Она не хочет причинять ему боль. И прежде всего она не хочет видеть, как он мучает себя.Потому она пишет ему коротенькую записку. Не в ответ на какое-либо из его посланий. Она задаст всего лишь один вопрос, а именно:Почему он так странно ведет себя и пытается предстать перед ней намного глупее, чем он есть? Ведь на самом деле он – совсем другой человек и мог бы показать ей это. Она ведь хорошо понимает, что это так.Ее записка очень искренняя. В ней чувствуется неподдельное изумление. Каролина действительно хочет понять, в чем дело. Потому что в глубине души желает Давиду добра.Давид это наверняка заметил. Он отвечает сразу – и, как ни странно, на сей раз без всяких заумных объяснений и рассуждений. В отличие от других своих писем он пишет без разных ненужных завитушек, а прямо и по делу.Всего несколько строк:«Мадемуазель!Вы ничего не понимаете. По крайней мере в том, что касается моей разнесчастной персоны!А еще мечтаете стать актрисой!Подумайте как следует! Ведь это может пагубно сказаться на Вас.Но короткий вопрос требует короткого ответа. Поэтому перехожу к делу!Знаете ли Вы, что творческая личность не должна оберегать себя от страданий? Напротив, они ей необходимы. Однако не всякие, а только те, которые не приводят к разрушению личности. Страдание должно быть красиво и поучительно. Как моя любовь к Вам.То, что моя любовь безответна и навсегда останется таковой, причиняет мне, как Вы сами понимаете, безмерное страдание.Теперь же о главном.Даже если я знаю, что всегда могу добиться ответных чувств у других особ, я все равно предпочитаю безнадежную любовь к Вашей гордой персоне. Унижаясь и выставляя себя на посмешище перед Вами – светочем сердца моего – я, таким образом, усугубляю добровольно взятые на себя страдания. Поэтому, как Вы заметили, Вас я ни в чем не упрекаю.Но зачем же я так себя мучаю?Я ведь не мазохист.Конечно, нет. Но, как бы парадоксально это ни казалось, мои мучения отчасти связаны с моим стремлением к свободе.Один великий русский – возможно, это был Достоевский – где-то сказал, что он всегда предпочитает добровольно избранное страдание счастью по принуждению. Мадемуазель, я придерживаюсь того же мнения.Я выбираю страдание. Сладостное страдание из-за Вас.Воспользуйтесь же случаем, красавица моя, – неизвестно, встретимся ли мы в следующей пьесе! Всем сердцем преданный Вам Давид Л.»Р.S. Хочу только добавить: что бы ни случилось, я твердо убежден, что в Вас есть задатки великой актрисы – что, как Вы сами понимаете, придает моим страданиям еще больший смысл. Не отказывайте же мне в праве на страдание! Умоляю Вас, мадемуазель!Д. Л.»
Письмо пришло не по почте. Давид передал его через посыльного – маленького ребенка. Каролина догадалась, что посыльный – мальчуган в тонкой, заношенной курточке – получил за услугу монетку, которую крепко сжимал сейчас в кулаке. Видимо, он бежал всю дорогу, потому что теперь стоял перед ней потный, с трудом переводя дыхание.Каролина предложила ему стакан молока с сухарями. Мальчик не отказался, но проглотил еду быстро, не выпуская из руки монетку, и заторопился назад. Ему было велено «не досаждать ей», пояснил он, «дядя» настоятельно просил его об этом.«Дядя» хотел, чтобы «фрекен» как можно скорее получила его письмо. Но как только письмо окажется в руках у «фрекен», мальчику необходимо тотчас уйти. И он это обещал.Так что на самом деле ему даже нельзя было пить молоко с сухарями, виновато поясняет он.– А вот и можно! И даже нужно! Здесь я хозяйка, а не тот дядя! – восклицает Каролина.Она знает этого мальчугана – он живет в одном из домов неподалеку. А Давид на другом конце города.Сначала Давид, видимо, сам собирался опустить письмо в ящик, но не решился зайти в ее дом. Она ведь в любую минуту могла бы застигнуть его, и письмо не оказало бы должного эффекта, если бы она заметила, как Давид с ним крадется. Поэтому, столкнувшись на улице с мальчиком, он попросил его передать письмо. Наверняка так оно и было.– А я тебя знаю. Тебя зовут Оке. Да? – спрашивает Каролина.Мальчик кивает в знак согласия.– Дядя ждет тебя на улице?Оке снова кивает. Вот поэтому ему и нужно срочно бежать. Он обещал рассказать дяде, обрадовалась ли «фрекен» его письму.– Вот как? Но я же его еще не прочла?– Тогда читайте! – говорит мальчуган. – А то я не буду знать, что сказать дяде.Но Каролина не испытывает ни малейшего желания читать письмо. Она прочтет его после, когда останется одна, говорит она мальчику. И тот в нерешительности топчется на пороге.– Вы прочтете письмо, когда я уйду? – верный своему долгу, спрашивает он.Каролина обещает, что обязательно прочтет, когда сможет. И Оке уходит.