Это некие символически зашифрованные тексты, подлежащие определенному изучению, дающие определённую информацию об исследуемой эпохе или личности самого автора, но СОДЕРЖАНИЯ в них нет или, в лучшем случае, оно вторично. Это книги-оборотни, так же не поддающиеся буквальному чтению, как трактаты алхимиков или каббалистов.
В том же произведении Мережковский пишет:
«Религиозно-революционное движение, начавшееся внизу, в народе, вместе с реформой Петра, почти одновременно началось и вверху, в так называемой интеллигенции. Но первоначально эти две волны одного течения шли розно … гениально чутьём самовластья (арестовавшая масона Новикова Екатерина II. – О.) учуяла слишком опасную связь русской религиозной революции с политической. Несколько лет до Новиковского дела, прочитав книгу Радищева, обличения самодержавия, как нелепости политической, Екатерина воскликнула: „Он – мартинист!“ Она ошиблась на этот раз ошибкою, обратною той, которую сделала в приговоре над Новиковым. Радищев – революционер-атеист, Новиков – верноподданный мистик. Но, в глазах самодержавия, мистицизм, отрицающий русского Бога, и революция, отрицающая русское царство, – одинаковая религия, противоположная религии православного самодержавия».
Опять же, всё это сказано верно. Но следует учитывать, что сам Мережковский – западник, поэтому было бы непростительной наивностью понимать его слова буквально. Это талмудический текст, который следует понимать «косо», символически. Не ЧТО сказал Мережковский, а ЗАЧЕМ, для какой цели. Просто так эти люди никогда ничего не говорят – у них совершенно иное отношение к слову. Сказал правду, но одновременно – жуткую ложь. Мережковский говорит о масонстве полуиронично и походя, всячески принижая его значение, хотя его же логика повествования придаёт всему этому смысл противоположный – громадный, захватывающий. Переплетение лжи станет более ясно, если учесть, что Мережковский был тоже масоном. Следовательно, все его рассуждения по этому поводу – выговаривание, проговаривание, заговаривание, но не разговор, не истина. И «Не мир, но меч» весь состоит из целой серии подтасовок и заглушек. (314) (Хотя прошу понять меня правильно, я не говорю о примитивной лжи. Речь идет о другом.)
Владимир Васильевич Гиппиус сказал дочери Розанова в 1920 году:
«Мережковские всегда играли двойственную роль в отношении декадентов. Помните вы его статью в книге „Не мир, но меч“, страницы о Добролюбове (Александре, поэте-мистике, а потом организаторе религиозной секты. – О.)? Ведь это всё неправда. Они даже его НЕ ПРИНИМАЛИ ВНАЧАЛЕ, а после в книге своей он (Мережковский. – О.) называет его „Франциском Ассизским“».
Кроме того, Владимир Васильевич сказал тогда и вот что:
"Знали ли вы о существовании в Религиозно-философском обществе ордена масонства? Он был основан Мережковскими. И вот из-за этого они не могли оставить Розанова … Когда решили Мережковские исключить вашего отца из Религиозно-философского общества, то в их квартире происходили бурные заседания. Я выступил на них. Я говорил, что нельзя из-за политических выходок исключать таких членов, как Розанов. Пусть всё, что он говорит, отвратительно, скверно, но его литературное значение от этого не меньше. Он остался как писатель. (Розанов забывался, болтал про революцию и евреев, надо было «одёрнуть». – О.) Я им прямо сказал: «Если бы это сделал Толстой, Соловьёв, Достоевский, – исключили ли бы его, как вредного члена, что он мешает им для проведения их идей?»
– Наивняк! Да они бы отца родного вышвырнули. Это же РЕЛИГИЯ!
И если так, то что оставалось делать? Спорить? – Бесполезно. С религией не спорят. Её либо принимают, либо терпят, либо искореняют. Принять масонство Россия не могла, терпеть при его наглой активности и (в русских условиях) абсолютно разрушительной деятельности тоже нельзя было. Оставалось третье.
14 декабря 1825 года в центре Санкт-Петербурга собралась шайка политических интриганов. Они убили Милорадовича, избили несколько офицеров, угрожали оружием вышедшему к ним с крестом митрополиту Серафиму. Потом стали кидаться поленьями из-за забора строящегося Исаакиевского собора. С ними повозились, повозились, потом дали пять залпов картечью. В этот же день к Николаю привели пойманных заговорщиков. Трубецкой «бросился на колени», Каховский «говорил совершенно откровенно», Никита Муравьёв «с полной откровенностью стал рассказывать связи свои», Артамон Муравьев валялся в ногах, целовал взасос царские сапоги. Как вспоминал Николай I, «показания пленных были столь разнообразны, пространны и сложны, что нужна была особая твердость ума, чтоб в сём хаосе не потеряться».
