Но он развернулся и вышел. По пути сорвал со стены один из плакатов, скомкал в руках и швырнул на пол. Грейс подошла к двери и заперла ее.
Наталья продолжала сидеть, глядя в чистый лист блокнота.
– О чем он тебе говорил? – спросила Грейс, чувствуя, что дрожит.
– Я переводила. – Она не поднимала глаз.
– Явно не все.
– Мне нужно покурить, – сказала Наталья и встала, но Грейс ее остановила.
– Останься, нечего от меня сбегать.
Та насупилась:
– Я хочу курить.
– Это отговорка. О чем вы спорили?
Наталья смотрела в сторону, сжав губы так, будто боялась, что вопреки ее желанию они выболтают секрет.
– Что он имел в виду, говоря про возвращение на Балканы?
Наталья улыбнулась. Улыбка была печальной.
– У нас на Балканах есть поговорка: «Правда – истинная ложь». – Она вздохнула. – Я не хочу лгать тебе, Грейс. Пожалуйста, не задавай вопросы, на которые я не могу ответить.
Была уже середина дня, когда Джефф Рикмен выкроил время, чтобы осуществить свой план по «ограничению домыслов в прессе», о котором он говорил Фостеру. После появления Мирко Андрича в телепередаче все захотели взять интервью у красивого серба, говорившего так искренне. Местные газеты напечатали его фото с доброжелательными комментариями, а в радиовыпуске новостей он был назван выразителем интересов беженцев.
Рикмен разыскал его квартиру на верхнем этаже дома у пристани Альберта. Он въехал в ворота и повернул налево, на засыпанную гравием автостоянку. Солнце стояло низко над перестроенными пакгаузами, обрамляющими центральный причал, но между строениями он увидел свет, внезапно вспыхнувший на воде. Парусное судно причаливало по спокойной волне к одной из пристаней рядом с насосной станцией, его такелаж пел и позвякивал на ходу.
Андрич ждал его. Тем не менее Рикмену пришлось предъявить удостоверение охраннику, дежурившему в фойе. Охрана, похоже, входила в солидную сумму арендной платы. Он поднялся на лифте на верхний этаж и ступил в застеленный ковром коридор. На этом этаже было только две двери, по одной с каждой стороны холла.
Андрич был один. Он любезно поздоровался с Рикменом, но выглядел немного настороженно. Рикмен вспомнил их разговор с Грейс предыдущим вечером. Без сомнения, у Андрича есть основания не доверять полиции.
Они прошли в просторную гостиную, к потолку которой тянулись стройные колонны. Из ряда окон открывался красивый, как на открытке, вид на золотой закат за рекой Мерси. Основательные дубовые полы и дорогие ковры, разбросанные как ненужные воскресные газеты возле диванов, каждый из которых был рассчитан на пятерых сидящих. В огромном камине с дымоходом из нержавеющей стали полыхали дрова.
– Неплохо для съемной квартирки, а? – спросил Андрич.
– Очень уютно.
– Что до меня, то я не люблю запаха горящего дерева. Это напоминает о войне. Мы вырубали на дрова деревья в парках и на улицах. В Сараеве не осталось даже кустика.
– В трудные времена людям надо как-то выживать, – сказал Рикмен.
Он увидел искру изумления в глазах Андрича.
– Странно слышать подобные вещи от полицейского.
Рикмен неловко повел головой:
– Ну, мы тоже люди.
Андрич склонил голову в знак согласия и, несколько заинтригованный, указал Рикмену на один из диванов.
Телефон разок чирикнул, и тут же включился автоответчик. Во время их беседы звонили еще несколько раз – вне сомнения, с радио и телевидения с просьбами об интервью.
– Вы привлекаете внимание средств массовой информации, – заметил Рикмен.
Андрич глянул в сторону телефона:
– Не такое, как вы. – Он невозмутимо сидел напротив, элегантный, одетый во все черное.
– Я так не считаю, – возразил Рикмен. – Вы произвели большое впечатление. – Он опять заметил мимолетное изумление на лице серба.
– Я сказал то, что думал, и вам это не понравилось.
Рикмен пожал плечами:
– Я уважаю вашу точку зрения… Иммигрантам и беженцам трудно разговаривать с нами, я это знаю, и я их понимаю. Но мы стараемся защищать людей в этой стране, и нам приходится прибегать к различным видам сотрудничества.
Андрич внимательно смотрел на него, его глаза были темны и непроницаемы.
«Он мне откажет», – подумал Рикмен.
Андрич подошел к окну и стоял, глядя за реку.
– Я не стану осведомителем.
Но он не все еще сказал – Рикмен был уверен. Он ждал, и после короткой паузы Андрич продолжил:
– Я, возможно, мог бы переговорить с людьми. Разъяснить то, что вы сказали мне. Если они пойдут навстречу, очень хорошо. Если же нет… – Теперь он пожал плечами, и у Рикмена, смотревшего на его спину, сложилось впечатление, что хорошо сшитый пиджак скрывает впечатляющую мускулатуру.
