мебель акватон официальный сайт каталог
е. стилист – О.). Бог дал мне здоровый, сильный русский мозг с задатками таланта. И вот представьте себе этот мозг на 26 году жизни, не дрессированный, совершенно свободный от постоя, не обремененный никакою кладью, а только слегка запылившийся кое-какими знаниями по инженерной (читай медицинской – О.) части; он молод и физиологически алчет работы, ищет её, и вдруг совершенно случайным путем западает в него извне красивая, сочная мысль о бесцельной жизни и загробных потёмках. Он жадно втягивает её в себя, даёт в её распоряжение весь свой простор и начинает играть с нею на всякие лады, как кошка с мышкой. У мозга ни эрудиции, ни системы, но это не беда. Он собственными, природными силами на манер самоучки справляется с широкой мыслью, и не проходит месяца, как уж обладатель мозга из одного картофеля готовит сотню вкусных блюд и мнит себя мыслителем…
Эту виртуозность, игру в серьёзную мысль наше поколение внесло в науку, в литературу, в политику…"
Далее Чехов несомненно сравнивает уровень своего мышления с уровнем умудрённого жизненным опытом Суворина:
«Старики, во-первых, не виртуозы. Их пессимизм является к ним не извне, не случайно, а из глубины собственного мозга и уж после того, как они проштудируют всяких Гегелей и Кантов, настрадаются, наделают тьму ошибок, одним словом, когда пройдут всю лестницу от низу до верху. Их пессимизм имеет за собой и личный опыт, и прочное философское развитие. Во-вторых, у стариков-мыслителей пессимизм составляет не шалтай-болтай, как у нас с вами, а мировую боль, страдание; он у них имеет христианскую подкладку, потому что вытекает из любви к человеку и из мыслей о человеке и совсем лишён того эгоизма, какой замечается у виртуозов».
Фрагментарно именно эти взгляды и выражены в тогдашней переписке с Сувориным. Вот полушутливая фраза:
«Русский писатель живёт в водосточной трубе, ест мокриц, любит халд и прачек, не знает он ни истории, ни географии, ни естественных наук, ни религии родной страны, ни администрации, ни судопроизводства… одним словом, чёрта лысого не знает».
А вот 29-летний Чехов пишет совсем серьёзно:
«Мне страстно хочется спрятаться куда-нибудь лет на пять и занять себя кропотливым, серьёзным трудом. Мне надо учиться, учить все с самого начала, ибо я, как литератор, круглый невежда».
Но это состояние духовного банкротства оказалось мучительным, и Чехов не пошёл дальше, не выдержал. Это тоже причина предательства Суворина. Суворин, как отец, ментор, сам того не ведая, толкал Чехова вверх. Отношения с Сувориным начались для Антона Павловича с обычного лицемерия, но это был не Лейкин и даже не Григорович. Суворин оказал огромное воздействие на Чехова. В конце концов дружба с ним превратилась для прожигающего жизнь Чехова в немой укор. С либералами типа Гольцева было гораздо легче.
С другой стороны, в жизни Чехова произошёл мудрый отказ от разума. Ведь русское мышление как таковое и построено на «виртуозности», на гениальной стилизации, гениальной игре идей, кружащихся в нихиле. Огоньки сверкнули в чеховском мозгу и погасли. Сами «Огни» это стилизация, заглушечная русская игра, причём довольно элементарная: «вот как я думаю» – и тут в конце оправдательный поворот, сдвиг, отшатывание он своей же мысли. Мысль героя заканчивается фразой: «Ничего не разберёшь на этом свете!» Отказ. Чехов дальше бы и не смог. Это вершина развития его мышления, дальше пошёл регресс. Суворин, сам самоучка, не мог тут ему помочь. Он дал материал, пищу для размышлений, и только. Чехов писал Суворину:
«Конечно, я не Шопенгауэр и не Паскаль. Вы правы; но и Вы тоже, извините, не того…»
Чехов и Суворин были очень близки друг другу, так что помещенная ниже характеристика Суворина вполне приложима и к самому Чехову:
«Суворин представляет из себя воплощённую чуткость. Это большой человек. В искусстве он изображает из себя то же самое, что сеттер на охоте на бекасов, то есть работает чертовским чутьем и всегда горит страстью. Он плохой теоретик, наук не проходил, многого не знает, во всём он самоучка – отсюда его чисто собачья неиспорченность и цельность, отсюда и самостоятельность взгляда. Будучи беден теориями, он поневоле должен был развить в себе то, чем богато наделила его природа, поневоле он развил свой инстинкт до размеров большого ума».
