Сантехника, ценник необыкновенный
напишите хоть, около какого времени Вас поджидать. Кроме 12 мая - я все время буду дома.
Искренний Ваш почитатель А. Шеншин.
65
Московско-Курской ж. д. станция Коренная Пустынь. 14 апреля <1883 г.>.
Давненько получил я, дорогой Владимир Сергеевич, Ваш милый фонтанчик и, окруженный со всех сторон полой водой, не собрался отвечать Вам, а сказать хочется много, и не знаю, с чего начать.
1-е
Среди долины ровныя. Нет:
Среди разлива страшного
Внезапно получил
Я телеграмму краткую."
"У вас ли Соловьев,
Скажите, что он нужен нам,
Что ждем его сейчас".
Конечно, я отвечал, что Соловьева нет, и поэтому даже теперь сомневаюсь, попадет ли своевременно это письмо в Ваши руки. Утешаюсь мыслью, что добрые души Ваших домашних сжалятся и перешлют эту хартию к Вам.
2-е. Я считаю себя до того Вам близким, что могу говорить вещи, о которых следует молчать. Вы мне дороги не только по уму и образованию, но гораздо более сверх того, - что бог сотворил Вас настоящим джентльменом до мозга костей. В Вас нет того вахлачества и лени, которой мы, русские, olemus {пахнем (лат.).}. Когда я вижу эти тихие и ясные черты, мне становится легко, как ласточке под окном. Sapienti sat {Знающему - довольно и этого (лат.).}.
3-е. Я на всех парах работаю над Горацием, и дело весьма спорится. Я так боялся эпод - по причине их формы, но теперь они у меня все за спиной.
Ночь была, и в небесах блистала луна озаренных
Между мельчайших огней,
Как великих богов оскорбить ты готовая силу
Вторила клятве моей и т. д.
Теперь я зарылся по уши в прекраснейших сатирах поэта.
Это образец языка, практического ума, тонкости, словом, прелесть.
Конечно, перевожу буквально. Но работы много. Надо готовиться. Так много на каждом шагу подробностей, без которых ничего понять невозможно. Бью на то, чтобы иметь радость зимой отлично издать всего Горация с примечаниями, вновь пересмотренного. Он ужасно криво пишет, а это я только и ценю в поэте и терпеть не могу прямолинейных. Написал целых три новых стихотворения, которые оставлю до Вашего приезда. Читал Вашу прекрасную статью о церковных толкованиях среди граждан.
Извините, не хочу справляться о заглавии.
4-е. Попадался ли Вам в Ќ 25 мартовского "Нового Времени" разбор моих виршей, - кого бы Вы думали? - Буренина {1}.
И разбор мастерской, по-моему. В такой тесной рамке он растузил дураков на славу и указал на главнейшие черты моей музы. Видно, что человек тонко понимает дело, хотя не могу понять, как тут же он восхищается прямолинейным Некрасовым? Бог с ними и со всей нашей интеллигенцией мужицкой, но удивительно, что Катков {2}, у которого я так много печатал, хоть бы пикнул.
5-е и главное. 10-го июня я выезжаю и возвращаюсь домой 14-го или 15 с Боратынской, если она сдержит слово. - Итак, соображайтесь с этим; но, главное, не обманите наших с женой горячих ожиданий. - Попросите брата или милую сестричку черкнуть мне 2 слова, коли бог почтовый наложил запрет на Вашу чернильницу. И адрес, адрес, адрес. Это одна из, нет - не из, а просто одна Ваша пята Ахилла. У меня всегда адрес печатный, а при перемене места все-таки адрес. А то: Гумбольту в Европе. - Буду ждать хоть звука с Вашей стороны.
Наши праздничные и будничные приветствия всем дорогим Вам.
Преданный Вам
А. Шеншин.
Не прослышите ли у Вольфа, как идут мои книги.
66
Московско-Курской ж. д. станция Коренная Пустынь.
26 июля 1889 г.
Милейший наш и дорогой
Владимир Сергеевич.
Так как, по случаю именин, лошадей приходилось посылать, рассчитывая на гостей, а не на письма, то выпущенная Вами чистая и прелестная голубица, в виде письма, задерживаемая уходом в два часа дня почтмейстера Коренной станции, по причине ее заказа (?), только вчера принесла нам свою миртовую ветку {1}.
