https://wodolei.ru/catalog/mebel/shafy-i-penaly/napolnye/
Между тем невозможно ставить на одну доску "нигилизм" Введенского и "неверие" Фета; если бы участники "контракта" встретились через двадцать лет, то идти пешком в Париж пришлось бы Фету: ибо одним из ключевых образов его поэзии (а что, как не поэзия, могло бы свидетельствовать о подлинной вере Фета?) оказалась бы "душа", прямо именуемая "беесмертной". Но с другой стороны - многократно описаны очевидцами проявления "фетовского безверия": "Помнишь, как ты нашел Григорьева в церкви у всенощной и когда тот, став на колена, простерся ниц, ты тоже простерся рядом с ним и стал говорить ему с полу... что-то такое мефистофельское, что у того и сердце сжалось и в голове замутилось" - так Полонский напоминает Фету один из эпизодов студенческой поры {Григорьев. Материалы, с. 339.}. "Мефистофельское" - не совсем удачное уподобление для "демонизма" Фета; подлинный духовный смысл его "неверия" (в отличие от "нигилизма" Введенского) открывает другой образ, к которому приводит как раз псевдоним "Рейхенбах": это прозвище Фета-студента существенно, на наш взгляд, еще и потому, что дает возможность увидеть личность поэта в кругу той духовной проблематики, которая присутствует в романе Полевого, - имя которой "Аббадонна".
Легенда о гордом и прекрасном ангеле неба Сатане, восставшем на бога и низверженном с неба - один из древнейших богоборческих мифов человечества. В разные эпохи по-разному становился актуальным этот миф; так, в России начала XIX века В. Жуковский начал "тему Аббадонны": в 1815 году он опубликовал свой перевод фрагмента поэмы Клопштока "Мессиада", где рассказано о судьбе серафима Аббадонны сначала увлеченным отпавшим от бога Сатаной, но затем оплакавшим свое паденье. Отверженный богом и отринутый Сатаной, "сирый изгнанник" Аббадонна обречен в вечном своем одиночестве оплакивать недоступную ему "тайную сень" Эдема. "Аббадонновский" вариант богоборческой легенды оказался популярным в русской литературе (от Жуковского до Лермонтова); в частности, у Полевого дал заглавие целому роману, который, как можно предположить, не прошел бесследно для юного Фета. Проблема художника, увиденная в свете "мифа об Аббадонне", многое объясняет в существе той творческой личности, какой был Афанасий Фет; остановимся пока на констатации этой проблемы, не имея здесь возможности рассматривать ее (отметим лишь чрезвычайно важный для фетовской поэзии мотив "потерянного рая" - например, в одной лишь строке из "Соловья и Розы": "Рая вечного изгнанник...").
Тесное общение Фета с Введенским продолжалось с осени 1838 до начала 1840 года, когда преподаватель погодинского пансиона уехал в Петербург, поступил там в университет и стал сотрудничать в петербургских журналах - "Библиотеке для чтения" и "Сыне отечества". Очевидно, получив от Введенского приглашение присылать в эти журналы свои произведения, Фет отвечал ему письмом (датируемым Г. Блоком между 17 и 24 ноября 1840 года).
1
1 Фет к этому времени переехал из погодинского пансиона на Девичьем поле в дом Григорьевых на Малой Полянке.
2 "Библиотека для чтения" и "Сын отечества" - петербургские журналы, изданием которых руководил писатель, журналист и ученый Осип Иванович Сенковский (1800-1858). Одним из его ближайших сотрудников был поэт и переводчик Эдуард Иванович Губер.
3 Стихи, посланные Фетом Введенскому, неизвестны - в "Библиотеке для чтения"" и "Сыне отечества" они не появились.
4 "Лирический Пантеон" - первый поэтический сборник Фета (вышел в ноябре 1840 г.), на издание которого поэт затратил несколько сот рублей.