Суворин динамичен, активен. Чехов, при общей схожести, слабее, пассивнее. Он принадлежал другой эпохе, менее целесообразной и более старой, в общем – выморочной. У Суворина процесс не зашёл так далеко. он потерял веру, но не совсем, не так как Чехов, вообще ушедший из церкви. И приступы апатии у Су-ворина не носили столь интенсивной окраски. Чехов так и написал Суворину:
«но мне не хватает страсти и, стало быть, таланта. Во мне огонь горит ровно и вяло, без вспышек и треска, оттого-то не случается, чтобы я за одну ночь написал бы сразу листа 3-4 или, увлекшись работою, помешал бы себе лечь в постель, когда хочется спать; не совершаю я потому ни выдающихся глупостей, ни заметных умностей».
771
Примечание к №572
Ну несколько бы замешкался со сбором и вывозом дневников, конспектов, множества книг с аппаратом пометок.
Как сказал один молчаливый народ, разговор только портит беседу. Насколько благороднее была бы II часть без этой III-ей. То есть чтобы III-я была в уме, только подразумевалась. Соответственно I часть. «Закруглённый мир» – без II-ой, тоже подразумеваемой, это уже почти величие. Ну а вообще «Бесконечный тупик», ненаписанный или навечно погребённый в письменном столе – это действительно нечто психологически сопоставимое со смертью отца.
Если уж зашла речь: я бы мог написать и IV часть. С соответствующим увеличением объёма. Да в значительной степени она уже написана. Так, конспекты, на которые я опирался, составят 1500 страниц. Дневники – около 500 (написанные конспективно, они легко разворачиваются в 10 раз). Всякого рода рукописи, не вошедшие в окончательный текст, – страниц 500. И главное, аппарат пометок и записей на полях сотен книг. Его полное воспроизведение и развёртка как раз и составит З0000 страниц. Набралось бы. Некоторые части, кстати, я вполне реально хочу отпочковать. Вот, например, думаю около 1/10 пометок из ПСС Ленина перепечатать под заголовком «1600 (условно) отрывков из произведений и писем Н.Ленина». Наверное, сделаю – такая механическая работа хорошо заслоняет от ощущения бессмысленности моей жизни.
Конечно, здесь, в «IV части», грань, за которой осуществление личности исчезает, заменяется другими текстами. Личностное начало становится слишком косвенным, так что объём переходит в безличную немоту. Но в принципе написать можно было бы. 70 «двадцатьдевятых томов». Плюс система примечаний.
Менее всего меня можно упрекнуть в легкомыслии. Моё мышление очень авторитарно, и я всегда ищу для любого своего мнения зацепку авторитета. (791) К которому я равнодушен, но который я тем не менее всегда приберегаю «на чёрный день».
Кюстин писал, что жители Петербурга напоминают ему шахматные фигуры, «которые приводит в движение один лишь человек, имея своим незримым противником всё человечество». В общем это и смысл моего существования. Я спорю с некой абстракцией, причём спорю очень древними, архаичными методами. Возможно, «всё было бы хорошо», если бы я всерьёз в своей жизни прочёл только одну книгу. Я же Библию заменил библиотекой (783).
