916

Примечание к №913
На кого ж ты полез, дурашка.
Конечно, это примитивная проекция образа отца на Юнга. Я хочу избавиться от образа отца, убить его. (921) И – не следует забывать об индексе умственного развития европейца – Юнг с первого взгляда на мою монголообразную физиономию все понял бы.
И стол он всегда на ключ запирал, а ключик – вот он – раз в кармашек. Европа! Учиться, учиться и учиться. В конце концов в 17-ом откуда и куда Ленина направили? – из Швейцарии в Россию же, а вовсе не наоборот. О «наоборот» русские недотёпы и подумать тогда не могли.

917

Примечание к №912
Соловьев, Чернышевский, Ленин, Набоков, Чехов и др. оборачиваются лишь двойниками моего «я»
«Обознатушки-перепрятушки». Я говорю только о себе. Даже в отце – я сам. О мире сужу по «я» философов и писателей; об их «я» – по тем людям, которых знал (а знал-то я реально, пожалуй, только одного отца); о них, в свою очередь, по своей биографии; и наконец о себе как о "я", которое и является миром, – по книгам, написанным этими же самыми философами и писателями. Это бесконечный тупик.
Ничего я не знаю и ничего мне не нужно. Зачем жить, для чего? Переход в сон, мистику и в плотный быт как счастливую иллюзию реальности. Это и есть трагическое счастье: сон во сне и явь в яви. Я создан совсем для иной, обычной жизни. Внешне совсем обычной, а внутренне абсолютно фантастической, высшей. Настолько высшей и светлой, что сон станет бытием, а бытие – сном. И внешне это будет совсем не заметно, совсем не страшно. Хотя для окружающих меня уже совсем скучно.

918

Примечание к №902
"(Гегель) мне казался человеком, который был посажен в темницу своих собственных слов " (К.Юнг)
Соблазнительно в последнем слове «л» заменить на "н".

919

Примечание к №17
«Радищев и Новиков хотя говорили „правду“, но – ненужную»
(В.Розанов)
Ненужность и даже вредность «Бесконечного тупика». Через 25 лет всё изменится само собой, без «гениев», без «Одиноковых». Миф Ленина широк, и второе: зачем раздражать писателей? Писательский период кончится сам собой. То есть я обречён на непризнание и непонимание. На изведение.
Теперь внутренняя ошибка. «Живи незаметно» – заповедь философа. Я её нарушил, «дал на себя информацию».
Конечно, другого выхода нет. Я «прозябаю», гибну. А так есть шанс поправиться и затеряться вторично, уже удачно. Идеальный вариант: заметили чудака, помогли. Потом поговорили, поговорили и постепенно забыли. Тут главное вовремя замолчать, «слиться с местностью». А потом тихо, спокойно жить-умирать. Желательно в каком-нибудь серьёзном государстве…
Только уж слишком сложная операция, слишком много ответвлений, соблазнов увлечься в сторону, запутаться в частностях. И давать, давать на себя материал, превращаться в «писателя», торговать своим неузнаваемо искажённым словом и чувством за стеклянные бусы.
Нет, не здесь ошибка. Этой-то ошибки я не совершу. Это элементарно. Ошибка в другом. Я знаю, что не выйдет. Тупик. ЗНАЮ.
Всё-таки я прожил не так уж и мало. И никому я не был интересен. Именно я, весь. (926) Мне котёнок нравится весь, с хвостиком и мягким животиком, с его глазками и ушками. Как котёнок, ребёнок я никому не был интересен. Конечно, есть мать, правда довольно злая, ворчливая, но мать. Был отец, пьяный и озлобленный, но отец. Но их любовь – любовь по должности, не по выбору. Меня никто не выбрал. (928) Я всё говорю, что причина во мне, что я сам виноват. Да. Но не на 100% же – на 50%. Где же другая половина, «счастливый случай»? Никто, ни одна не подумала: «мне вот этого»; «а пожалуй, Одинокова я возьму»; ни одна не уронила в метро платок передо мной. А женскими глазами на меня смотрела Россия. И решила: не надо. И детей от такого не надо. Нет, не только я виноват в своем одиночестве. Я миру этому не нужен. И он меня отторгает, уничтожает постепенно. Я слишком ничтожен, а мир слишком огромен – все происходит размыто, медленно. Косвенно. Но уничтожает. Так зачем же бросать в воздух серебристую монету – чёт– нечет, – если знаешь, что в воздухе твой талант подхватит чья-то рука и только поросший рыжим волосом кулак мелькнёт перед носом. «Не зарывай талант в землю». Но и не швыряй куда попало.