5 "По какому случаю Фету пришлось ложиться в больницу - неизвестно. <...> Градская больница, о которой идет речь, жива и поныне. За Калужскими воротами она занимает своими зданиями громадный участок. На высоком берегу Москвы-реки прочно стоит грузный желто-белый корпус под плоским зеленым куполом... Только близость к Малой Полянке и острое безденежье могли загнать Фета в это лечебное заведение. Не будучи дворянином, он не мог попасть в особую, так называемую "офицерскую" залу больницы, предназначенную "для больных благородного звания". Пришлось поместиться в палате "для разночинцев", где зимой народу бывало особенно много и где пожарные и "мещанишки" делили вынужденный досуг с темными бродягами" (Блок, с. 62).
В конце декабря, под рождество, Фет все еще находился в больнице (откуда и послано Введенскому печатаемое ниже письмо от 22 декабря).
6 О какой "Ифигении" идет речь - неизвестно.
2
1 Строки из переведенного Фетом стихотворения Мицкевича "О милая дева, к чему нам, к чему говорить?" (см. т. 1 наст. изд.). Перевод этой "пьески" был напечатан поэтом лишь в 1853 г. в журнале "Москвитянин".
2 "Нимфы" - это произведение Фета неизвестно.
3 Билярский - преподаватель погодинского пансиона, приятель Введенского.
4 Всеславин - знакомый Фета по пансиону.
5 Эйленшлегер Адам (1779-1850) - датский писатель-романтик. Введенский предложил Фету участвовать в переводе его сочинений.
6 В январской книжке "Библиотеки для чтения" за 1841 г. была напечатана рецензия Сенковского на "Лирический Пантеон", которая не оправдала надежд Фета: его стихи были подвергнуты глумливому осмеянию. Вскоре после этого отношения Фета с Введенским (от которого поэт не дождался никаких объяснений ни по поводу злобной рецензии, ни относительно судьбы своих произведений) были прерваны.
7 Водевиль Фета неизвестен.
<А. А. ГРИГОРЬЕВУ >
В жизни молодого Фета, в становлении его как поэта и человека, особую роль сыграли отношения с Аполлоном Александровичем Григорьевым (1822-1864), известным впоследствии поэтом и критиком. В 1840-1850-х годах между ними - с разной степенью регулярности и интенсивности - происходила переписка (см. упоминания о ней в письмах Ќ 9 и Ќ 69). Однако сегодня ни одного письма Фета Григорьеву не известно - и это существенный изъян в источниках наших сведений о жизни поэта. Здесь мы, однако, предлагаем косвенным образом восполнить этот пробел: сделать это позволяет все та же общепризнанная автобиографичность григорьевской прозы. У Григорьева есть рассказ "Другой из многих", написанный в форме "переписки разных лиц"; уже было высказано мнение (см.: Б. Я. Бухштаб. Библиографические разыскания по русской литературе XIX века. М., 1966, с. 34), что в этот рассказ включены подлинные письма Фета. В рассказе "Другой из многих" Фет фигурирует под именем "ротмистра Зарницына", а Григорьев - "Ивана Чабрина". Писем Чабрина к Зарницыну здесь несколько, а письмо Зарницына к Чабрину - одно. Помещаем в корпусе тома письмо Зарницына - Фета к Чабрину - Григорьеву (оригинал которого может датироваться первой половиной 1847 г.), печатая его по тексту первой публикации рассказа "Другой из многих" ("Московский городской листок", 1847, 8 ноября, Ќ 244).