Так как Мария Петровна действительно тронута Вашим добрым приветом и с достаточной поспешностью не находит слов благодарить Вас, то я, чувствуя и себя в этом отношении не богаче ее, только надеюсь на Вашу замечательную чуткость и уверен, что Вы прочтете эти слова между строками.
Я запрашивал о Вас у Михаила Сергеевича {2}, но ответа не получил, и душевно радуюсь, что, по крайней мере, знаю теперь, где Вы.
Марциал рассказывает про кривого пьяницу, которому доктор запрещает пить, щадя последний больной глаз. Но этот пьяница требует вина и пьет, чтобы проститься с глазом. Не таково ли с Вашей стороны отдохновение, предоставляемое симпатическим нервам? Конечно, Вы принадлежите к тем редким исключениям, которые ничего незначительного написать не могут.
Как я рад, что вы перевели Канта {3}. Это была Ваша священная обязанность, и я первый покупатель Вашего несомненно превосходного перевода. Хотя значение д_у_х_о_в_н_о_й т_е_л_е_с_н_о_с_т_и должно раскрыться в конце статьи, но и в том смысле, в каком я понимаю это счастливое выражение, оно мне чрезвычайно нравится {4}. Я понимаю слово д_у_х_о_в_н_ы_й в смысле не умопостигаемого, а насущного опытного характера, и, конечно, видимым его выражением, телесностью будет красота, меняющая лик свой с переменой характера. Красавец пьяный Силен не похож на Дориду у Геркулеса. Отнимите это тело у духовности, и Вы ее ничем не очертите.
Об упреках со стороны иезуитов в мистицизме судить не могу, так как этого не понимаю со стороны христианина, как не понимаю жреца Озириса, обвиняющего в мистицизме служителя Цереры или Цибелы. Конечно, будучи русским с головы до ног, я тем не менее радуюсь смертельному удару славянофильству. Как будто бы нельзя быть русским, не нарядившись пляшущей козой.
Не знаю, прочли ли Вы прекрасную брошюру К. Н. Леонтьева: "Народная политика как орудие революции". Чрезвычайно тонко и умно.
Зная Ваше отвращение к письмам, прошу Вас продолжать коснеть в граммафобии, что в случае крайности не удержит меня от письма к Вам.
Работаю над Марциалом и над своими записками понемногу, и будем ждать все, в том числе и Екатерина Владимировна, возможности приветствовать Вас на Плющихе.
Позвольте до личного свидания заочно от души
обнять Вас преданному
А. Шеншину {5}.
67
Московско-Курской ж. д. 8 июля 1892 г. станция Коренная Пустынь.
Дорогой Владимир Сергеевич.
Юрий Николаевич {1} смутил нас вестью, что, собравшись в Воробьевку, Вы изменили свое намерение. С Вашей легкой руки в нынешнем году Воробьевка представляет, по отношению к гостям, довольно разноцветный калейдоскоп, в котором точно по взаимному условию лица сменяются другими. Как ни досадно это в известном отношении, так как не дозволяет приглядеться к приезжему, тем не менее такое мелькание на нашем горизонте является хотя бы и нежелательным <но> фактом. Так, например, день Святой Ольги уносит завтрашний день от нас Страхова к его имениннице в Киев. Зато две Ольги, т. е. Иост и Галахова {2}, обещают прибыть к 22-му {3}, чтобы вместе с нами поклониться Вам. Мария Петровна просит прибавить, что помещение Ваше будет Вас ожидать. Уступаю перо более опытной руке и дружески жму Вам руку
Ваш старый А. Шеншин.
Как я рад, что Екатерина Владимировна исправила мой недосмотр и указала, что к 15 следует поздравить Вас с днем ангела. Исполняю это с тем большим удовольствием, что знаю, что ангел Ваш - чистый, вдохновенный и добрый гений.
68
Московско-Курской ж. д. 10 июля 1892 г. станция Коренная Пустынь.
Дорогой Владимир Сергеевич.
Юрий Николаевич нудит меня к плеоназму ввиду моего напоминания Вам о 22-м, тогда как Вы сами хорошо знаете, что такое напоминание есть только крайний наскок на Вашу нерешительность. А что мы все ждем Вас ежедневно с распростертыми объятиями к Юрию Николаевичу во флигель, - об <этом> говорить считаю излишним.
Преданный и признательный
Вам
А. Шеншин.
