Вот откуда раздражительность, перепады настроения.
Гоше это не понравилось. Сам он сторонился наркотиков. Иногда мог выкурить косячок, но не более того. Успел насмотреться, что делает с людьми эта зараза. И чем ярче, талантливее был человек, тем быстрее он переходил от травки к «колесам», а там уж недалеко до «марочек» с ЛСД и «герыча». Странной этой закономерности Гоша нашел объяснение. Это сколько же нужно работать музыканту, художнику или поэту, чтобы добиться признания – годы. А так получаешь все сразу, без всяких трудов – ощущение славы, уверенность в собственной гениальности. Правда, о твоей славе и гениальности знают очень немногие, чаще всего один ты и знаешь, но какая разница? Сознание свершенности уже само себе есть свершенность. Наркота делает реальностью будущее, и после этого к будущему уже не нужно стремиться. Зачем? Оно уже есть, сегодня, сейчас, с приходом от марочки или дозы.
Гоша не стал ничего говорить Алихану. Да и что он мог сказать? Не мальчик, должен знать что делает. А если не знает или не хочет знать, разговорами не поможешь. Гоша не понимал Алихана. Денег немеряно, здоровья и энергии хоть отбавляй. Чего еще надо? Если бы у него было столько денег, Гоша знал бы что делать. Ничего. Ездил бы по миру и болт на все забил. В душевном устройстве Алихана чувствовалась пустота в том месте, где расположены центры желаний не физических, а метафизических, связывающих человека с человечеством или даже с Богом, что, по мнению Гоши, было одно и то же. Немудрено, что он пытался заполнить эту пустоту Ларисой. Но не тот был человек Алихан, чтобы женщина заменила ему все. И Лариса была не та женщина.
Однажды он осторожно поинтересовался у нее:
– Ты не обратила внимание, что последнее время шеф какой-то не такой?
– Ты тоже обратил? – отозвалась она, закуривая косячок. – Будешь?
– Нет, спасибо. Может, тебе нужно быть с ним… как бы это сказать? Помягче, поласковее?
– О чем ты говоришь! Я с ним сплю. Что еще я могу для него сделать?
– Кокс. Это ты его к нему приучила?
– Иди ты к черту! – рассердилась Лариса. – Приучила! Что ты несешь? Как можно приучить к чему-нибудь человека, если он этого не хочет?
– А он захотел?
Она пожала плечами:
– Попробовал, понравилось… Господи, за что же мне это наказание? Все хотят от меня больше, чем у меня есть. И устраивают из этого трагедии! Нет у меня ничего. Что есть, то есть. Сплю, стараюсь. Мало?
– Может быть, им не хватает любви?
– Гоша, миленький, но мы-то с тобой знаем, что никакой любви нет! Это миф. Такой же, как демократия, свобода и права человека.
– Насчет демократии спорить не буду. А вот насчет любви… Не знаю, не знаю. Иногда мне кажется, что ты права. Но не хочется в это верить. Как-то неуютно жить без мифов.
– Зато спокойнее! – отрезала Лариса.
Неожиданно позвонил Сухов:
– Заскочи.
В доме на Неглинке царил полный развал. Во двор нагнали строительной техники. Милиция из подвала вытаскивала бомжей. Сухов ходил по окончательно разоренным комнатам, перебирал вещи, складывал в кучку то, что могло пригодиться. В квартире стояла холодрыга, как на улице.
– Батареи отключили, – объяснил Сухов. – Свет отключили. Воду еще не отключили. Так что если хочешь в сортир – это можно. А я валю. С концами.
– В Роттердам?
– В Штаты.
– А там что?
– Посмотрим. Найдется что-нибудь. Там меня знают. Я вот зачем тебе позвонил…
Сухов прошел в мастерскую, из прислоненных к стене картин выбрал небольшой холст, критически его оценил и протянул Гоше:
– Возьми.