– Звучит разумно. – Он ощущал, что Андрич все еще колебался, и знал, что попытка убеждать его дальше может только подтолкнуть к безоговорочному отказу.
Немного погодя Андрич глубоко вздохнул и спросил:
– Чего вы хотите?
– София Хабиб, девушка, которая была убита. Нам известно, что она не проживала в предписанном ей общежитии. Нам нужно знать почему.
– А вы видели эти общежития? – спросил Андрич.
Рикмен постарался скрыть улыбку:
– Вопреки тому, что показывают по телевизору, инспектор-детектив крайне редко выезжает на бытовые вызовы.
Андрич отвернулся от окна вполоборота, держа руку в кармане брюк, вежливый и безразличный.
– Буду откровенен. В большинстве случаев дома, отведенные под временное жилье, переполнены. Там сыро, грязно, а для девушки может быть и небезопасно. – В ответ на вопросительный взгляд Рикмена он пояснил: – На каждую одинокую женщину, прибывающую в вашу страну в поисках убежища, приходится двадцать мужчин. Некоторые из этих мужчин… – плохие люди. Другие… – Он вытащил руку из кармана и поднял ее, пытаясь подобрать слово. – Голодные? А она одна-одинешенька. Что она может сделать, чтобы защитить себя?
– Ладно, – сказал Рикмен, чувствуя, что сейчас он хоть чего-то достиг. – Я понимаю, почему она могла не захотеть остаться на месте. Но нам нужно знать, куда она отправилась. Кто ее приютил. Кто отправил ее на панель.
Андрич только молча кивал.
– К тому же ее пособие получали каждую неделю, но не она, насколько мы выяснили.
– А вот это уже опасно, – нахмурился Андрич.
– Вам что-то известно? – спросил Рикмен резче, чем хотел бы.
Андрич улыбнулся:
– Я этого не говорил. Но там, где деньги, там и риск.
– Мне нужно только имя.
Андрич наклонил голову:
– Я попытаюсь, но ничего не обещаю.

Глава 25

Следствие шло своим чередом, но до раскрытия преступления было еще далеко. Еще четыре смерти, враждебность со всех сторон: местной общественности, иммигрантского сообщества и прессы. Рикмен возглавлял расследование особо тяжкого преступления – и никаких успехов. Моральный дух команды упал. Это слышалось в раздраженных диалогах и вялых ответах на телефонные звонки. Это было понятно по задержкам в сдаче рапортов и в появлении на совещаниях мужчин в помятом и растрепанном виде. Женщины скрывали круги под глазами тенями, а бледность румянами. Нельзя только было скрыть тот факт, что задор и энергия начальной стадии расследования иссякли, и людей засосала изнурительная рутина долгого следствия, Ведущего пока в никуда.
Финансовая служба прикрыла начисление сверхурочных. Подразделение уже исчерпало бюджет, и любые работы сверх лимита времени могли теперь выполняться только за оклад.
Кто-то записал региональные новости на Би-би-си и Ай-ти-ви, и, когда люди собрались в отделе на вечернее совещание, все расселись вокруг телевизора с кружками кофе в руках.
Один сюжет был о продаже фейерверков несовершеннолетним. Двенадцатилетний мальчишка в центре города заходил в один магазин за другим, и только в двух ему отказали. Из остальных он выходил с полным пакетом.
Другая студия показала репортаж о нападениях на дома иммигрантов. Со времени, когда было обнаружено тело Софии, произошло уже двадцать инцидентов: разбивали окна камнями, в прорези почтовых ящиков заталкивали отбросы и экскременты, забрасывали в квартиры петарды. Появились и встречные иски от местных жителей к иммигрантской молодежи, терроризировавшей детей на автобусных остановках и в парках.
Было показано интервью с директором начальной Римской католической школы, запретившим празднование Хэллоуина в своей школе: директор объявил праздник пережитком языческих ритуалов и сокрушался о падении нравов и забвении христианских идеалов. На его заявление окружающие ответили ироническими возгласами. Журналист попытался перевести все в шутку, но директор стойко придерживался своих высоких моральных принципов. «У нас христианская школа, – говорил он, – и мы проводим христианский фестиваль на День Всех Святых. Те же, кто восхваляет силы зла, столкнутся со страшными последствиями».
– Вот черт! – удивился Фостер. – Да им не полиция нужна, а Баффи – истребительница кровавых вампиров.
В комнате раздался смех – впервые за долгое время.
Рикмен ощутил подавленность и раздражение команды, когда прибыл на совещание. Группа опроса отработала на участке три часа, с пяти до восьми вечера – лучшее время, чтобы застать людей дома. Их встречали с безразличием, если не с откровенной враждебностью.
– Считай, тебе повезло, если хотя бы один из трех этих педиков уделит тебе время, – ворчал Танстолл.