Трудолюбие, всё ломающее интеллектуальное упорство, бешеное, застилающее глаза кровавой пеленой честолюбие, серьёзное, пожалуй, излишне серьёзное отношение к миру – и всё зря. Всё – «никому не нужно». Кто-то дал мне дар сопоставления несопоставимого, дар насмешки над собой, дар совершать громоздкую мыслительную работу, постоянную и… бессмысленную. Бессмысленную, ибо я абсолютно бездарен в цели (801). Зачем, для чего – для меня это безобразное чавкание филологического болота. Я никогда не мог найти цель в жизни. (940) Долго постановка цели казалась мне грубой, напоминала злобный огонёк в глазах шимпанзе, «увидевшего» сложно висящий апельсин – «цель поставлена». Но потом я понял, что что– то порвано сзади моих глаз, и они просто расслабленны, все видят, но ничего не могут «увидеть». Чисто созерцательное отношение к миру. Но в этом и боль, при потенциальной способности понимания мира и при постоянном механическом перебирании его моим мозгом. У меня голова болит.
772
Примечание к №759
Первый вопрос у русского демократа: кто сильненький
Ещё бы, ведь он РУССКИЙ. Удивительно, как точно понимал Достоевский суть национальной психологии. (781) Его высказывания о русском характере – я не устаю поражаться их глубине. Глубине естественной. У него ведь не было никакой определённой концепции, «теории». Просто он ВИДЕЛ:
«Вся Россия заражена в известном смысле страшною мнительностью, во всех сословиях и во всех занятиях и именно насчёт власти».
773
Примечание к №763
Русская эмиграция мешала.
Русские думали, их в Европе ждать будут, что для них там какое-нибудь пустое государство приготовили. И совершили три роковые ошибки:
1. Русская эмигрантская культура была вывернута наружу. Всё писалось открытым текстом. Не было секретов, не было тайны русской диаспоры. (788) О евреях и масонах нужно было собирать материал, тайно обучать молодежь реальной истории Европы в закрытых и нелегальных учебных заведениях и т. д.
2. Русская элита не была замкнута и не понимала, что живёт во враждебном окружении. Не было строго иерархической религиозной организации, системы внутрикагального сыска, обязательного налога на нужды эмиграции для всех членов диаспоры, не было сети осведомителей в структурах соответствующих государств и т. д.
3. Русская эмиграция не создала тайный военизированный орден, который повязал бы всю диаспору кровью и организовал убийство нескольких десятков политических и общественных деятелей России и западного мира.
Русские безобразно плохо знали историю своих врагов. Во всех трёх направлениях русские как-то хаотически шевелились, что-то самотёком сколачивали на скорую руку, а богатейший опыт еврейской диаспоры лежал нетронутым.
774
Примечание к с.41 «Бесконечного тупика»
Что делать? – Ничего не делать!
Достоевский писал:
"(В Печорине русский тип) дошёл до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения. И всё та же жажда истины и деятельности, и всё то же вечно роковое «НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ»! От злобы и как будто на смех Печорин бросается в дикую, странную деятельность, которая приводит его к глупой, смешной, ненужной смерти.
И всё ведь это действительная правда, повторялось ДЕЙСТВИТЕЛЬНО в нашей жизни".
775
Примечание к №765
Достоевский однажды действительно провёл форменное литературное расследование
Впрочем, что я. Зрелый Достоевский собственно и начался с профессионального следствия. Комиссия по расследованию дела петрашевцев лезла от него на стену. Генерал Ростовцев во время одного из допросов вдруг закричал: «Я не могу больше видеть Достоевского!» – потом выбежал в другую комнату, закрылся на ключ и хныкал: «Уберите Достоевского, я не выйду, пока вы его не уберёте».
Конечно, в отличие от Чернышевского, пребывание в Петропавловской крепости трудно отнести к звёздному часу Федора Михайловича, и все-таки тоже был приспособлен, тоже плавал как рыба в воде. Ведь первый раз в жизни, а какая органичность, какая вёрткость и презрительная злость.
776
Примечание к №734
Гоголь – мировосприятие. Достоевский – миросозерцание.