Оказалось, всё очень просто. Вот они – гордые, неуязвимые, непобедимые в сфере идей. Стоило «дать в рожу», стоило перестать разговоры разговаривать, играться в разговоры там, где дело вовсе не в разговорах, как всё стало на свои места. И стало ясно, где мужество, отвага, честь, а где низость, предательство и подлость.
Но русская история любит договаривать. Чтобы ВСЁ стало ясно, чтобы и язык не повернулся говорить против, Николай, уже другой, должен был встать в положение Трубецкого и Муравьёва. И умереть стоя, за Родину.

282

Примечание к №273
Стояли на балконе, а внизу катилось солдатское бородатое месиво
Революция носила расовый характер. Периферийная местечковая культура внезапно оказалась в центре духовной жизни государства. (286)
Хотя, конечно, и не так уж внезапно. Процесс подготовлялся и раньше, уже шёл, но относительно медленно. Упаковывались кошёлки и чемоданы, ехали из Бердичева и Жидачева в Москву, Питер. Но в столицах было много народа. Гражданская война решила и эту проблему.
С мечтой о столичной жизни осуществилась и мечта о «белой женщине». Если взять творчество Бабеля, то ведь одна из основных тем у него – это тема белой женщины. Ещё в своём одесском детстве, 11-летним мальчиком, он изнывал по жене русского офицера (рассказ «Первая любовь») (303). Она толстая и красивая, в шикарных чулках, с папироской (подглядел), а муж «белый», мародёр и бурбон, вообще ничтожество, «я смеюсь с него».
Более обобщённо эта тема раскрывается в рассказах об одесской мафии. Образ местечкового джигита живописуется следующим образом:
«Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной и русская женщина останется вами довольна. Вам 25 лет».
Это из рассказа «Как это делалось в Одессе». А вот и конкретизация (рассказ «Отец»). Один главарь приходит к другому сватать свою дочь. Комизм ситуации заключается в том, что предполагаемый жених в это время развлекается в публичном доме с проституткой. Разумеется, русской. Это, так сказать, «высший разбор». А старый бандит, отец невесты, дожидается жениха в прихожей:
«За стеной стонала Катюша и заливалась смехом. Старик продремал два часа, и, может быть больше … но Катюша, обстоятельная Катюша всё еще накаляла для Бени Крика свой расписной, свой русский и румяный рай. Она стонала за стеной и заливалась смехом…»
Ну а потом старик и Беня говорили о деле и
«гуляли вдоль русского кладбища. Парни тащили тогда девушек за ограды, и поцелуи раздавались на могильных плитах».
Тема «поцелуев на могильных плитах» нашла свое развитие в послереволюционной тематике бабелевских произведений. В пьесе «Мария» развратная дочь царского генерала хочет женить на себе еврейского комиссара-коммерсанта:
«Людмила: Ах, Катюша, лучше быть евреем, чем кокаинистом, как наши мужчины… Один, смотришь, кокаинист, другой дал себя расстрелять, третий в извозчики пошёл, стоит у „Европейской“, седоков поджидает… В наше время еврей вернее всего.»
Далее благородный еврей даёт Людмиле звонкую пощечину и т. д. Это чуйствительная история про лыцарей, но уже на еврейский манер и скорее напоминающая не мещанские романсы, а рОманы блатарей, травимые на воровском жаргоне еврейской мафии среди восторженных фраеров и малолеток. Характерное смещение жанра, свойственное переходу на совершенно иную социальную ступень.
До революции всё больше неразделённая любовь, «страдания»:
Никогда я тебя не увижу,
Никогда не увижу тебя:
Пузырёк нашатырного спирта
В пиджаке припасён у меня.
Пузырёк нашатырного спирта
В пересохшее горло волью:
Содрогаясь, паду на панели –
Не увижу голубку мою!
Или Розанов вспоминал, паясничая:
«Раз я на пароходе слышал (и плакал): „Купи на 15 коп. уксусной кислоты – я выпью и умру. Потому что он изменил мне“. Пела жидовка лет 14-ти, и 12-летний брат её играл на скрипке. И жидовка была серьёзна. О, серьёзна. Я (в душе) плакал».
А после революции это уже шекспировские страсти какие-то. «Мария», «Еврейский камерный театр». Какая потеря, что не засняли в своё время игру Михоэлса, ну хотя бы в «Короле Лире». Я очень люблю такие чудовищные сочетания. В них суть раскрывается.
Тоска прошла. Сам Бабель, служа в ЧК, а потом в конармии Будённого, с лихвой утолил мечты голодной молодости (321), имея русских женщин всех видов, возрастов и, главное, сословий (хотелось чего-то возвышенного). Это ведь суть его. Бабель порнограф, причем порнограф вдохновенный. Тут естественная еврейская тяга к грубой эротике. Куприн в «Яме» по заказу писал и по-русски чопорно, нудно, нравоучительно. Это доведённая до бездарной пародии тема русского секса, тема русских проституток, передовых и осознавших себя (325), чуть ли не с партийным билетом в чулке или бюстгальтере.