– Хуже нет, чем работать с этими иммигрантами, – поддержал еще кто-то.
– Возможно, нам это поможет, – сказал Рикмен и передал пленку через комнату в угол, где была установлена аппаратура. Фостер вынул запись региональных новостей и поставил новую кассету.
Запись была сделана в этот же день, чуть раньше. На экране – лазурно-голубое небо над многоквартирным домом, затем переход, и крупным планом – черная от копоти дверь и окно квартиры с балконом, где погибли четверо мужчин. Голос за кадром рассказывает о преступлении, потом объектив камеры опускается вниз, на репортера, стройную темноволосую женщину в красном костюме.
– Рядом со мной, – говорит она, – находится Мирко Андрич, представитель общины беженцев. – Она немного повернулась, и камера отъехала, чтобы включить в кадр высокую элегантную фигуру Андрича. – Мистер Андрич, вы серб из Хорватии, и вам по собственному опыту знакомы подобные случаи, когда застарелая неприязнь между соседями перерастает в акты жестокого насилия.
– Если все время помнить о зле и ненависти, то это пользы не принесет, – начал он. – Мы все схожи…
Она перебила его:
– Вы приехали в Великобританию, пережив личную трагедию, – ваша семья была уничтожена во время войны. Что вы чувствуете сейчас, когда вас и ваших друзей по несчастью называют паразитами, стремящимися поживиться на системе помощи беженцам?
Он взглянул на нее, явно оскорбленный вопросом:
– До сих пор мне такого никто не говорил. – Голос у него был на удивление спокойным.
Женщина не нашла что сказать, а он использовал эту возможность и продолжил:
– Я сам зарабатываю себе на жизнь. Я уже объяснял это. Но я считаю важным сказать людям следующее. Моя семья погибла в Балканской войне. Ваша страна предоставила мне кров и пищу. Дала надежду, которой у меня уже не было. И я всегда буду за это признателен.
Не получив ответа, которого добивалась, репортер задала следующий вопрос:
– Пятеро человек погибли в столкновениях на расовой почве – вас это не тревожит?
– Конечно тревожит. Но я считаю, что еще слишком рано кого-то обвинять, – ответил он. – В Соединенном Королевстве человек считается невиновным, пока не будет доказано обратное, ведь так?
Рикмен улыбнулся про себя. Андрич удачно изобразил простачка, поставив журналистку на место.
Но она еще не сдалась и предприняла последнюю попытку:
– Что вы думаете о действиях полиции в данной ситуации?
Все дружно затаили дыхание возле телевизора, а кто-то даже охнул.
Андрич ответил не сразу. Подумав, он сказал:
– Я считаю, кто бы ни совершил эти преступления, он страшный, безнравственный человек, и полиции приходится нелегко, поскольку убийца хитер и коварен. Но я уверен, что полиция делает все возможное, чтобы найти и задержать его.
– То есть вы верите, что все эти убийства взаимосвязаны, – ухватилась она за высказанное Мирко допущение.
Он пожал плечами:
– Кто знает? Но я совершенно уверен, что невозможно раскрыть преступление, если мы не поможем полиции. Мы все – иммигранты, жители Ливерпуля, работники телевидения и радио, журналисты.
Пошел следующий информационный сюжет, и Фостер нажал «стоп» на пульте.
– Комментарии? – спросил Рикмен.
– Потребуется кое-что большее, чем добрые слова Андрича, чтобы удержать ситуацию под контролем в воскресную ночь, – сказал Фостер.
Воскресенье, на которое попадал Хэллоуин, обещало стать тяжелым. Веселье праздничной «Ночи озорства» давно сменилось разрушительной вакханалией. Правила нормального поведения отметались, и полиция не успевала реагировать на случаи мелкого вандализма и антисоциальное поведение. В 2003 году особо мощные петарды использовались для подрыва автомобилей, телефонных будок и даже полицейских участков. Правда, после нескольких недель, когда город жил как в осаде, жизнь постепенно вернулась в нормальное русло. Но, поскольку расовая напряженность в городе резко возросла, темные личности могли легко использовать эту возможность для организации новых нападений.
– Потребуются дополнительные силы для патрулирования в вероятных очагах напряженности, и не на одну ночь…
– Они получат сверхурочные, босс? – вылез Танстолл.
У Рикмена дернулся уголок рта.
– Что это ты заговорил про переработку, Танстолл? Изнываешь от скуки на расследовании особо важного дела? Предпочитаешь снова влезть в униформу?
– Нет, нет, босс, – залепетал Танстолл. – Это просто… праздное типа любопытство.
Рикмен продолжил:
– Школы устраивают дискотеки и другие мероприятия, и мы категорически не рекомендуем «Трик-о-трит», если за детьми нет пристального надзора. Появились слухи об отравлениях шоколадом и сладостями.
– Зачем мешать естественному отбору?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46