Русское православие практически не имело собственной чертологии и, следовательно, было неполным (789), нежизнеспособным (точнее, неустойчивым, хрупким). И русская история со времени крещения Владимиром это постоянные и долгое время безуспешные поиски чёрта, хоть какого-нибудь. Именно эта цивилизация, проколотая в чёрте, и должна была спродуцировать, породить ИЗ СЕБЯ персонификацию зла.
Киевские ведьмы, немного иностранные. Оттуда пришёл Гоголь. Он русское зло и начал создавать. Достоевский лишь его увидел. «Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя». (790) «Бесы» это почти ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ книга, вообще все основные герои Достоевского легко проецируются на русскую историю (810). Но «реальностью» его был мир Гоголя. Не Достоевский создал мичмана Раскольникова и Верховского-Верховенского. Он лишь их выявил, вычленил. Придал им ПРОЗАИЗМ, а следовательно, правдоподобность. А за спиной его ухмылялся «похожий на крысу Гоголь в цветистом жилете». Шёл процесс придания «Вию» правдоподобия и бытовизма «Капитанской дочки», процесс создания вывороченного наизнанку пушкинского мира.
Набоков сказал о романах Достоевского: «Обратное превращение Бедлама в Вифлеем».
777
Примечание к №767
Провиденциально, что удача русского реализма совпала с демонтажем мира.
Во всём этом есть и позитивный момент. Раскрытие, ломание человеческого организма как ЦЕЛЬ – безумие, садизм. Но как средство, патологоанатомия, – кто же спорит – ценность её необыкновенна. Платонов действительно реалист, материалист (другое дело, что любая реальность сюрреальна), и он показал подоплёку. Как это В ЛОБ. Не извне, как Бабель, и не стиль, как Хармс, ибо у Хармса стиль, загораживание стилем от реальности, а действительно в лоб. Так называемая «правда». Вот отец, он лежит на грязном холодном столе с разрезанным животом – не есть ли это предел реальности? Вот разломать отца и посмотреть у него внутри, что под оболочкой – печень, лёгкие. В этом весь Платонов:
"На его дороге лежал опрокинутый человек. Он вспухал с такой быстротой, что было видно движение растущего тела, лицо же медленно темнело, как будто человек заваливался в тьму … Скоро человек возрос до того, что Дванов стал бояться: он мог лопнуть и брызнуть своею жидкостью жизни, и Дванов отступил от него;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192
Эту виртуозность, игру в серьёзную мысль наше поколение внесло в науку, в литературу, в политику…"
Далее Чехов несомненно сравнивает уровень своего мышления с уровнем умудрённого жизненным опытом Суворина:
«Старики, во-первых, не виртуозы. Их пессимизм является к ним не извне, не случайно, а из глубины собственного мозга и уж после того, как они проштудируют всяких Гегелей и Кантов, настрадаются, наделают тьму ошибок, одним словом, когда пройдут всю лестницу от низу до верху. Их пессимизм имеет за собой и личный опыт, и прочное философское развитие. Во-вторых, у стариков-мыслителей пессимизм составляет не шалтай-болтай, как у нас с вами, а мировую боль, страдание; он у них имеет христианскую подкладку, потому что вытекает из любви к человеку и из мыслей о человеке и совсем лишён того эгоизма, какой замечается у виртуозов».
Фрагментарно именно эти взгляды и выражены в тогдашней переписке с Сувориным. Вот полушутливая фраза:
«Русский писатель живёт в водосточной трубе, ест мокриц, любит халд и прачек, не знает он ни истории, ни географии, ни естественных наук, ни религии родной страны, ни администрации, ни судопроизводства… одним словом, чёрта лысого не знает».
А вот 29-летний Чехов пишет совсем серьёзно:
«Мне страстно хочется спрятаться куда-нибудь лет на пять и занять себя кропотливым, серьёзным трудом. Мне надо учиться, учить все с самого начала, ибо я, как литератор, круглый невежда».