920

Примечание к №898
Психиатрическая больница – последнее звено в цепи внешних событий
Случилось самое нелепое. Я превратился в романтического героя, в обычного, заурядного гения. Моя биография архаична, да и просто является штампом (932): «гениальный одиночка, изгой, стоящий в костюме арлекина посреди зачумлённого города и хохочущий смехом сатанинским». Но каково мне, когда эта пошлятина (а для русского сознания это всегда будет пошлятиной) вдруг оказалась моей судьбой. Если так всё по нелепым книгам и вышло.
Пошлость ненастояща, но всегда искренна. Двойной, «ироничной» пошлости быть не может. И я в своей пошлости вполне искренен. Куда уж искренней – элементарная биография. Фактография. Следовательно, я ненастоящий, в моей жизни есть органический порок, дефект… Какая-то исключительная глупость таится во всём, что происходит со мной. Какую-то в своей жизни я роковую ошибку допустил, что самое обидное – уму моему недоступную, непонятную. Хотя ошибка-то грубая, лежит на поверхности. Чувствую, где-то тут, рядом.
Может быть, и ошибка-то как раз вот в этом ощущении ошибочности своей жизни.

921

Примечание к №916
Я хочу избавиться от образа отца, убить его.
Убить отца значит самому стать отцом. Победа над идеей отца означает овладение ей. Поэтому идея разрушения Европы, чей суровый отеческий голос всегда мучил русских, вполне естественно входит в общую русскую идею. Этим объясняется сбой в пророчествах Леонтьева и Достоевского. Они отказывались понять, что следует сознательно уничтожать Европу. И цеплялись в ужасе, боясь домыслить, за поверхностное, розовое псевдохристианство (и Леонтьев, хотя и упрекал в этом же Достоевского). И Победоносцев, чья приземленность была чужда эсхатологической природе христианства. В нём не было розовой водички, но ужаса христианства тоже не было.

922

Примечание к №902
С разбухшим желудком у Белого ассоциируется мировой ноль
Космос Белого не создан до конца, не замкнут и расширяется в ноль. Распускается в ничто. Нет каркаса материальных нитей – Белый не творец, он не мог осуществить свою программу, да и сама программа его проскакивает в бесконечность. Он испортил себя философией, самый «философский» русский писатель (говорил: «я отравлен Кантом»). Нарушение меры по сравнению с Розановым и Набоковым, и в результате несчастная пародийная личность и судьба.

923

Примечание к №913
Подсунуть ему парочку снов, злорадно объясняющих его же жизненную ситуацию.
Несомненно, Набоков подарил Гумберту свою мечту, когда писал о его взаимоотношениях с психоаналитиками:
«Окончательным выздоровлением я обязан открытию, сделанному мной во время лечения в очень дорогой санатории. Я открыл неисчерпаемый источник здоровой потехи в том, чтобы разыгрывать психиатров, хитро поддакивая им, никогда не давая им заметить, что знаешь все их профессиональные штуки, придумывая им в угоду вещие сны в чистоклассическом стиле (которые заставляли их самих, вымогателей снов, видеть сны и по ночам просыпаться с криком), дразня их подложными воспоминаниями о будто бы подсмотренных „исконных сценах“ родительского сожительства и не позволяя им даже отдалённо догадываться о действительной беде их пациента. Подкупивши сестру, я получил доступ к архивам лечебницы и там нашёл, не без смеха, фишки, обзывающие меня „потенциальным гомосексуалистом“ и „абсолютным импотентом“. Эта забава мне так нравилась, и действие её на меня было столь благотворным, что я остался лишний месяц после выздоровления (причём чудно спал и ел с аппетитом школьницы). А после этого я ещё прикинул недельку единственно ради того, чтобы иметь удовольствие потягаться с могучим новым профессором из „перемещённых лиц“».

924

Примечание к №836
русские впервые в мировой истории крайне доброжелательно займутся евреями. С восхищением напишут об их многострадальной истории, об их подвигах, их величии
Вот и всё. Вот схема русской мысли. Ну и ясно, как это в ХIХ веке получилось. Несчастная русская мысль обернулась бабочкой вокруг свечи, за помин её же души предварительно поставленной. Огромная страна, исключительные душевные качества. Но слабая женская бабочка-мысль, порхающая, стремящаяся всех обмануть, всех обхитрить и обречённо кружащаяся в магическом круге предательства. Революцию сделали те, кто ее ненавидел. Русский делает то, что ненавидит. Вообще, чтобы что-нибудь СДЕЛАТЬ, ему надо ненавидеть.