Рассказывая в мемуарах "Ранние годы моей жизни" о своей студенческой молодости, Фет как бы центральной вехой этого периода ставит переход от отношений с Введенским к дружбе с Григорьевым, прямо противопоставляя двух этих людей: "Но судьбе угодно было с дороги мертвящей софистики перевести меня на противоположную стезю беззаветного энтузиазма. Познакомившись в университете... с одутловатым, сероглазым и светло-русым Григорьевым, я однажды решился поехать к нему в дом, прося его представить меня своим родителям. Дом Григорьевых с постоянно запертыми воротами и калиткою на задвижке находился за Москвой-рекой на Малой Полянке, в нескольких десятках саженей от церкви Спаса в Наливках. Приняв меня как нельзя более радушно, отец и мать Григорьева просили бывать у них по воскресеньям... Оказалось, что Аполлон Григорьев, не взирая на примерное рвение к наукам, успел, подобно мне, заразиться страстью к стихотворству, и мы в каждое свидание передавали друг другу вновь написанное стихотворение. Свои я записывал в отдельную желтую тетрадку, и их набралось уже до трех десятков. Вероятно, заметив наше взаимное влечение, Григорьевы стали поговаривать, как бы было хорошо, если бы, отойдя к новому году от Погодина, я упросил отца поместить меня в их дом вместе с Аполлоном..." {РГ, с. 140.} Этот переезд состоялся после рождественских каникул первого курса: в январе (или феврале) 1839 года приехал из Новоселок А. Шеншин и договорился "об условиях моего помещения на полном со стороны Григорьевых содержании". Фет подробно описывает свое новое жилище, с которым так много оказалось связано в его жизни. "Дом Григорьевых был истинною колыбелью моего умственного "я", - пишет поэт, имея в виду не только свое внутреннее, духовное и творческое, становление, но и то обстоятельство, что "григорьевский верх" стал местом сбора "мыслящего студенческого кружка": "Со временем, по крайней мере через воскресенье, на наших мирных антресолях собирались наилучшие представители тогдашнего студенчества" {Там же, с. 154.}. Среди постоянных гостей здесь бывал Я. Полонский, подружившийся и с Фетом, и с Григорьевым, Так что можно сказать, что под крышей дома на Малой Полянке набирал силу авангард нового поэтического поколения, и остается лишь сожалеть, что сам дом (который мог бы быть не только замечательным "музеем сороковых годов", но и своеобразным "домом поэтов") ныне не существует. (Изображения дома и его интерьеров см. в изданиях: "Аполлон Александрович Григорьев. Материалы..." Пг., 1917; Аполлон Григорьев. Воспоминания. М.-Л., 1930; Аполлон Григорьев. Воспоминания. Л., 1980).
Существо своих отношений с А. Григорьевым в студенческие времена Фет характеризует в мемуарах: "Казалось, трудно было бы так близко свести на долгие годы две таких противоположных личности, как моя и Григорьева. Между тем нас соединяло самое живое чувство общего бытия и врожденных интересов. <...> Связующим нас интересом оказалась поэзия, которой мы старались упиться всюду, где она нам представлялась... <...> у меня никогда не было такого ревностного поклонника и собирателя моих стихотворных набросков, как Аполлон. В скорости после моего помещения у них в доме моя желтая тетрадка заменена была тетрадью, тщательно переписанною рукой Аполлона" {РГ, с. 150-152.}. (Григорьев стал первым "литературным советником" на творческом пути Фета: ему принадлежит идея тех циклов - "Снега", "Вечера и ночи" и др., - с которыми Фет выступил в 1842-1843 годах; о значительности его роли говорит и факт деятельного участия в составлении вышедшего в 1850 году поэтического сборника Фета и ранее - "Лирического Пантеона").
В феврале 1844 года непосредственное общение двух друзей прервалось: Григорьев уехал в Петербург; а в 1845 году Фет, кончив курс, отправился служить в Херсонскую губернию. С той поры им приходилось встречаться не часто (да и отношения их были очень неровные); из форм же их "заочной связи" - писем, рассказов, критики - нам лучше всего известны две последние: Григорьев-критик неоднократно писал о поэзии Фета, а Григорьеву-прозаику мы обязаны исключительно ценными свидетельствами о духовном облике молодого Фета, которые мы находим в рассказах "Офелия" и "Человек будущего". Фет, в свою очередь, писал о Григорьеве (правда, уже после смерти последнего) в поэме "Студент" и в рассказе "Кактус".
3
1 В первом опыте художественной прозы Григорьева под названием "Листки из рукописи скитающегося софиста" (где даже не изменены подлинные фамилии и имена) автор рассказывает о прощальном своем разговоре с Фетом перед отъездом из Москвы; "Целый вечер мы говорили с Фетом... Он был расстроен до того, что все происшедшее казалось ему сном, хотя видел всю роковую неизбежность этого происшедшего.