Это был портрет Ларисы Ржевской – тот, незаконченный, Гоша видел его еще при первом появлении в доме. Он так и остался незаконченным. И снова, как и в прошлый раз, Гоша поразило исходящее от холста ощущение пустоты, безнадежности, скуки.
Он спросил:
– Зачем мне?
– Отдай хахалю Лариски.
– А ему зачем?
– Не знаю. Думаю, это поможет ему жить. А если не поможет, то ему ничего не поможет…
На другой день Гоша созвонился с Алиханом и вечером приехал к нему в Рузу. Весна была ветреная, дождливая, угрюмо шумели сосны. Обстановка, которую он застал, произвела на него тяжелое, даже болезненное впечатление. В гостиной сидел Алихан, один, и пил водку «Дорохово». В бутылке уже было на донышке, а шеф оставался ни в одном глазу, только словно бы потяжелел.
– «Хеннесси» получил отставку? – весело полюбопытствовал Гоша, хотя веселье далось ему с трудом.
– Если я травлю людей водкой, то будет справедливо, если я сам буду ею травиться, – рассудительно ответил Алихан.
– Но я не травлю людей водкой. Поэтому предпочел бы «Хеннесси». Или его запасы кончились?
– Что-то осталось, посмотри в баре…
– Вообще-то пить в одиночку – это как-то не очень, – осторожно заметил Гоша, пристраиваясь за столом с пузатой бутылкой коньяка. – Чокнуться с дьяволом – так это называется. Не боитесь? Дьявол не лучший собутыльник.
– Не умничай.
– Как скажете. Я вам кое-что привез. От Федора Сухова. Помните его?
– Да. Художник. Он написал портрет Ларисы. Что привез?
– Тоже портрет. Тоже Ларисы. Правда, немного не закончен…
Гоша распаковал холст и поставил его на стул у камина. Алихан некоторое время рассматривал его из-за стола, потом подошел, взял в руки. Гоша не видел выражения его лица, но когда он снова вернулся за стол, лицо у него тяжелое и словно бы безмерно усталое.
– Хороший художник, – без выражения произнес он. – Очень хороший. Господи, Лариса! Она может быть и такой. Ты купил портрет?
– Спасибо за комплимент, но мне не по карману покупать портреты у «Новых реалистов». Он вам его подарил.
– Зачем?
– Сказал, что это поможет вам жить. Понятия не имею, что он имел в виду.
Алихан потянулся за бутылкой, она была пустая. Кивнул:
– Достань. Там, в углу.
Обнаружив под баром целый ящик водки «Дорохово», Гоша восхитился:
– Вот это да! Мечта пьяницы: иметь свой ликероводочный завод. Шеф, вам люто завидует вся Россия!
Алихан поднялся, прошел в ванну. Через некоторое время вернулся, промокая нос свежим платком. Налил полстакана водки, молча выпил. Гоша даже головой покачал. Кокс с водярой, это круто.
– Последнее время у меня все чаще такое чувство, что должно что-то произойти, – произнес Алихан, прерывая затянувшееся молчание. – Что-то страшное, катастрофа… У тебя так бывает?
– Регулярно. С перепоя, – объяснил Гоша. – Естественная реакция организма. Боишься темноты, страшно выйти из дома. И правильно. Набрался – сиди дома, нечего шляться.
– И что ты делаешь?
– Завязываю. И как рукой снимает. Шеф, не мое дело вас воспитывать. Но не кажется ли вам, что вы слегка перебарщиваете? Кокс, водяра. Эти игры до добра не доводят.
– Не учи меня жить, – отмахнулся Алихан.
– Не буду. Да и чему я могу вас научить? Вы состоявшийся человек. А я так, болтаюсь, как цветок в проруби. Но знаете что утешает? У нас одинаковые проблемы. И мне, и вам не хватает любви. Что подтверждает старую банальную истину, что не в деньгах счастье.