<Приписки Ю. Говорухи-Отрока: Новое классическое изречение Аф. Аф., произнесенное им с большою горячностью и даже перекрестившись: "Благодарю тебя, господи, за то, что я язычник" {1}.
Ю. Г.
Сейчас мы читали с А. А. поэму Фофанова. Герой кончает самоубийством, вот слова:
Он умер, он без чувств упал... т. е. сперва умер, а потом упал без чувств. Это уже мера всему>.
Я. П. ПОЛОНСКОМУ
69
Мая 31 <1846 г.>.
Любезный друг Яков Петрович!
Видишь ли, что я гораздо добрее до тебя, нежели ты до меня. Во-первых, я помню очень хорошо, как зовут Вашу Безалаберность, а во-вторых, не терзаю глаз твоих таким письмом, каким ты это сделал сейчас со мной, так как письмо твое только что сейчас дошло до меня. Что тебе сказать. Во-первых, чтобы ты не представлял меня себе иначе, нежели я в самом деле есть, скажу тебе, что я живу в Елисаветграде, корнет кирасирского Военного Ордена полка, прикомандирован к корпусному штабу, для исправления должности старшего адъютанта.
Живу себе понемножку. Воображаю, как ужасно поражает твой поэтический слух это прозаическое слово "понемножку". Но что же делать, друг, не век же страдать выдуманными страданиями и сидеть без свечки, топлива пишешь ты, моря меня со смеху, без халата, все это хорошо в воображении, а на деле очень скверно. Меня одни любят, другие терпят, а я - да что до этого. Я не делаю больших притязаний на человека, следовательно, остальное меня мало занимает. Иногда еще пишу. Ты говоришь, что делает Гораций? - отвечаю: первая книга докончена недавно, точно так же добросовестно, как и начата. Ты спросишь, отчего же ее нет в печати. Я скажу, что по причине весьма естественной: надо прежде купить верховую да пару упряжных лошадей. А у поэтов в каких веках бывали деньги? Если читаешь "Отечественные", то, верно, встречаешь иногда меня там {1}. Спасибо за присылку стихов. Благодарю Вас за билет, а за старанье вдвое. Но во всяком случае: "Вижу ль, я как во храме", "Вызов", "Мраморное сердце", "Последний разговор" - все это очень милые пьесы {2}, означенные печатью несомненного поэтического таланта.
Что я теперь не неистовствую - это я нахожу естественным. К чему? в мире от этого, между глупцами, пользы не будет, а только вред, а где же умных набраться? Ты меня просишь, чтобы я дал тебе адрес Григорьева; но каково же будет твое удивление, когда я тебе скажу: увы! не знаю его адреса, потому что уже больше года с ним не переписываюсь. "Отчего же?" Да так, мы друг друга перестали понимать, не скажу ничего, но желал бы, чтобы кто-нибудь посторонний мог разобрать наш духовный процесс. Кто прав, кто виноват. А жаль, очень жаль. Даже было время, когда мне это было и больно и обидно. Но метафизика уже не одного человека всадила в хемницеровскую яму {3}. Всех не перетаскаешь. Да, любезный друг мой Яков Петрович, неверие и вера, живущие во мне, не плоды, выросшие на университетской скамье, а на браздах жизни, усеянных, по словам поэта, "дикими бесплодными травами" Пиши, пожалуйста. Хотя на это первое письмо отвечай непременно с первой почтой, чтобы я видел, что письмо мое застало тебя в Тифлисе {4}. Напиши мне четко и хорошо свой адрес, одним словом, будь хоть в отношении ко мне человеком порядочным.
До следующего письма
Преданный тебе
Фет.
Вот мой адрес:
Его благородию
Афанасию Афанасьевичу
Фет.
Г-ну корнету кирасирского Военного Ордена полка.
В штаб 2-го резервного Кавалерийского корпуса.
Херсонской губернии в г. Елисаветград.
Еще раз прощай, когда-нибудь, может быть, пришлю тебе стихов, не высовывая языка. Да на что они тебе?
Пиши же, пиши сейчас, садись и пиши. А то это будет <нрзб.> совершенная. Будь здоров.
70
Елисаветград.
30-го июля <1846 г.>.
Любезный друг Яков Петрович!
Третьего дни только получил я твое письмо, которое меня многим порадовало касательно твоего положения. Наконец ты купил себе поэтический халат взамен былого, проданного за полкарбованца.