Но это состояние духовного банкротства оказалось мучительным, и Чехов не пошёл дальше, не выдержал. Это тоже причина предательства Суворина. Суворин, как отец, ментор, сам того не ведая, толкал Чехова вверх. Отношения с Сувориным начались для Антона Павловича с обычного лицемерия, но это был не Лейкин и даже не Григорович. Суворин оказал огромное воздействие на Чехова. В конце концов дружба с ним превратилась для прожигающего жизнь Чехова в немой укор. С либералами типа Гольцева было гораздо легче.
С другой стороны, в жизни Чехова произошёл мудрый отказ от разума. Ведь русское мышление как таковое и построено на «виртуозности», на гениальной стилизации, гениальной игре идей, кружащихся в нихиле. Огоньки сверкнули в чеховском мозгу и погасли. Сами «Огни» это стилизация, заглушечная русская игра, причём довольно элементарная: «вот как я думаю» – и тут в конце оправдательный поворот, сдвиг, отшатывание он своей же мысли. Мысль героя заканчивается фразой: «Ничего не разберёшь на этом свете!» Отказ. Чехов дальше бы и не смог. Это вершина развития его мышления, дальше пошёл регресс. Суворин, сам самоучка, не мог тут ему помочь. Он дал материал, пищу для размышлений, и только. Чехов писал Суворину:
«Конечно, я не Шопенгауэр и не Паскаль. Вы правы; но и Вы тоже, извините, не того…»
Чехов и Суворин были очень близки друг другу, так что помещенная ниже характеристика Суворина вполне приложима и к самому Чехову:
«Суворин представляет из себя воплощённую чуткость. Это большой человек. В искусстве он изображает из себя то же самое, что сеттер на охоте на бекасов, то есть работает чертовским чутьем и всегда горит страстью. Он плохой теоретик, наук не проходил, многого не знает, во всём он самоучка – отсюда его чисто собачья неиспорченность и цельность, отсюда и самостоятельность взгляда. Будучи беден теориями, он поневоле должен был развить в себе то, чем богато наделила его природа, поневоле он развил свой инстинкт до размеров большого ума».
Суворин динамичен, активен. Чехов, при общей схожести, слабее, пассивнее. Он принадлежал другой эпохе, менее целесообразной и более старой, в общем – выморочной. У Суворина процесс не зашёл так далеко. он потерял веру, но не совсем, не так как Чехов, вообще ушедший из церкви. И приступы апатии у Су-ворина не носили столь интенсивной окраски. Чехов так и написал Суворину:
«но мне не хватает страсти и, стало быть, таланта. Во мне огонь горит ровно и вяло, без вспышек и треска, оттого-то не случается, чтобы я за одну ночь написал бы сразу листа 3-4 или, увлекшись работою, помешал бы себе лечь в постель, когда хочется спать; не совершаю я потому ни выдающихся глупостей, ни заметных умностей».
771
Примечание к №572
Ну несколько бы замешкался со сбором и вывозом дневников, конспектов, множества книг с аппаратом пометок.
Как сказал один молчаливый народ, разговор только портит беседу. Насколько благороднее была бы II часть без этой III-ей. То есть чтобы III-я была в уме, только подразумевалась. Соответственно I часть. «Закруглённый мир» – без II-ой, тоже подразумеваемой, это уже почти величие. Ну а вообще «Бесконечный тупик», ненаписанный или навечно погребённый в письменном столе – это действительно нечто психологически сопоставимое со смертью отца.
Если уж зашла речь: я бы мог написать и IV часть. С соответствующим увеличением объёма. Да в значительной степени она уже написана. Так, конспекты, на которые я опирался, составят 1500 страниц. Дневники – около 500 (написанные конспективно, они легко разворачиваются в 10 раз). Всякого рода рукописи, не вошедшие в окончательный текст, – страниц 500. И главное, аппарат пометок и записей на полях сотен книг. Его полное воспроизведение и развёртка как раз и составит З0000 страниц. Набралось бы. Некоторые части, кстати, я вполне реально хочу отпочковать. Вот, например, думаю около 1/10 пометок из ПСС Ленина перепечатать под заголовком «1600 (условно) отрывков из произведений и писем Н.Ленина». Наверное, сделаю – такая механическая работа хорошо заслоняет от ощущения бессмысленности моей жизни.