– Нет, что-то случится, что-то обязательно случится, нутром чую, – повторил Алихан и надолго умолк, прислушиваясь к тревожному шуму сосен.

II

Звериное чутье Алихана не обмануло его. Однажды на заводе произошла авария на подстанции, Алихан проторчал там до вечера, ехать в театр было поздно. Алихан послал за Ларисой машину. Она должна была вернуться около девяти. Но в девять ее не было. Не было и в десять. Мобильник Ларисы не отвечал, мобильник водителя отзывался длинными пустыми гудками. Алихан не знал, что и думать.
Около полуночи в поселок композиторов въехал милицейский УАЗ с мигалками, остановился у коттеджа Алихана.
– Гражданин Хаджаев? – спросил хмурый капитан. – Вам нужно поехать с нами. Нашли вашу машину.
– Что случилось? – встревожился Алихан. – Авария?
– Хуже…
Черный шестисотый «мереседес» Алихана нашли в кювете на повороте к поселку. Тонированные стекла и кузов были искрошены автоматными очередями. Стреляли с двух сторон, в упор. Нападавшие не видели, кто сидит в машине, поэтому стрельбу вели плотно, не жалея патронов. Водитель погиб сразу, перерезанный очередью. Лариса сидела сзади. Несколько пуль превратили ее голову в кровавое месиво.
Когда милицейский УАЗ подъехал к месту происшествия, там уже стояли три патрульных машины и «скорая». Санитары вынимали из «мерседеса» трупы. Алихан кинулся к носилкам. Санитар попытался его остановить:
– Не нужно вам на это смотреть.
Но Алихан все же откинул простыню и жадно, с мукой, всмотрелся в изуродованное выстрелами лицо Ларисы, словно пытаясь увидеть в нем то лицо, которое он знал до реснички, прикрывающей пронзительную зелень глаз, до золотистого завитка на виске. То, что лежало на носилках, Ларисой не было. Ее вообще больше не было, она растворилась в этой хмурой ночи, как когда-то растворялась в лунном свете Эдема.
Хоронили Ларису в закрытом гробу на сельском кладбище в Рузе, отпевали в местной деревянной церквушке. О похоронах никого не оповестили, были только Алихан с Гошей и рабочие с завода, которые пронесли гроб до могилы. Поминок тоже не было. Вернувшись с кладбища, Алихан достал оба портрета Ларисы, поставил их рядом, потом ножом разрезал второй холст на узкие полосы и бросил их в камин. Показал на «Портрет подруги художника»:
– Она всегда будет такой, всегда. Бедная девочка, не повезло ей. Охотились на меня.
Налил по полстакана водки:
– Давай ее помянем…
Давно замечено, что люди с сильным характером часто переносят удары судьбы хуже, чем остальные, никакими особенными достоинствами не отмеченные. Так легированная сталь ломается уже при легком изгибе, а обычное железо гнется, как его ни крути.
То, что Алихан стал опасаться за свою жизнь, было нормальной реакцией на покушение. Когда на тебя охотятся с автоматами, поневоле станешь осторожным. Но у Алихана это быстро превратилось в манию преследования. В поездках его сопровождал джип с охраной, при себе у него всегда был пистолет и зачем-то «лимонка». Коттедж в Доме композиторов обнесли четырехметровым бетонным забором, постоянно дежурили два мордоворота с собаками, окна кабинета в заводоуправлении закрыли десятимиллиметровыми стальными листами. Везде были видеокамеры. Из кабинета Алихан следил за переговорами своих сотрудников с потенциальными партнерами. Если они ему чем-то не нравились, он к ним не выходил, переговоры срывались.
Коммерческий директор, старый еврей Илья Аронович Гольдберг, сокрушался:
– Что он делает! Так мы растеряем всех клиентов! Он губит завод! Георгий, вы бездельник и балабол, но он вам доверяет. Сделайте что-нибудь!