Как жаль, что я не могу лично с тобой побеседовать, а то-многое, что бы имело смысл в речи, на письме теряет его. Несмотря на видимую внешнюю положительность, которою жизнь меня окружила, я скажу тебе откровенно, что я люблю тот образ, который ты в настоящее время создаешь передо мною твоею жизнию. Да, твоя натура истинно поэтическая, и потому-то для тебя так трудно было устроиться до сих пор. Но если это пришло само собой, то зачем же не воспользоваться случаем.
Что касается до меня, то ты если не знал меня в Москве, то мог поэтическим чутьем прочувствовать. Я все тот же, кроме того, что:
Мой друг, я верую, надеюсь и люблю
И убежденья полон силы,
Что все, чем опытность снабдила грудь мою,
Дойдет со мною до могилы,
Что знамя истины, которому служу,
Вокруг меня овеет рати,
Что с тайной гордостью его я покажу
Толпе неверующих братии.
И что же? Новый день нисходит от творца.
И убежденья величавы
Бледнеют видимо, как за спиной косца
Грядами скошенные травы.
Кроме того, что я не очень-то верю в самого себя да и не нуждаюсь ни в ком, кроме своего начальства, я все тот же. Что же касается до тебя, то я люблю тебя за твой талант и, как я уже сказал, за твою поэтически наивную природу. Что же ты не напишешь, это меня интересует, составляют ли 1040 рублей сер. на Кавказе в приложении к жизни именно столько, как у нас, или только не более как на ассигнации? Продолжай писать и печатать, что тебе смотреть на херовину, если не забыл еще этого технического термина. Я хочу тоже по разным причинам издавать нынешний год здесь альманах {1}. Сделай милость, дай несколько стихов, сколько можешь. Подписная цена 28 сер. Может быть, в Тифлисе найдутся охотники, и это к сведению. Жду с нетерпением от тебя в скором времени письма - и стихов, само собою разумеется!
Что касается до Григорьева, то я уже столько слышал нехорошего насчет его поведения, что мне сначала было больно и грустно, а теперь делается гадко. Вот что значит ложное направление и слабая воля. Милановского {2} надобно бы как редкость посадить в клетку и сохранить для беспристрастного потомства. Впрочем, он только и мог оседлать такого сумасброда, как Григорьев. Как чист, как свят был тот Григорьев, которого мы знали в Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Искренний Ваш почитатель А. Шеншин.
65
Московско-Курской ж. д. станция Коренная Пустынь. 14 апреля <1883 г.>.
Давненько получил я, дорогой Владимир Сергеевич, Ваш милый фонтанчик и, окруженный со всех сторон полой водой, не собрался отвечать Вам, а сказать хочется много, и не знаю, с чего начать.
1-е
Среди долины ровныя. Нет:
Среди разлива страшного
Внезапно получил
Я телеграмму краткую."
"У вас ли Соловьев,
Скажите, что он нужен нам,
Что ждем его сейчас".
Конечно, я отвечал, что Соловьева нет, и поэтому даже теперь сомневаюсь, попадет ли своевременно это письмо в Ваши руки. Утешаюсь мыслью, что добрые души Ваших домашних сжалятся и перешлют эту хартию к Вам.
2-е. Я считаю себя до того Вам близким, что могу говорить вещи, о которых следует молчать. Вы мне дороги не только по уму и образованию, но гораздо более сверх того, - что бог сотворил Вас настоящим джентльменом до мозга костей. В Вас нет того вахлачества и лени, которой мы, русские, olemus {пахнем (лат.).}. Когда я вижу эти тихие и ясные черты, мне становится легко, как ласточке под окном. Sapienti sat {Знающему - довольно и этого (лат.).}.
3-е. Я на всех парах работаю над Горацием, и дело весьма спорится. Я так боялся эпод - по причине их формы, но теперь они у меня все за спиной.
Ночь была, и в небесах блистала луна озаренных
Между мельчайших огней,
Как великих богов оскорбить ты готовая силу
Вторила клятве моей и т. д.
Теперь я зарылся по уши в прекраснейших сатирах поэта.
Это образец языка, практического ума, тонкости, словом, прелесть.
Конечно, перевожу буквально. Но работы много. Надо готовиться. Так много на каждом шагу подробностей, без которых ничего понять невозможно. Бью на то, чтобы иметь радость зимой отлично издать всего Горация с примечаниями, вновь пересмотренного. Он ужасно криво пишет, а это я только и ценю в поэте и терпеть не могу прямолинейных. Написал целых три новых стихотворения, которые оставлю до Вашего приезда. Читал Вашу прекрасную статью о церковных толкованиях среди граждан.