Возьмите рассказ Мопассана «Порт» и его толстовский перевод. Мопассан писал:
«Порой в глубине прихожей внезапно распахивалась вторая дверь с коричневой кожаной обивкой, и оттуда выглядывала толстая полураздетая девица, чьи жирные ляжки и крупные икры рельефно вырисовывались под дешёвым хлопчатобумажным трико. Короткая юбочка смахивала скорее на пояс бантом; дряблая грудь, плечи и руки розовым пятном выпирали из чёрного бархатного лифа, отделанного золотою тесьмой».
Это современный, адекватный перевод. Конечно, «жирные ляжки» лучше бы заменить на толстые, раз они «рельефно вырисовывались», тут нужно не мягкое, а тугое слово (соответственно «толстая девица» заменить на «пышная», что ли). Потом не совсем ясна «ВЫПИРАЮЩАЯ ДРЯБЛАЯ грудь». Но это, конечно, мелочи, придирки.
А вот как этот отрывок переведен у Толстого:
«Иной раз в глубине сеней нечаянно распахивалась дверь. Из неё показывалась полураздетая девка в грубых бумажных обтянутых штанах, короткой юбке и в бархатном чёрном нагруднике с позолоченными позументами.»
Согласен, «обтянутые штаны» куда лучше абстрактного заграничного «трико». Но где же всё остальное? От былого великолепия остались одни «позументы» (ударило в глаза, не хватило сил отказаться – тема «ордена». (536) Позументы! Позолоченные!!). Толстой, как известно, и саму фабулу рассказа изменил, сделал ее максимально «пристойной»: у Мопассана матрос узнаёт в проститутке свою сестру «после», а у Толстого «до», то есть акт кровосмешения не совершён. Русский «реализм». Не то что писать о таких вещах, ПЕРЕВЕСТИ не могут. И раз не нравится, не тянет, так чего же браться за такие темы? Ведь все исчезло, в схему абстрактную превратилось. Чего же глубоким стариком писать «Воскресение»? Опять русская несообразность, совмещение несовместимого. Толстой с его наморщенным лобиком посреди борделя стоит в застегнутой на все пуговицы толстовке-сталинке и чавой-то бубнит. А ему какая-то в лопающихся на заду «бумажных штанах» хохочет: «Паш-шёл, дурак старый!..»
А у Бабеля:
«Она пошла к начдиву, неся грудь на высоких башмаках, грудь, шевелившуюся, как животное в мешке».
Это эротично, это видишь. Вот кому бы Мопассана переводить. Он и переводил. И вообще начал писать не на русском, а на французском языке.

283

Примечание к №249
Всё началось с этого истерического бреда сентиментальной потаскушки.
А ведь в любом интеллигенте есть что-то… В «Бледном огне» поэт Джон Шейд пишет о трагической смерти своей дочери, некрасивой девушки, которая «предпочла красоту смерти уродству жизни». А сумасшедший гомосексуалист комментирует это место поэмы в своих параноидальных «примечаниях»:
«Всё это представляется мне слишком искусственным и растянутым, особенно потому, что приём синхронизации уже насмерть заезжен Флобером и Джойсом. В прочих отношениях разработка темы прелестна».
Набоков почувствовал извращенный характер художественного творчества и юродски похлопал (кого?) по плечу в комментариях: «Ну-ну, ничего. Хорошо книжки пишете». Ведь в сущности Шейд торговал смертью дочери «распивочно и на вынос», получал за это ДЕНЬГИ. За самое интимное – деньги, и от случайных людей, «публики». Что это напоминает?
Вот ещё почему влекло русских писателей к теме проституции – чувство глубочайшего внутреннего родства. Но родства совершенно неосознанного. Отсюда невыносимая вульгарность и реабилитационный антиэротизм веселых героинь отечественной романистики.
У Набокова проститутки всамделишные, потому что только в его творчестве русская литература наконец осознала себя (288). Он в «Лолите» просто кокетничает овладением темой:
«Поразительно быстро раздевшись, она постояла с минуту у окна, наполовину завернувшись в мутную кисею занавески, слушая с детским удовольствием (что в книге было бы халтурой) шарманщика, игравшего в уже налитом сумерками дворе».
Конечно, было бы ошибочно сводить творчество к купле-продаже. Но столь же ошибочно игнорировать этот компонент жизни писателя, художника, композитора (или их огрубление, второй разбор: инженера, адвоката, журналиста). Тут есть «душок». И душок в самом духе их деятельности. Кроме солдафонов, есть еще графофоны. И так же, как в каждом офицере сидит солдафон, в каждом писателе сидит графофон.
Вообще, духовная жизнь дворянина, офицера всё-таки не ниже жизни писателя. У него тоже есть минуты высшего экстатического подъёма, минуты выхода за пределы обычного бытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192