С прекращением культпоходов по модным местам Москвы Алихан почему-то не уволил Гошу, а сделал его начальником отдела рекламы. Работа была не бей лежачего, большую часть времени Гоша трепался с лаборантками, потому он не обиделся на слова коммерческого директора. Что справедливо, то справедливо, на что тут обижаться? Но он понятия не имел, как можно воздействовать на шефа. Когда же не состоялась встреча с австрийцами, которые прилетели подписывать договор на поставку водки «Бородино», Гоша понял, что нужно что-то предпринимать, если он не хочет, чтобы завод обанкротился и он потерял непыльную и денежную работу. А этого он не хотел. Тогда-то он и позвонил во Владикавказ Тимуру Русланову, близкому другу и деловому партнеру Алихана.
Тимур прилетел утренним рейсом. Гоша встретил его во Внуково. На вопрос, что происходит, неопределенно пожал плечами:
– Увидите Алихана, сами поймете.
– Где он?
– Исчез…

III

Когда Алихан отрыл глаза, он не сразу понял, где находится. Помещение было длинное, с низким потолком, без окон. По стене тянулись трубы теплоцентрали в стекловате, вдоль другой стены грудились узкие слесарные верстаки с поломанными тисками. Стоял застарелый запах железа, он перемешивался с теплой вонью от гнилых тюфяков, заскорузлой от грязи одежды, нечистых тел. На всем пространстве пола лежали скрюченные фигуры, все как один лицом вниз, уткнувшись в руки, словно их били, а они пытались защитить лицо от ударов. Тусклая лампочка у дверей еле светила, невозможно было понять, день теперь или ночь. Судя по тяжелой тишине с храпом, судорожными вскриками во сне, стонами и словно бы щенячьим повизгиваниям, была глухая ночь.
На голову Алихана была натянута болоневая «аляска» с оторванным капюшоном, воняющая помойкой, на ногах – грязные кроссовки без шнурков, бесформенные, тоже с помойки. Но он не чувствовал вони, он вообще ничего не чувствовал, все реакции организма остались где-то там, в другой жизни, а здесь был только постоянный шум в голове, в котором, как голоса людей на аэродроме, глохли все мысли.
Он выпростался из «аляски» и сел, привалившись к стене. Рядом завозились, из тряпья поднялась плешивая голова с бородищей до глаз, прохрипела:
– Поплохело, браток? Сейчас поправимся, у меня есть.
– Какой сегодня день? – спросил Алихан.
– А кто ж его знает? Какой Бог дал, такой и день. Ты не вникай, так оно проще.
– Давно я здесь?
– Как посмотреть. Неделя – давно? Если сидеть пятнадцать суток – полсрока. Если пятнадцать лет – базарить не о чем.
Говоря это, бородач извлек из-под изголовья сидор, порылся в нем, достал горбушку черного хлеба, потом два помятых пластмассовых стакана и наконец с особой осторожностью, даже торжественностью, наполненную мутноватой жидкостью четвертинку без этикетки, заткнутую бумажной пробкой.
Значит, неделя. Алихан помнил тот день, неделю назад. На Комсомольской площади возле Ярославского вокзала он вдруг приказал водителю остановиться, отпустил охрану и остался один в живой московской толпе. Ощущение незащищенности сначала обдало холодком, как если бы он вышел неодетым на осеннюю улицу, оно быстро сменилось сознанием собственной анонимности. Его никто не знал, никому ни было до него дела. И это неожиданно сообщило чувство необыкновенной легкости, выключенности из жизни. Он воспринимал себя не как конкретного Алихана Хаджаева, постоянно хмурого и раздраженного от дел, а как некую свою ипостась, свободную от повседневных забот, ту вторую личность, что живет в каждом человеке, загнанная в темные уголки души, и лишь изредка дает знать о своем существовании тоской о жизни, какой она могла бы быть, если бы не была завалена серыми глыбами обязательств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70