– Анализы одежды мальчика показывают наличие компонентов горючей смеси из петарды, но полное отсутствие бензина, – продолжил он. – Таким образом, кто бы ни превратил эту квартиру в крематорий, это были не мальчишки. Кто еще хочет высказаться?
– Нам нужны свидетели, босс.
Это было очевидное утверждение, но от этого не менее справедливое. Без свидетелей невозможно подтвердить участие в этой трагедии других ребят. Джез один будет обвинен в поджоге, и они никогда не узнают, почему была выбрана именно эта квартира и в то время.
– Ладно, – сказал Рикмен. – Начинаем снова в обратном порядке опрашивать каждого в тех блочных домах. Постараемся убедить людей, что мы на их стороне. Нам нужно еще как можно быстрее отработать общежитие, где проживал Якубас Пятраускас. Похоже на то, что он пытался сообщить нам информацию, поэтому-то его и убили. Переговорите в доме с каждым, включая обслуживающий персонал, выясните, не доверился ли он кому-нибудь.
– Не хочу показаться глупым, босс… – Танстолл, пухлый, в рубашке на два размера меньше нужного, поднял руку, привлекая внимание.
Рикмен сомневался, может ли этот мужик хоть раз открыть рот так, чтобы не показаться глупым. Он выждал, и Танстолл заговорил:
– Этого малого, Пятраускаса, убрали, и он не сумел нам кое-что рассказать. Вряд ли кто-то собирается строиться в очередь для дружеской беседы с нами, разве нет?
– Если мы не будем опрашивать людей, то мы никогда и не узнаем. Разве нет, Танстолл? – поддразнил его Рикмен. Но про себя он думал, что Танстолл прав. Никто не пойдет на риск сразу после того, что случилось с Пятраускасом.
Через несколько минут совещание закончилось. Рикмен задержал Наоми Харт:
– Ты хорошо провела допрос Джордана вчера вечером.
Уголок ее рта чуть дернулся – не будет же она при парнях радостно улыбаться, как девчушка, только потому, что босс ее похвалил.
– Благодарю, босс. Жаль, что это не принесло никакой пользы.
– Время покажет. Передашь это на рассмотрение в социальную службу? – спросил он, показывая на видеопленку.
– Этот бойфренд? – догадалась Харт. – Вы предполагаете?…
– Я знаю, – ответил Рикмен. – Он только вредит мальчишке, а это надо прекратить.

Глава 30

Если Грейс не вызывают на работу, то в субботнее утро она обычно приводит в порядок бумаги, читает и занимается домашним хозяйством. Вчерашний мороз сменился угрюмым туманом, стекавшим с каждого дерева в саду.
Джеффу позвонили в четыре утра. Еще одно убийство проживавшего во временном жилье. С того времени телефон Джеффа отвечал: «Абонент недоступен», и по опыту она знала, что вероятнее всего домой он допоздна не вернется. Погода была слишком суровой для прогулок, обстоятельства слишком беспокойные, чтобы сидеть без дела, поэтому она просмотрела свою электронную почту, вычистив из компьютера сообщения последних недель, затем рассортировала почту обычную. В большинстве это был ненужный мусор, но пару счетов необходимо оплатить. После она приступила к уборке дома, небрежно протирая пыль, собирая газеты на выброс и расставляя книги по своим местам.
К половине второго она вытерла пыль с мебели, вымыла и продезинфицировала кухню и ванную, намного превысив привычный лимит времени на домашние дела. Она шлепнулась на диван в гостиной с кружкой чая и щелкнула пультом, чтобы посмотреть новости.
Она узнала Якубаса сразу же, как только увидела фотографию. У него было то же самое свирепое выражение лица, с каким он заявился к ней в кабинет, хотя сейчас она поняла, что это скорее для защиты, чем для нападения. На приеме его враждебность – очень схожая с нервным перевозбуждением – была пугающей, а глядя на снимок на экране, она увидела следы тревог и неприятностей, отразившихся на его лице, и прочитала тревогу в глазах.
Она тогда поссорилась с Натальей. Что он там такое сказал, уходя? «Спросите, почему она все еще здесь». До войны Книн был сербским анклавом в Хорватии, это Грейс усвоила хорошо. Натальины родители погибли, когда хорваты отвоевали Книн у республики Сербская Краина в девяносто шестом году. Сто пятьдесят тысяч сербов бежали после этого из Хорватии. Разве Наталья может рассчитывать вернуться на родину?
В течение часа Грейс мучилась сомнениями. Если она не расскажет Джеффу то, что ей известно, это может в достаточной степени затруднить Полицейское расследование целой серии убийств. Если же расскажет, то может подвергнуть свою подругу неведомой опасности. Наталья начала с ней работать вскоре по приезде в Ливерпуль из Лондона. Это было весной девяносто седьмого. В Лондоне она работала в благотворительной организации, помогавшей ей с прошением о предоставлении убежища, сначала на общественных началах, потом как наемный работник. Грейс вспомнила, что еще спрашивала у нее рекомендательное письмо.
