог пырнуть неугодного хозяевам гостя стилетом в живот из-за любой портьеры, прикрывавшей дверной проем. Оберегая себя, мужчины стали проявлять небывалую предупредительность и предоставляли женщинам почетное право двигаться впереди…
Положив автомат на колени и свесив ноги в узкую промоину, Лукин сидел на земле и нес караул, охраняя сон товарищей.
Часы высвечивали полночь. Ветерок, дувший с вечера, давно утих. В лесу царила тишина, в которой даже шорох пробежавшей мыши казался громким и пугающим звуком. В темном небе мерцали южные звезды. Их за время службы на севере Лукин отвык видеть. Скользнув взглядом по серебристой перевязи Млечного Пути, которая тянулась по небосводу с юга на север, Лукин нашел путеводный кристалл Полярной звезды. Привычное для высоких широт место в зените она уступила яркой, голубоватой Веге. И та стала одной из трех точек небесного треугольника, остальные два угла которого заняли Денеб и Альтаир. В гуще молочных облаков Стрельца сиял Антарес, отмечая направление на центр Галактики.
Лукин любил наблюдать звезды. Он легко и быстро угадывал очертания созвездий. В Большой Медведице он видел не просто банальный ковш. Он мог назвать каждую звезду по ее имени — Дубхе, Мерак, Мегрец, Фекда, Алиот, Мицар, Алканд. Рядом с Мицаром Лукин находил слабо мерцавшую звездочку — Алькор. В Плеядах насчитывал десять ярких светил.
Глядя на небо, Лукин всегда ощущал пугающую даль бесконечности. Оттуда на него веяло холодом вечности, в масштабах которой и человечество, и Земля, и Солнечная система — всего лишь пылинки, гонимые ветром времен. И нет ничего постоянного, что бы не рождалось, не изменялось и не умирало.
Подошла Верочка. Зябко кутаясь в куртку, передернула плечами. Сказала негромко:
— Не спится. Можно я посижу рядом?
— Лучше бы ты поспала, — посоветовал Лукин. — Надо отдохнуть.
Вместо ответа она спросила:
— Как ты думаешь, мы нормальные?
Верочка придвинулась к Лукину и прижалась к нему плечом.
— С какой точки зрения посмотреть.
— Леша, мне кажется — это страшно. Мы уже убили столько людей. И еще ничего не окончено. Вот ты сказал: с какой точки зрения посмотреть. А ведь правда всегда одна…
— Верочка, милая! Кто тебе сказал эту глупость? У каждого из нас своя правда. Сколько людей, столько этих правд. Одни находят ее в Христе, другие — в Будде, третьи — в Аллахе. Отцы, дети, мужья, жены, монархисты, фашисты, демократы, социалисты, коммунисты… Все утверждают свое.
— Но есть же умные люди? Неужели они не видят истины?
— От умных людей исходит куда больше зла, чем от глупых. Чем умней человек, тем он больше уверен в абсолютности собственной правды и всячески старается навязать ее другим.
— Разве образование, культура, цивилизация ничего не дали человечеству? Люди, помоему, должны когда-то поумнеть…
— Теоретически. На деле, умнея, каждый обретает свою новую правду. К сожалению, всеобщего вселенского разума нет. Множество частных правд не складываются в одну, которую готовы принять все. Даже если вместе собираются самые умные люди, они становятся толпой, которая никогда умней не становится. Наоборот, толпа всегда превращается в место конфликтов. Толпа деструктивна. Она способна только разрушать. Я однажды видел давку на стадионе, когда там возник пожар. Если бы толпа могла мыслить, ничего страшного не случилось бы. А вышло так, что каждый старался спасти свою правду, свою шкуру. В итоге давка, жертвы… И не от огня, а от глупости, от страха…
— И все же люди, собираясь вместе, строят, создают блага, которые всем нужны…
— Забыла сказать — они еще воюют. И все перечисленное делается из-под палки. Под гнетом порядка и дисциплины. А это уже не толпа. Это строй или рабочий коллектив. В них о собственной правде особо не заявишь — быстренько пасть заткнут.
Верочка чувствовала — вести спор с Лукиным трудно. Что-то не вязалось в его рассуждениях с ее убеждениями, но доказать справедливость своейправды она не могла. Хотя и принимать все, что говорил Лукин, не хотела.
— Хорошо. Все же согласись, что существуют такие общие понятия, как честность, совесть…
— Существуют, — Лукин согласился с ее утверждением без сопротивления. Но тут же добавил: — Только в жизни преуспевают бессовестные. Честным трудом миллиард не заработаешь. Зато его можно украсть у тех, кому этого не позволяет сделать совесть. Еще один факт. К власти над обществом люди приходят не в силу компетентности, а в силу наивысшей бессовестности.
— Ты состоял в партии?
— Имеешь в виду убеждения или членство?
— Членство.
— Состоял.
— И ушел?
— Я не уходил. Это отцы партии разбежались по сторонам, оставив меня одного. Так бывает, когда трусоватые ребята собираются проучить пацанов соседнего двора. Они сбиваются в хевру, идут, грозят, потом, когда увидят противника, вдруг брызгают по сторонам. А самый глупый и доверчивый остается один на один с чужаками. Что он может поделать?
— Ты разочаровался в коммунизме?
— Почему?