Конечно, здесь, в «IV части», грань, за которой осуществление личности исчезает, заменяется другими текстами. Личностное начало становится слишком косвенным, так что объём переходит в безличную немоту. Но в принципе написать можно было бы. 70 «двадцатьдевятых томов». Плюс система примечаний.
Менее всего меня можно упрекнуть в легкомыслии. Моё мышление очень авторитарно, и я всегда ищу для любого своего мнения зацепку авторитета. (791) К которому я равнодушен, но который я тем не менее всегда приберегаю «на чёрный день».
Кюстин писал, что жители Петербурга напоминают ему шахматные фигуры, «которые приводит в движение один лишь человек, имея своим незримым противником всё человечество». В общем это и смысл моего существования. Я спорю с некой абстракцией, причём спорю очень древними, архаичными методами. Возможно, «всё было бы хорошо», если бы я всерьёз в своей жизни прочёл только одну книгу. Я же Библию заменил библиотекой (783).
Трудолюбие, всё ломающее интеллектуальное упорство, бешеное, застилающее глаза кровавой пеленой честолюбие, серьёзное, пожалуй, излишне серьёзное отношение к миру – и всё зря. Всё – «никому не нужно». Кто-то дал мне дар сопоставления несопоставимого, дар насмешки над собой, дар совершать громоздкую мыслительную работу, постоянную и… бессмысленную. Бессмысленную, ибо я абсолютно бездарен в цели (801). Зачем, для чего – для меня это безобразное чавкание филологического болота. Я никогда не мог найти цель в жизни. (940) Долго постановка цели казалась мне грубой, напоминала злобный огонёк в глазах шимпанзе, «увидевшего» сложно висящий апельсин – «цель поставлена». Но потом я понял, что что– то порвано сзади моих глаз, и они просто расслабленны, все видят, но ничего не могут «увидеть». Чисто созерцательное отношение к миру. Но в этом и боль, при потенциальной способности понимания мира и при постоянном механическом перебирании его моим мозгом. У меня голова болит.
772
Примечание к №759
Первый вопрос у русского демократа: кто сильненький
Ещё бы, ведь он РУССКИЙ. Удивительно, как точно понимал Достоевский суть национальной психологии. (781) Его высказывания о русском характере – я не устаю поражаться их глубине. Глубине естественной. У него ведь не было никакой определённой концепции, «теории». Просто он ВИДЕЛ:
«Вся Россия заражена в известном смысле страшною мнительностью, во всех сословиях и во всех занятиях и именно насчёт власти».
773
Примечание к №763
Русская эмиграция мешала.
Русские думали, их в Европе ждать будут, что для них там какое-нибудь пустое государство приготовили. И совершили три роковые ошибки:
1. Русская эмигрантская культура была вывернута наружу. Всё писалось открытым текстом. Не было секретов, не было тайны русской диаспоры. (788) О евреях и масонах нужно было собирать материал, тайно обучать молодежь реальной истории Европы в закрытых и нелегальных учебных заведениях и т. д.
2. Русская элита не была замкнута и не понимала, что живёт во враждебном окружении. Не было строго иерархической религиозной организации, системы внутрикагального сыска, обязательного налога на нужды эмиграции для всех членов диаспоры, не было сети осведомителей в структурах соответствующих государств и т. д.
3. Русская эмиграция не создала тайный военизированный орден, который повязал бы всю диаспору кровью и организовал убийство нескольких десятков политических и общественных деятелей России и западного мира.