Извините, не хочу справляться о заглавии.
4-е. Попадался ли Вам в Ќ 25 мартовского "Нового Времени" разбор моих виршей, - кого бы Вы думали? - Буренина {1}.
И разбор мастерской, по-моему. В такой тесной рамке он растузил дураков на славу и указал на главнейшие черты моей музы. Видно, что человек тонко понимает дело, хотя не могу понять, как тут же он восхищается прямолинейным Некрасовым? Бог с ними и со всей нашей интеллигенцией мужицкой, но удивительно, что Катков {2}, у которого я так много печатал, хоть бы пикнул.
5-е и главное. 10-го июня я выезжаю и возвращаюсь домой 14-го или 15 с Боратынской, если она сдержит слово. - Итак, соображайтесь с этим; но, главное, не обманите наших с женой горячих ожиданий. - Попросите брата или милую сестричку черкнуть мне 2 слова, коли бог почтовый наложил запрет на Вашу чернильницу. И адрес, адрес, адрес. Это одна из, нет - не из, а просто одна Ваша пята Ахилла. У меня всегда адрес печатный, а при перемене места все-таки адрес. А то: Гумбольту в Европе. - Буду ждать хоть звука с Вашей стороны.
Наши праздничные и будничные приветствия всем дорогим Вам.
Преданный Вам
А. Шеншин.
Не прослышите ли у Вольфа, как идут мои книги.
66
Московско-Курской ж. д. станция Коренная Пустынь.
26 июля 1889 г.
Милейший наш и дорогой
Владимир Сергеевич.
Так как, по случаю именин, лошадей приходилось посылать, рассчитывая на гостей, а не на письма, то выпущенная Вами чистая и прелестная голубица, в виде письма, задерживаемая уходом в два часа дня почтмейстера Коренной станции, по причине ее заказа (?), только вчера принесла нам свою миртовую ветку {1}.
Так как Мария Петровна действительно тронута Вашим добрым приветом и с достаточной поспешностью не находит слов благодарить Вас, то я, чувствуя и себя в этом отношении не богаче ее, только надеюсь на Вашу замечательную чуткость и уверен, что Вы прочтете эти слова между строками.
Я запрашивал о Вас у Михаила Сергеевича {2}, но ответа не получил, и душевно радуюсь, что, по крайней мере, знаю теперь, где Вы.
Марциал рассказывает про кривого пьяницу, которому доктор запрещает пить, щадя последний больной глаз. Но этот пьяница требует вина и пьет, чтобы проститься с глазом. Не таково ли с Вашей стороны отдохновение, предоставляемое симпатическим нервам? Конечно, Вы принадлежите к тем редким исключениям, которые ничего незначительного написать не могут.
Как я рад, что вы перевели Канта {3}. Это была Ваша священная обязанность, и я первый покупатель Вашего несомненно превосходного перевода. Хотя значение д_у_х_о_в_н_о_й т_е_л_е_с_н_о_с_т_и должно раскрыться в конце статьи, но и в том смысле, в каком я понимаю это счастливое выражение, оно мне чрезвычайно нравится {4}. Я понимаю слово д_у_х_о_в_н_ы_й в смысле не умопостигаемого, а насущного опытного характера, и, конечно, видимым его выражением, телесностью будет красота, меняющая лик свой с переменой характера. Красавец пьяный Силен не похож на Дориду у Геркулеса. Отнимите это тело у духовности, и Вы ее ничем не очертите.
Об упреках со стороны иезуитов в мистицизме судить не могу, так как этого не понимаю со стороны христианина, как не понимаю жреца Озириса, обвиняющего в мистицизме служителя Цереры или Цибелы. Конечно, будучи русским с головы до ног, я тем не менее радуюсь смертельному удару славянофильству. Как будто бы нельзя быть русским, не нарядившись пляшущей козой.
Не знаю, прочли ли Вы прекрасную брошюру К. Н. Леонтьева: "Народная политика как орудие революции". Чрезвычайно тонко и умно.
Зная Ваше отвращение к письмам, прошу Вас продолжать коснеть в граммафобии, что в случае крайности не удержит меня от письма к Вам.
Работаю над Марциалом и над своими записками понемногу, и будем ждать все, в том числе и Екатерина Владимировна, возможности приветствовать Вас на Плющихе.