— Развалилась партия. Ее вожди оказались подонками. Они морочили людям головы идеями, в которые сами не верили. Жили за счет того, что обирали простаков. Потом вообще всех ограбили и разбежались…
— Развалившаяся партия и коммунизм — явления разные. Коммунизм — наивная мечта о справедливости. Не больше. Так же как не одно и то же христианство и клир. Попы-инквизиторы, попы-ворюги, пьяницы, расстриги известны с давних пор, но разве это отвращает людей от веры?
— Только не надо говорить, что ты так думал во все времена. Ты ведь верил в коммунизм?
— Верочка! Никто не рождается сразу с мыслями, которые приобретает к старости. В коммунизм я не верил. Я просто был убежден, что это самая человечная организация общества. Но теперь понимаю — коммунизм в нынешних условиях неосуществим.
— Почему?
— Капитализм, который у нас красиво именуют «рыночной экономикой», зовет человека к личному счастью. Людям говорят: хватай, покупай, жри в три горла. Делай все, что хочешь — это твое право. Право денег. Чтобы выглядеть лучше капитализма, теоретики коммунизма пообещали народу удовлетворять его постоянно растущие потребности. И никто не признался, что это лозунг хапуг…
— Значит, светлого будущего не будет?
— При жизни нашего поколения? Нет. Мы вынуждены жить светлым настоящим, среди рыжих шакалов.
— Почему не волков?
— Волк — охотник. Он сам загоняет и берет добычу. Шакал предпочитает держаться возле других хищников. Он для нападения выбирает престарелых, слабеющих. У таких утянуть кусок из-под носа и не получить за это сдачи, значительно проще и безопаснее, нежели охотиться самому.
— А к кому относимся мы?
Верочка вновь возвращалась к вопросу, с которого начался разговор.
— К волкам, конечно.
— Шу-шу-шу! Как бабки на лавочке.
Недовольно ворча, к собеседникам подошел и сел рядом Мишин. Он поднялся с места, где только что отдыхал, но автомат по привычке принес с собой.
— Чем недоволен? — Лукин пытался выяснить, почему разворчался приятель.
— Мы вроде бы тихо.
— Ночью спать надо.
— Неужели мешали?
— Нет, просто ваш треп заинтересовал. Ну и тему выбрали! Коммунизм, демократия… На кой черт трясти ветхие половики? Все это мы давно проходили на семинарах. А ты, Верочка, зря себя терзаешь. Мы самые нормальные люди со здравым складом ума. И нет в нас комплексов. Мы просто хорошо понимаем, что происходит в жизни. И правильно выбираем манеру поведения. Подумай сама, что было. Сперва нас втянули в войну. Так? И даже не в одну. Был Афган. Была Чечня. Потом отцы-правители вышвырнули нас за ненадобностью, как навоз из хлева. Что ж, мы их условия приняли. В чем нас можно винить?
— Шли бы вы оба отдыхать. — Лукин недовольно вздохнул. — Я на службе…
Верочка на эти слова не обратила внимания.
— Сережа, все же так ли мы хороши?
— Какие есть, и упрекнуть нас не в чем. Мы не воруем исподтишка. Это право себе в России присвоили политики — советники президента, генеральные прокуроры, господа министры. Мы свое берем в честной драке. И будем брать…
— Что ты имеешь в виду?
— А то. Вернемся домой, я там еще и банк раскурочу. Почему нет? Опыт кое-какой имеется.
Оказалось, в ту ночь не спал никто. Встал и, потягиваясь на ходу, подошел Крюков. Спросил, обращаясь сразу ко всем:
— Об что спор, господа офицеры?
— Да вот… — Мишин не знал, как лучше объяснить суть их дискуссии. — Верочка старалась выяснить, кто мы — благородные рыцари или обычные разбойники…
— И на чем тянет остановиться?
— Спорим.
— Вы знаете, чем русские отличаются от других народов? В первую очередь наивностью, склонностью к рассуждениям и излишней доверчивостью к словам.
Все молча слушали командира. Он выбрал место поудобнее и присел.
— Сколько я сталкивался с англичанами, французами, с итальянцами, те себя никогда не мучают философией.
— Разве плохо порассуждать? — Верочка задала вопрос с видом примерной ученицы, требовавшей доказательств утверждению, что дважды два есть четыре.
— Не плохо. Бессмысленно. — Крюков удрученно вздохнул. — Рассуждения не меняют действительности, но жизнь от них делается тошнее. Какие мы, к черту, рыцари? По большому счету просто подонки. Хуже того, втянули в грязное дело милую женщину. Не думай, Сергей, что ей нравится быть крутой. Она такой стала от безысходности. Если точнее, то ее такой сделала безысходность.
— Я бы так не стал говорить.
Объяснения, сделанные Крюковым, задели Демина за живое, и он выглядел обиженным.
— Почему?
— Противник стреляет в нас, мы в него. Условия равные. И беда тому, кто менее удачлив, чем мы.
— Не стоит оправдываться, Юрий Петрович. «Они стреляли, мы стреляли…» Наделе все проще. Нам, если на то пошло, до фонаря, что происходит и произойдет на этой земле. Бегать и стрелять здесь нас заставили деньги.
— Но…
— Демин, давайте договоримся принимать правду с открытыми глазами. Мы здесь не по патриотическому велению душ. Не бескорыстные искатели приключений. Нас собрал и привел сюда запах денег. Больших денег. Мы — наемники. "Если нам заплатили бы не православные — не знаю, верят ли те, кто нас нанял в Бога, — а мусульмане, мы бы то же самое сделали для них. Или не так?
— К чему вы это, командир?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45