- Черт тебя знает, что ты такое... Судьба видимо и явно хотела сделать из тебя что-то... Да недоделала, это я всегда подозревал, душа моя...
Мы говорили о прошедшем... Он был расстроен видимо...
Да - есть связи на жизнь и смерть. За минуту участия женственного этой мужески-благородной, этой гордой души, за несколько редких вечеров, когда мы оба бывали настроены одинаково, - я благодарю Провидение больше, в тысячу раз больше, чем за всю мою жизнь.
Ему хотелось скрыть от меня слезу - но я ее видел.
Мы квиты - мы равны. Я и он - мы можем смело и гордо сознаться сами в себе, что никогда родные братья не любили так друг друга. Если я спас его для жизни и искусства - он спас меня еще более, для великой веры в душу человека" {Григорьев, с. 93).
2 В мемуарах "Ранние годы моей жизни" Фет, говоря о его общей жизни с Григорьевым "на антресолях", пишет: "Сидя за одним столом в течение долгих зимних вечеров, мы научились понимать друг друга на полуслове, причем отрывочные слова, лишенные всякого значения для постороннего, приносили нам с собою целую картину и связанное с ними знакомое ощущение" (РГ, с. 93).
3 В том же рассказе "Другой из многих" Иван Чабрин говорит в одном из писем ротмистру Зарницыну: "И для меня, как для тебя, иногда как будто не существует этих шести-семи прожитых лет: опять иногда представляется мне наш верх с его старыми обоями, с его изразцовою печкою, которая нам почему-то надоедала до крайности: оживает снова вся эта жизнь вавилонская - как ты ее знал во дни оны, - чудная, славная жизнь, со всей ее убийственной скукой, с патриархальными обычаями внизу, с колокольчиком, который так несносно возвещал нам час обеда и чая... с нашею любовью, наконец, общею, как все для нас когда-то... Эх, мой милый, мне все кажется подчас, что жизнь как-то не полна для нас обоих без этих декораций..." ("Московский городской листок", 1847, 8 ноября, Ќ 244).
4 В цитированном выше письме Иван Чабрин пишет Зарницыну: "Да, ты прав, мой милый! Нет, может быть, двух других людей, которые бы, как мы с тобой, в двадцать пять лет сохранили столько свежести, столько девственности душевной".
5 Василий Имеретинов - один из героев рассказа Григорьева "Другой из многих". Как установили В. Княжнин и Г. Блок, за этим персонажем скрывалось реальное лицо - сокурсник Фета и Григорьева К. Милановский, авантюрист, выдававший себя за масона. Фет пытался в письме вразумить своего друга, подпавшего под влияние этого человека (ср. письмо Ќ 70).
И. П. БОРИСОВУ
Иван Петрович Борисов (1822-1871) - близкий друг Фета, связанный с ним родственными узами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Легенда о гордом и прекрасном ангеле неба Сатане, восставшем на бога и низверженном с неба - один из древнейших богоборческих мифов человечества. В разные эпохи по-разному становился актуальным этот миф; так, в России начала XIX века В. Жуковский начал "тему Аббадонны": в 1815 году он опубликовал свой перевод фрагмента поэмы Клопштока "Мессиада", где рассказано о судьбе серафима Аббадонны сначала увлеченным отпавшим от бога Сатаной, но затем оплакавшим свое паденье. Отверженный богом и отринутый Сатаной, "сирый изгнанник" Аббадонна обречен в вечном своем одиночестве оплакивать недоступную ему "тайную сень" Эдема. "Аббадонновский" вариант богоборческой легенды оказался популярным в русской литературе (от Жуковского до Лермонтова); в частности, у Полевого дал заглавие целому роману, который, как можно предположить, не прошел бесследно для юного Фета. Проблема художника, увиденная в свете "мифа об Аббадонне", многое объясняет в существе той творческой личности, какой был Афанасий Фет; остановимся пока на констатации этой проблемы, не имея здесь возможности рассматривать ее (отметим лишь чрезвычайно важный для фетовской поэзии мотив "потерянного рая" - например, в одной лишь строке из "Соловья и Розы": "Рая вечного изгнанник...").