Грейс спрыгнула с дивана и побежала наверх. Она сохраняла большую часть своей деловой корреспонденции, примерно за последние пять лет, сортируя и выбрасывая ненужное в мусор, только когда ее чердак был уже настолько завален коробками и папками с документами, что она не могла найти то, что хотела.
Папки не оказалось там, где она ее оставляла: должно быть, здесь рылся Джефф. Она начала просматривать стоявшие штабелем коробки, сначала беспорядочно переставляя, пока до нее не дошло, что она берется по второму разу за уже отставленные в сторону. Тогда она стала действовать более методично, даже попутно отложила кипу бумаг, чтобы их сжечь. В конечном итоге нашла нужную папку под налоговыми декларациями за последние три года.
Она извлекла на свет два скрепленных, слегка пожелтевших листа и стала просматривать.
«Н. Сремач». За именем следовал большой перечень обязанностей, которые она исполняла в лондонской благотворительной организации, крайне похвальная оценка ее компетентности и надежности и в самом низу страницы то, что Грейс и искала, – имя и контактный телефон.
Не отряхнув пыль и не дав себе времени выяснить, не поменяла ли Хилари Ярроп работу, Грейс схватила мобильник и набрала номер. Она чувствовала себя предательницей и потому с облегчением услышала пиликанье автоответчика. Она уже собиралась дать отбой, когда голос проговорил: «Если вам нужно срочно связаться со мной, вы можете позвонить мне на мобильный…»
Грейс схватила подвернувшийся маркер и набросала номер жирными черными цифрами на обороте рекомендательного письма. «Вероятней всего, это служебный номер, – сказала себе Грейс. – Без сомнения, в уикенд он выключен».
Она набрала номер и нажала «вызов» лишь после некоторого колебания. Ответили уже через пару гудков. Голос женщины был напряжен, она явно ожидала от звонка проблем, поэтому Грейс поскорее представилась. Мисс Ярроп оборвала ее краткое резюме:
– Я знаю, кто вы такая, доктор Чэндлер. Читала вашу статью в «Ланцете». Вы поставили в ней ряд важных вопросов.
«Слава богу, ей понравилось», – подумала Грейс и сказала:
– Мне очень не хотелось беспокоить вас в выходной день, но…
– Все в порядке, – прервала ее мисс Ярроп. – Я слежу за событиями по газетам.
Грейс еще раз почувствовала облегчение: объяснить, почему она звонит, было бы непросто.
– Вы догадались о причине моего звонка. У меня переводчиком работает Наталья Сремач.
– Наталья. Да, я помню.
– Вы были ее куратором? – осторожно начала Грейс.
– Да, – подтвердила мисс Ярроп. – Как она?
– Неважно, – ответила Грейс. – Меня беспокоит ее состояние. С тех пор как начались все эти убийства, оно, на мой взгляд, стало критическим.
– Наталья ведь тоже беженка, доктор Чэндлер. Ее это неизбежно затрагивает.
– Да, конечно, – согласилась Грейс, – но здесь нечто большее. Мне кажется, она что-то знает.
– Об убийствах? – Мисс Ярроп явно была потрясена. – Вы с ней говорили?
– Она отказывается это обсуждать.
– А я чем могу здесь помочь?
– Вы были куратором Натальи и…
– Мы это уже установили. – Грейс услышала намек на раздражение в ее голосе, это уже не был дружеский обмен мнениями между двумя профессионалами.
– Я понимаю, что это… не отвечает правилам. Но, пожалуйста, поверьте мне на слово, я никогда не решилась бы вас расспрашивать, если бы видела другую возможность.
– Спрашивать о чем? – произнесла мисс Ярроп ледяным тоном.
«Черт!» – Грейс поняла, что мисс Ярроп не ответит на ее вопрос. Но она задаст его в любом случае, поскольку не может подвергать жизнь Натальи опасности из-за своего щепетильного нежелания задавать бестактные вопросы. Она чувствовала, что ее подруга страдает. Ей казалось, что Наталья в беде, и она ни за что не бросит ее справляться с бедой в одиночку. Даже если это будет вмешательством в личную жизнь.
Она решила задать прямой вопрос:
– Не вспомните ли вы что-то, что… сможет объяснить…
– Наталья больше не является нашим клиентом, – прервала мисс Ярроп.
– Я понимаю. Но я спрашиваю не из любопытства, я пытаюсь помочь ей.
– У нее есть право неприкосновенности частной жизни.
– Я знакома с правилами конфиденциальности, – сказала Грейс, соблюдая корректность, понимая, что сможет добиться сотрудничества с мисс Ярроп, только если сохранит трезвый профессиональный подход. – Но уверена, что она нуждается в помощи.
– Ну так и поговорите с ней.
– Я пыталась. – Она задержала дыхание и добавила: – Мне кажется, она боится рассказать мне, что ее гнетет.