925

Примечание к с.51 «Бесконечного тупика»
Хайдеггер многозначен, и за это ему прощается его пространственная сложность.
Суть книги не в создании ещё одной модификации русского мифа. Нет, самый последний, самый глубокий слой – это тотальный нигилизм. Вся эта книга есть проговаривание, осуществление русской души. И точно так же, как внутри души пустота, пустота, вплетенная в душу и крепче всякого цемента соединяющая все её разрозненные части; точно так же внутренней основой и подлинной подоплекой книги является пустота. Хайдеггер говорил, что строит свою философию на ничто. Нет, товарищ дорогой, это не нигилизм. Шестов назвал «Критику чистого разума» «Апологией чистого разума». Точно так же нигилизм Хайдеггера можно было бы назвать конструктивизмом. Это построенный, выстроенный, стройный нигилизм. «Приличный» нигилизм. Но нигилизм аморфен, безнадёжен. Нигилизм это «протеизм». Отдельные взгляды никак не выстраиваются, а взаимоисключают друг друга, аннигилируют. Мысль начинает вихлять, оказывается, что не только ничего нет, но и всё есть, и одно из этих «есть» есть то, что ничего нет. Мышление становится тотальным и, следовательно, бессмысленным, неподвижным.
Хайдеггер исследует язык, но не разрушает его. Лишь иногда во время своей филологической акупунктуры он достаёт глубоко воткнутой иголкой один из индоевропейских корней, и тогда на мгновение болевой шок срывает пелену с глаз. Хайдеггер пытает язык, загоняет его в железный лабиринт анализа. Конечно, он постепенно «дозревал», но в мыслях так и не достиг разлетающейся лёгкости. Не легкомыслия, а легкодумия. В нём осталась неистребимая немецкая тяжеловесность. Следовательно – необречённость.

926

Примечание к №919
никому я не был интересен. Именно я, весь
О.Мандельштам вспоминал о посещении редакции одного из журналов каким-то начинающим литератором:
«Входит милый юноша, хорошо одетый, неестественно громкий смех, светские движения, светское обращение совсем не к месту. Надышавшись табачного дыму, уже собираясь уходить, он словно что-то вспоминает и с непринуждённостью обращается к бородатому, одурманенному идеологией и честностью редактору: – А скажите, вам не подошли бы французские переводы стихов Языкова? – Глаза у всех раскрылись – было похоже на бред … Когда ему пролепетали вежливое – не нужно, он ушёл весёлый и ничуть не смущённый. Дикий образ этого юноши мне запомнился надолго. Это был какой-то рекорд ненужности. Всё было ненужно: и Языков ему, и он журналу, и французские переводы Языкова России».

927

Примечание к №910
средние века это обычное состояние человечества, пожалуй, даже по сравнению с предыдущими и последующими эпохами более рациональное и спокойное
Шпенглер писал о средневековье:
«Бесчисленные тысячи ведьм были убеждены, что действительно являются таковыми. Они сами доносили на себя, молили об отпущении грехов, из чистейшего правдолюбия рассказывали на исповеди о своих ночных полётах и договорах с дьяволом. Инквизиторы в слезах, из сострадания к падшим назначали пытку, чтобы спасти их души. Вот готический миф, из которого вышли крестовые походы, соборы, одухотворённейшая живопись и мистика».
Ну и что? Современники Шпенглера были убеждены, что «бесчисленные тысячи ведьм» являлись наиболее образованной и культурной частью населения: заплетали венки, играли на арфах, смотрели в телескопы. А инквизиторы, зная их правоту и собственную дикость, в слезах от своего ничтожества подло жгли на кострах учёных, поэтесс, композиторов. Вот масонский миф, из которого вышли фашизм и коммунизм, мировые войны, мучение и мученичество ХХ века.

928

Примечание к №919
Меня никто не выбрал.
Положим, я некрасив, положим – необаятелен. Пускай даже болен. Но не до такой же степени, чёрт возьми, чтобы меня вообще не замечать! Ведь вообще я очень заметен. Я странный. У меня даже в школе, кроме основного прозвища, в старших классах было ещё одно: «Странный человек».
Чехов сказал:
«Если хочешь, чтобы тебя любили, будь оригинален; я знаю человека, который ходил в валенках зиму и лето, и в него влюблялись».
Я же не то что в валенках, а зимой и летом в шубе ходил. И никто даже не обернулся. То есть не нужен явно. Даже демонстративно. «Из принципа».
Чудак надел шубу и ходит на пикнике по лужайке, улыбается: сейчас заметят, засмеются, пригласят. А все ходят мимо, играют в жмурки и прятки, едят шашлыки, поют, пьют, щипаются, ловят бабочек. Ходил-ходил 4 часа – никто не замечает. Плюнул, шубу бросил со всего маха в траву и пошёл на станцию. Кто-то, Брюллов кажется, когда уезжал из России, бросил на границе шубу, чтобы и духа русского не осталось. ТАК вот! Ладно в Европе, но здесь свои не видят. Ну и пошли к чёрту! (933)

929

Примечание к с.52 «Бесконечного тупика»
Я даже не ерунда с художеством, а ерунда в художестве.
«Человек я или тварь дрожащая?» – вопрошал Раскольников. Но есть у него более интересная фраза, чем постоянно цитируемая «тварь»:
«Эх, эстетическая я вошь, и больше ничего».

930

Примечание к №910
Не случайно же жизнь крайних рационалистов, как правило, темна и запутанна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192