Тесное общение Фета с Введенским продолжалось с осени 1838 до начала 1840 года, когда преподаватель погодинского пансиона уехал в Петербург, поступил там в университет и стал сотрудничать в петербургских журналах - "Библиотеке для чтения" и "Сыне отечества". Очевидно, получив от Введенского приглашение присылать в эти журналы свои произведения, Фет отвечал ему письмом (датируемым Г. Блоком между 17 и 24 ноября 1840 года).
1
1 Фет к этому времени переехал из погодинского пансиона на Девичьем поле в дом Григорьевых на Малой Полянке.
2 "Библиотека для чтения" и "Сын отечества" - петербургские журналы, изданием которых руководил писатель, журналист и ученый Осип Иванович Сенковский (1800-1858). Одним из его ближайших сотрудников был поэт и переводчик Эдуард Иванович Губер.
3 Стихи, посланные Фетом Введенскому, неизвестны - в "Библиотеке для чтения"" и "Сыне отечества" они не появились.
4 "Лирический Пантеон" - первый поэтический сборник Фета (вышел в ноябре 1840 г.), на издание которого поэт затратил несколько сот рублей.
5 "По какому случаю Фету пришлось ложиться в больницу - неизвестно. <...> Градская больница, о которой идет речь, жива и поныне. За Калужскими воротами она занимает своими зданиями громадный участок. На высоком берегу Москвы-реки прочно стоит грузный желто-белый корпус под плоским зеленым куполом... Только близость к Малой Полянке и острое безденежье могли загнать Фета в это лечебное заведение. Не будучи дворянином, он не мог попасть в особую, так называемую "офицерскую" залу больницы, предназначенную "для больных благородного звания". Пришлось поместиться в палате "для разночинцев", где зимой народу бывало особенно много и где пожарные и "мещанишки" делили вынужденный досуг с темными бродягами" (Блок, с. 62).
В конце декабря, под рождество, Фет все еще находился в больнице (откуда и послано Введенскому печатаемое ниже письмо от 22 декабря).
6 О какой "Ифигении" идет речь - неизвестно.
2
1 Строки из переведенного Фетом стихотворения Мицкевича "О милая дева, к чему нам, к чему говорить?" (см. т. 1 наст. изд.). Перевод этой "пьески" был напечатан поэтом лишь в 1853 г. в журнале "Москвитянин".
2 "Нимфы" - это произведение Фета неизвестно.
3 Билярский - преподаватель погодинского пансиона, приятель Введенского.
4 Всеславин - знакомый Фета по пансиону.
5 Эйленшлегер Адам (1779-1850) - датский писатель-романтик. Введенский предложил Фету участвовать в переводе его сочинений.
6 В январской книжке "Библиотеки для чтения" за 1841 г. была напечатана рецензия Сенковского на "Лирический Пантеон", которая не оправдала надежд Фета: его стихи были подвергнуты глумливому осмеянию. Вскоре после этого отношения Фета с Введенским (от которого поэт не дождался никаких объяснений ни по поводу злобной рецензии, ни относительно судьбы своих произведений) были прерваны.
7 Водевиль Фета неизвестен.
<А. А. ГРИГОРЬЕВУ >
В жизни молодого Фета, в становлении его как поэта и человека, особую роль сыграли отношения с Аполлоном Александровичем Григорьевым (1822-1864), известным впоследствии поэтом и критиком. В 1840-1850-х годах между ними - с разной степенью регулярности и интенсивности - происходила переписка (см. упоминания о ней в письмах Ќ 9 и Ќ 69). Однако сегодня ни одного письма Фета Григорьеву не известно - и это существенный изъян в источниках наших сведений о жизни поэта. Здесь мы, однако, предлагаем косвенным образом восполнить этот пробел: сделать это позволяет все та же общепризнанная автобиографичность григорьевской прозы. У Григорьева есть рассказ "Другой из многих", написанный в форме "переписки разных лиц"; уже было высказано мнение (см.: Б. Я. Бухштаб. Библиографические разыскания по русской литературе XIX века. М., 1966, с. 34), что в этот рассказ включены подлинные письма Фета. В рассказе "Другой из многих" Фет фигурирует под именем "ротмистра Зарницына", а Григорьев - "Ивана Чабрина". Писем Чабрина к Зарницыну здесь несколько, а письмо Зарницына к Чабрину - одно. Помещаем в корпусе тома письмо Зарницына - Фета к Чабрину - Григорьеву (оригинал которого может датироваться первой половиной 1847 г.), печатая его по тексту первой публикации рассказа "Другой из многих" ("Московский городской листок", 1847, 8 ноября, Ќ 244).