Русские безобразно плохо знали историю своих врагов. Во всех трёх направлениях русские как-то хаотически шевелились, что-то самотёком сколачивали на скорую руку, а богатейший опыт еврейской диаспоры лежал нетронутым.
774
Примечание к с.41 «Бесконечного тупика»
Что делать? – Ничего не делать!
Достоевский писал:
"(В Печорине русский тип) дошёл до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения. И всё та же жажда истины и деятельности, и всё то же вечно роковое «НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ»! От злобы и как будто на смех Печорин бросается в дикую, странную деятельность, которая приводит его к глупой, смешной, ненужной смерти.
И всё ведь это действительная правда, повторялось ДЕЙСТВИТЕЛЬНО в нашей жизни".
775
Примечание к №765
Достоевский однажды действительно провёл форменное литературное расследование
Впрочем, что я. Зрелый Достоевский собственно и начался с профессионального следствия. Комиссия по расследованию дела петрашевцев лезла от него на стену. Генерал Ростовцев во время одного из допросов вдруг закричал: «Я не могу больше видеть Достоевского!» – потом выбежал в другую комнату, закрылся на ключ и хныкал: «Уберите Достоевского, я не выйду, пока вы его не уберёте».
Конечно, в отличие от Чернышевского, пребывание в Петропавловской крепости трудно отнести к звёздному часу Федора Михайловича, и все-таки тоже был приспособлен, тоже плавал как рыба в воде. Ведь первый раз в жизни, а какая органичность, какая вёрткость и презрительная злость.
776
Примечание к №734
Гоголь – мировосприятие. Достоевский – миросозерцание.
Русское православие практически не имело собственной чертологии и, следовательно, было неполным (789), нежизнеспособным (точнее, неустойчивым, хрупким). И русская история со времени крещения Владимиром это постоянные и долгое время безуспешные поиски чёрта, хоть какого-нибудь. Именно эта цивилизация, проколотая в чёрте, и должна была спродуцировать, породить ИЗ СЕБЯ персонификацию зла.
Киевские ведьмы, немного иностранные. Оттуда пришёл Гоголь. Он русское зло и начал создавать. Достоевский лишь его увидел. «Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя». (790) «Бесы» это почти ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ книга, вообще все основные герои Достоевского легко проецируются на русскую историю (810). Но «реальностью» его был мир Гоголя. Не Достоевский создал мичмана Раскольникова и Верховского-Верховенского. Он лишь их выявил, вычленил. Придал им ПРОЗАИЗМ, а следовательно, правдоподобность. А за спиной его ухмылялся «похожий на крысу Гоголь в цветистом жилете». Шёл процесс придания «Вию» правдоподобия и бытовизма «Капитанской дочки», процесс создания вывороченного наизнанку пушкинского мира.
Набоков сказал о романах Достоевского: «Обратное превращение Бедлама в Вифлеем».
777
Примечание к №767
Провиденциально, что удача русского реализма совпала с демонтажем мира.
Во всём этом есть и позитивный момент. Раскрытие, ломание человеческого организма как ЦЕЛЬ – безумие, садизм. Но как средство, патологоанатомия, – кто же спорит – ценность её необыкновенна. Платонов действительно реалист, материалист (другое дело, что любая реальность сюрреальна), и он показал подоплёку. Как это В ЛОБ. Не извне, как Бабель, и не стиль, как Хармс, ибо у Хармса стиль, загораживание стилем от реальности, а действительно в лоб. Так называемая «правда». Вот отец, он лежит на грязном холодном столе с разрезанным животом – не есть ли это предел реальности? Вот разломать отца и посмотреть у него внутри, что под оболочкой – печень, лёгкие. В этом весь Платонов:
"На его дороге лежал опрокинутый человек. Он вспухал с такой быстротой, что было видно движение растущего тела, лицо же медленно темнело, как будто человек заваливался в тьму … Скоро человек возрос до того, что Дванов стал бояться: он мог лопнуть и брызнуть своею жидкостью жизни, и Дванов отступил от него;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192