Позвольте до личного свидания заочно от души
обнять Вас преданному
А. Шеншину {5}.
67
Московско-Курской ж. д. 8 июля 1892 г. станция Коренная Пустынь.
Дорогой Владимир Сергеевич.
Юрий Николаевич {1} смутил нас вестью, что, собравшись в Воробьевку, Вы изменили свое намерение. С Вашей легкой руки в нынешнем году Воробьевка представляет, по отношению к гостям, довольно разноцветный калейдоскоп, в котором точно по взаимному условию лица сменяются другими. Как ни досадно это в известном отношении, так как не дозволяет приглядеться к приезжему, тем не менее такое мелькание на нашем горизонте является хотя бы и нежелательным <но> фактом. Так, например, день Святой Ольги уносит завтрашний день от нас Страхова к его имениннице в Киев. Зато две Ольги, т. е. Иост и Галахова {2}, обещают прибыть к 22-му {3}, чтобы вместе с нами поклониться Вам. Мария Петровна просит прибавить, что помещение Ваше будет Вас ожидать. Уступаю перо более опытной руке и дружески жму Вам руку
Ваш старый А. Шеншин.
Как я рад, что Екатерина Владимировна исправила мой недосмотр и указала, что к 15 следует поздравить Вас с днем ангела. Исполняю это с тем большим удовольствием, что знаю, что ангел Ваш - чистый, вдохновенный и добрый гений.
68
Московско-Курской ж. д. 10 июля 1892 г. станция Коренная Пустынь.
Дорогой Владимир Сергеевич.
Юрий Николаевич нудит меня к плеоназму ввиду моего напоминания Вам о 22-м, тогда как Вы сами хорошо знаете, что такое напоминание есть только крайний наскок на Вашу нерешительность. А что мы все ждем Вас ежедневно с распростертыми объятиями к Юрию Николаевичу во флигель, - об <этом> говорить считаю излишним.
Преданный и признательный
Вам
А. Шеншин.
<Приписки Ю. Говорухи-Отрока: Новое классическое изречение Аф. Аф., произнесенное им с большою горячностью и даже перекрестившись: "Благодарю тебя, господи, за то, что я язычник" {1}.
Ю. Г.
Сейчас мы читали с А. А. поэму Фофанова. Герой кончает самоубийством, вот слова:
Он умер, он без чувств упал... т. е. сперва умер, а потом упал без чувств. Это уже мера всему>.
Я. П. ПОЛОНСКОМУ
69
Мая 31 <1846 г.>.
Любезный друг Яков Петрович!
Видишь ли, что я гораздо добрее до тебя, нежели ты до меня. Во-первых, я помню очень хорошо, как зовут Вашу Безалаберность, а во-вторых, не терзаю глаз твоих таким письмом, каким ты это сделал сейчас со мной, так как письмо твое только что сейчас дошло до меня. Что тебе сказать. Во-первых, чтобы ты не представлял меня себе иначе, нежели я в самом деле есть, скажу тебе, что я живу в Елисаветграде, корнет кирасирского Военного Ордена полка, прикомандирован к корпусному штабу, для исправления должности старшего адъютанта.
Живу себе понемножку. Воображаю, как ужасно поражает твой поэтический слух это прозаическое слово "понемножку". Но что же делать, друг, не век же страдать выдуманными страданиями и сидеть без свечки, топлива пишешь ты, моря меня со смеху, без халата, все это хорошо в воображении, а на деле очень скверно. Меня одни любят, другие терпят, а я - да что до этого. Я не делаю больших притязаний на человека, следовательно, остальное меня мало занимает. Иногда еще пишу. Ты говоришь, что делает Гораций? - отвечаю: первая книга докончена недавно, точно так же добросовестно, как и начата. Ты спросишь, отчего же ее нет в печати. Я скажу, что по причине весьма естественной: надо прежде купить верховую да пару упряжных лошадей. А у поэтов в каких веках бывали деньги? Если читаешь "Отечественные", то, верно, встречаешь иногда меня там {1}. Спасибо за присылку стихов. Благодарю Вас за билет, а за старанье вдвое. Но во всяком случае: "Вижу ль, я как во храме", "Вызов", "Мраморное сердце", "Последний разговор" - все это очень милые пьесы {2}, означенные печатью несомненного поэтического таланта.