Рассказывая в мемуарах "Ранние годы моей жизни" о своей студенческой молодости, Фет как бы центральной вехой этого периода ставит переход от отношений с Введенским к дружбе с Григорьевым, прямо противопоставляя двух этих людей: "Но судьбе угодно было с дороги мертвящей софистики перевести меня на противоположную стезю беззаветного энтузиазма. Познакомившись в университете... с одутловатым, сероглазым и светло-русым Григорьевым, я однажды решился поехать к нему в дом, прося его представить меня своим родителям. Дом Григорьевых с постоянно запертыми воротами и калиткою на задвижке находился за Москвой-рекой на Малой Полянке, в нескольких десятках саженей от церкви Спаса в Наливках. Приняв меня как нельзя более радушно, отец и мать Григорьева просили бывать у них по воскресеньям... Оказалось, что Аполлон Григорьев, не взирая на примерное рвение к наукам, успел, подобно мне, заразиться страстью к стихотворству, и мы в каждое свидание передавали друг другу вновь написанное стихотворение. Свои я записывал в отдельную желтую тетрадку, и их набралось уже до трех десятков. Вероятно, заметив наше взаимное влечение, Григорьевы стали поговаривать, как бы было хорошо, если бы, отойдя к новому году от Погодина, я упросил отца поместить меня в их дом вместе с Аполлоном..." {РГ, с. 140.} Этот переезд состоялся после рождественских каникул первого курса: в январе (или феврале) 1839 года приехал из Новоселок А. Шеншин и договорился "об условиях моего помещения на полном со стороны Григорьевых содержании". Фет подробно описывает свое новое жилище, с которым так много оказалось связано в его жизни. "Дом Григорьевых был истинною колыбелью моего умственного "я", - пишет поэт, имея в виду не только свое внутреннее, духовное и творческое, становление, но и то обстоятельство, что "григорьевский верх" стал местом сбора "мыслящего студенческого кружка": "Со временем, по крайней мере через воскресенье, на наших мирных антресолях собирались наилучшие представители тогдашнего студенчества" {Там же, с. 154.}. Среди постоянных гостей здесь бывал Я. Полонский, подружившийся и с Фетом, и с Григорьевым, Так что можно сказать, что под крышей дома на Малой Полянке набирал силу авангард нового поэтического поколения, и остается лишь сожалеть, что сам дом (который мог бы быть не только замечательным "музеем сороковых годов", но и своеобразным "домом поэтов") ныне не существует. (Изображения дома и его интерьеров см. в изданиях: "Аполлон Александрович Григорьев. Материалы..." Пг., 1917; Аполлон Григорьев. Воспоминания. М.-Л., 1930; Аполлон Григорьев. Воспоминания. Л., 1980).
Существо своих отношений с А. Григорьевым в студенческие времена Фет характеризует в мемуарах: "Казалось, трудно было бы так близко свести на долгие годы две таких противоположных личности, как моя и Григорьева. Между тем нас соединяло самое живое чувство общего бытия и врожденных интересов. <...> Связующим нас интересом оказалась поэзия, которой мы старались упиться всюду, где она нам представлялась... <...> у меня никогда не было такого ревностного поклонника и собирателя моих стихотворных набросков, как Аполлон. В скорости после моего помещения у них в доме моя желтая тетрадка заменена была тетрадью, тщательно переписанною рукой Аполлона" {РГ, с. 150-152.}. (Григорьев стал первым "литературным советником" на творческом пути Фета: ему принадлежит идея тех циклов - "Снега", "Вечера и ночи" и др., - с которыми Фет выступил в 1842-1843 годах; о значительности его роли говорит и факт деятельного участия в составлении вышедшего в 1850 году поэтического сборника Фета и ранее - "Лирического Пантеона").