– Не понимаю, чем я могла бы помочь, – произнесла мисс Ярроп с очевидным нетерпением. – Я не видела ее… так… почти семь лет.
– Я надеялась, что вы сможете рассказать мне об обстоятельствах ее прибытия в страну.
– Нет. – Мисс Ярроп сейчас уже сердилась, тон ее был непреклонен. – И я удивлена, слыша подобные вопросы от коллеги-профессионала.
– Я не собираюсь использовать это против нее. Я всего лишь хочу помочь молодой подруге. Я уверена, она находится в беде, с которой сама справиться не в силах.
– Ну, не такой уж и молодой, – поправила мисс Ярроп. – И эта Наталья, я уверена, вполне способна позаботиться о себе сама.
Грейс начала было говорить, но мисс Ярроп, повысив голос, закончила:
– Ничем не могу вам помочь. И если хотите узнать о Наталье больше, то вам следует разговаривать с ней.

Глава 31

Из-за того что работы среди иммигрантской общины стало намного больше, а нужно было еще расследовать новое убийство, людей им теперь катастрофически не хватало. Управление прислало им в помощь всего лишь нескольких офицеров, которые занимались бумажной работой. Единственное, что еще мог сделать Рикмен, – это требовать от своей команды продолжать работать сверхурочно без оплаты. Он понимал: если они в ближайшее время не добьются видимых успехов в расследовании, ситуация еще больше осложнится.
В восемьдесят первом массовые беспорядки бушевали совсем рядом с их домом. Тем летом было тепло, и он слушал звуки погромов и грабежей, подняв повыше раму, вопреки указаниям матери держать окна закрытыми, а шторы задернутыми. Правда, он не верил, что у них есть нечто такое, что стоило бы украсть.
Их дом стоял в нескольких минутах ходьбы от Лодж-лейн, где больше всего и свирепствовали грабители. До него доносились крики, звон разбитых стекол и следом вой сирен полиции, пожарных, машин «скорой помощи». Иногда водители, пренебрегая опасностью, пробивали бреши в баррикадах, и вскоре запах дыма от горящих автомобилей волнами растекался в воздухе. Горели разгромленные магазины, и, хотя уличные фонари не включали, ночью оранжевое зарево подсвечивало небо.
Он слушал карманный приемник, прижав его к уху, поэтому родители не догадывались, что он еще не спит. Встревоженный голос репортера описывал толпы, выносящие холодильники, телевизоры и прочие товары из разграбленных магазинов.
На следующий день, рано утром, он незаметно выбрался из дома и, хотя это было строжайше запрещено, отправился по магазинам. Глаза горели от сажи, как грязный снег падавшей с бесцветного неба, на котором не было ни облачка. На улицах стояла тишина. Не было слышно привычного громыхания транспорта на главной магистрали. Единственным звуком стало монотонное жужжание какого-то двигателя. Сначала он подумал, что это автобус, ожидающий пассажиров, но, обогнув угол, обнаружил, что это работает не один, а целых три пожарных насоса.
Кое-как он перебрался через разваленную каменную кладку в полкирпича и обломки шифера. Тротуары сверкали битым стеклом. Долгое время после этого его будут преследовать сны, в которых зачерненные сажей окна пугающе пялятся на него пустыми глазницами. Повсюду сожженные машины со снятыми или горящими черным дымом покрышками. На некоторых участках асфальт был оплавлен и изрыт огненным жаром.
Булочная Уильямса в середине квартала была разорена, крыша обвалилась, стропила едва не превратились в уголь. Уильямс продавал домашние пирожные, порой кривобокие, но всегда потрясающе вкусные. В лепешках было полно изюма, пирожные плевались в ладонь джемом или кремом, если ты сжимал их посильнее. Женщины за прилавком, которая смеялась над тем, как он долго пересчитывает монетки в потной ладошке, но всегда выбирала ему самый большой кекс и самую толстую лепешку, сейчас не было.
По соседству, в мелочной лавке, пахнущей мылом и пылью, его мать покупала тарелки и блюдца поштучно на замену битым. Еще здесь продавались пугачи и бумажные пистоны, взрывавшиеся как бомбочки. Они были незаменимы для дворовых войнушек на темных зимних улицах. Фейерверки в октябре, блестки и мишура в конце года, а весной пестрая смесь цветов – яркие маргаритки его мать высаживала на узкой полоске земли под окном.
Мелочная лавка была разграблена, окна разбиты, неузнаваемые остатки товаров валялись покрытые толстым слоем сажи. Ряды магазинов стояли пустые, вылизанные огнем и обреченные на уничтожение.
Тогда казалось, что идет война и он, одиннадцатилетний мальчик, находится в самом ее центре. И в его душе родилась боль, которая раздирала грудь и стала его неотъемлемой частью на долгие годы. Иногда она увядала до тупой, ноющей, но никогда не покидала его совсем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46