Что я теперь не неистовствую - это я нахожу естественным. К чему? в мире от этого, между глупцами, пользы не будет, а только вред, а где же умных набраться? Ты меня просишь, чтобы я дал тебе адрес Григорьева; но каково же будет твое удивление, когда я тебе скажу: увы! не знаю его адреса, потому что уже больше года с ним не переписываюсь. "Отчего же?" Да так, мы друг друга перестали понимать, не скажу ничего, но желал бы, чтобы кто-нибудь посторонний мог разобрать наш духовный процесс. Кто прав, кто виноват. А жаль, очень жаль. Даже было время, когда мне это было и больно и обидно. Но метафизика уже не одного человека всадила в хемницеровскую яму {3}. Всех не перетаскаешь. Да, любезный друг мой Яков Петрович, неверие и вера, живущие во мне, не плоды, выросшие на университетской скамье, а на браздах жизни, усеянных, по словам поэта, "дикими бесплодными травами" Пиши, пожалуйста. Хотя на это первое письмо отвечай непременно с первой почтой, чтобы я видел, что письмо мое застало тебя в Тифлисе {4}. Напиши мне четко и хорошо свой адрес, одним словом, будь хоть в отношении ко мне человеком порядочным.
До следующего письма
Преданный тебе
Фет.
Вот мой адрес:
Его благородию
Афанасию Афанасьевичу
Фет.
Г-ну корнету кирасирского Военного Ордена полка.
В штаб 2-го резервного Кавалерийского корпуса.
Херсонской губернии в г. Елисаветград.
Еще раз прощай, когда-нибудь, может быть, пришлю тебе стихов, не высовывая языка. Да на что они тебе?
Пиши же, пиши сейчас, садись и пиши. А то это будет <нрзб.> совершенная. Будь здоров.
70
Елисаветград.
30-го июля <1846 г.>.
Любезный друг Яков Петрович!
Третьего дни только получил я твое письмо, которое меня многим порадовало касательно твоего положения. Наконец ты купил себе поэтический халат взамен былого, проданного за полкарбованца.
Как жаль, что я не могу лично с тобой побеседовать, а то-многое, что бы имело смысл в речи, на письме теряет его. Несмотря на видимую внешнюю положительность, которою жизнь меня окружила, я скажу тебе откровенно, что я люблю тот образ, который ты в настоящее время создаешь передо мною твоею жизнию. Да, твоя натура истинно поэтическая, и потому-то для тебя так трудно было устроиться до сих пор. Но если это пришло само собой, то зачем же не воспользоваться случаем.
Что касается до меня, то ты если не знал меня в Москве, то мог поэтическим чутьем прочувствовать. Я все тот же, кроме того, что:
Мой друг, я верую, надеюсь и люблю
И убежденья полон силы,
Что все, чем опытность снабдила грудь мою,
Дойдет со мною до могилы,
Что знамя истины, которому служу,
Вокруг меня овеет рати,
Что с тайной гордостью его я покажу
Толпе неверующих братии.
И что же? Новый день нисходит от творца.
И убежденья величавы
Бледнеют видимо, как за спиной косца
Грядами скошенные травы.
Кроме того, что я не очень-то верю в самого себя да и не нуждаюсь ни в ком, кроме своего начальства, я все тот же. Что же касается до тебя, то я люблю тебя за твой талант и, как я уже сказал, за твою поэтически наивную природу. Что же ты не напишешь, это меня интересует, составляют ли 1040 рублей сер. на Кавказе в приложении к жизни именно столько, как у нас, или только не более как на ассигнации? Продолжай писать и печатать, что тебе смотреть на херовину, если не забыл еще этого технического термина. Я хочу тоже по разным причинам издавать нынешний год здесь альманах {1}. Сделай милость, дай несколько стихов, сколько можешь. Подписная цена 28 сер. Может быть, в Тифлисе найдутся охотники, и это к сведению. Жду с нетерпением от тебя в скором времени письма - и стихов, само собою разумеется!
Что касается до Григорьева, то я уже столько слышал нехорошего насчет его поведения, что мне сначала было больно и грустно, а теперь делается гадко. Вот что значит ложное направление и слабая воля. Милановского {2} надобно бы как редкость посадить в клетку и сохранить для беспристрастного потомства. Впрочем, он только и мог оседлать такого сумасброда, как Григорьев. Как чист, как свят был тот Григорьев, которого мы знали в Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38