В феврале 1844 года непосредственное общение двух друзей прервалось: Григорьев уехал в Петербург; а в 1845 году Фет, кончив курс, отправился служить в Херсонскую губернию. С той поры им приходилось встречаться не часто (да и отношения их были очень неровные); из форм же их "заочной связи" - писем, рассказов, критики - нам лучше всего известны две последние: Григорьев-критик неоднократно писал о поэзии Фета, а Григорьеву-прозаику мы обязаны исключительно ценными свидетельствами о духовном облике молодого Фета, которые мы находим в рассказах "Офелия" и "Человек будущего". Фет, в свою очередь, писал о Григорьеве (правда, уже после смерти последнего) в поэме "Студент" и в рассказе "Кактус".
3
1 В первом опыте художественной прозы Григорьева под названием "Листки из рукописи скитающегося софиста" (где даже не изменены подлинные фамилии и имена) автор рассказывает о прощальном своем разговоре с Фетом перед отъездом из Москвы; "Целый вечер мы говорили с Фетом... Он был расстроен до того, что все происшедшее казалось ему сном, хотя видел всю роковую неизбежность этого происшедшего.
- Черт тебя знает, что ты такое... Судьба видимо и явно хотела сделать из тебя что-то... Да недоделала, это я всегда подозревал, душа моя...
Мы говорили о прошедшем... Он был расстроен видимо...
Да - есть связи на жизнь и смерть. За минуту участия женственного этой мужески-благородной, этой гордой души, за несколько редких вечеров, когда мы оба бывали настроены одинаково, - я благодарю Провидение больше, в тысячу раз больше, чем за всю мою жизнь.
Ему хотелось скрыть от меня слезу - но я ее видел.
Мы квиты - мы равны. Я и он - мы можем смело и гордо сознаться сами в себе, что никогда родные братья не любили так друг друга. Если я спас его для жизни и искусства - он спас меня еще более, для великой веры в душу человека" {Григорьев, с. 93).
2 В мемуарах "Ранние годы моей жизни" Фет, говоря о его общей жизни с Григорьевым "на антресолях", пишет: "Сидя за одним столом в течение долгих зимних вечеров, мы научились понимать друг друга на полуслове, причем отрывочные слова, лишенные всякого значения для постороннего, приносили нам с собою целую картину и связанное с ними знакомое ощущение" (РГ, с. 93).
3 В том же рассказе "Другой из многих" Иван Чабрин говорит в одном из писем ротмистру Зарницыну: "И для меня, как для тебя, иногда как будто не существует этих шести-семи прожитых лет: опять иногда представляется мне наш верх с его старыми обоями, с его изразцовою печкою, которая нам почему-то надоедала до крайности: оживает снова вся эта жизнь вавилонская - как ты ее знал во дни оны, - чудная, славная жизнь, со всей ее убийственной скукой, с патриархальными обычаями внизу, с колокольчиком, который так несносно возвещал нам час обеда и чая... с нашею любовью, наконец, общею, как все для нас когда-то... Эх, мой милый, мне все кажется подчас, что жизнь как-то не полна для нас обоих без этих декораций..." ("Московский городской листок", 1847, 8 ноября, Ќ 244).
4 В цитированном выше письме Иван Чабрин пишет Зарницыну: "Да, ты прав, мой милый! Нет, может быть, двух других людей, которые бы, как мы с тобой, в двадцать пять лет сохранили столько свежести, столько девственности душевной".
5 Василий Имеретинов - один из героев рассказа Григорьева "Другой из многих". Как установили В. Княжнин и Г. Блок, за этим персонажем скрывалось реальное лицо - сокурсник Фета и Григорьева К. Милановский, авантюрист, выдававший себя за масона. Фет пытался в письме вразумить своего друга, подпавшего под влияние этого человека (ср. письмо Ќ 70).
И. П. БОРИСОВУ
Иван Петрович Борисов (1822-1871) - близкий друг Фета, связанный с ним родственными узами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38