Тогда она начитает читать – читает один раз, другой, – давится от смеха, но письмо все более и более интересует ее. Потом, задумавшись, она долго сидит с письмом в руке. И наконец улыбается.«Ах, вот оно как!»«Вот, значит, как обстоят дела, мой дорогой Давид», – думает она.В глубине души она и подозревала как раз что-то в этом роде.Конечно, все это не лишено оригинальности и в то же время не так уж невероятно. Где-то она даже может это понять.Каролина читает письмо в третий раз и одобрительно улыбается. Ну и плутишка! Вот это игра!Однако у него хватило смелости признаться в этом.Прекрасно! Теперь она хотя бы знает, какую роль ей уготовил Давид. К реальной действительности это, стало быть, не имеет никакого отношения. Нужно только играть свою роль.«В таком случае можно еще немного потерпеть», – решает она. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ «Дорогая Сага!Не правда ли, он не лишен фантазии, наш добрый Давид?Вот, оказывается, в чем причина!Хотя, конечно, я не могу не задаться вопросом: действительно ли он влюблен в меня, в Каролину? Скорее думаю, что он увидел тебя, Сага. Дело в том, что иногда в театре, работая над характерами своих героинь, я пользуюсь тобой и твоей внутренней жизнью. А Давид очень наблюдателен. Он, конечно, сразу же «заприметил» во мне тебя и мгновенно влюбился. По всей вероятности, так оно и было. Не могу же я, Каролина, быть его «светочем»! В этом-то ты должна со мной согласиться.Ну да бог с ним. Оставим Давида.Всякий раз, когда я размышляю о нас с тобой… или об Иде и о Лидии… о сходствах и различиях между нами, я думаю вот о чем.Может, просто все дело в том, что между Лидией и Сагой есть много схожих черт?Так же как между Идой и Каролиной? Или все мы четверо – какая-то странная смесь?В чем же тут дело?Лично я, Каролина, готова принять тебя, Сага. Но можешь ли ты, Сага, принять меня, Каролину? Вот в чем вопрос.Как Ида относится к Лидии? И наоборот?Если я говорю, что я похожа на маму, то это означает, что сама каким-то образом отвечаю за это сходство.А если я говорю, что мама похожа на меня, тогда ответственность за это ложится на нее.Если же я говорю, что мы с мамой похожи друг на друга – и это лучший из всех вариантов, – то тогда мы разделяем эту ответственность, несем ее обе. Понимаешь, что я хочу этим сказать? В таком случае мы вместе можем развивать и облагораживать свои лучшие качества.Свою ответственность я затем разделяю с тобой – моим невидимым вторым «я», моей тайной спутницей жизни. Подобно тому как Лидия разделяет свою ответственность с бедной, несуществующей Идой.Кстати, почему я всегда употребляю слово «бедная», когда говорю или думаю об Иде?Не потому ли, что нашей маме пришлось страдать больше всех?Думаешь, ей когда-нибудь приходилось чувствовать, что она имеет право на собственную жизнь, на полноценное существование? Я не думаю.Она, видимо, все время считала себя узурпаторшей.Ведь подумай сама: Ида появилась на свет, можно сказать, из обломков Лидии. Лидия собиралась наложить на себя руки, но потерпела неудачу, или, возможно, передумала. Она начинает новую жизнь – под именем Иды – намереваясь при этом жить скрытно, неприметно. Но тут она встречается с папой, и тогда природа берет свое – она влюбляется и рожает ребенка. И вот на свет появляюсь я.Я много раз спрашивала себя: почему Ида не вернулась к своей прежней жизни как Лидия Стеншерна? Почему захотела жить почти что на грани? Ведь объявление о смерти Лидии лишало права на жизнь и Иду. Она ни замуж не могла выйти, ни дать своему ребенку настоящего отца. Не разоблачив при этом саму себя. Ида утверждала, что любила отца своего ребенка, но ничего не сделала для того, чтобы удержать этого мужчину.Вместо этого она предпочла вновь исчезнуть. Оставив ребенка на попечение приемного отца, которого она вряд ли хорошо знала.На сей раз она не стала разыгрывать самоубийства, но все равно заставила окружающих поверить в свою смерть. Во всяком случае, меня заверили в том, что моя мама умерла.Так было проще всего…Но для меня ее смерть была совершенно непостижимой. Просто ужасной. Между прочим, поэтому я тогда и стала откровенничать с тобой, Сага.Ведь никого другого у меня не было, а мне так хотелось с кем-то поговорить.Я была лишена и отца, и матери. Мне всегда хотелось иметь маленькую сестренку, но откуда бы она взялась? Мне пришлось отыскать ее в самой себе. Стать самому себе родителем нельзя, а вот сестрой можно – если уж настоящей сестры нет.Найти тебя оказалось совсем нетрудно – я уже давно замечала, что во мне живет еще кто-то. Я всегда ощущала в себе присутствие упрямой озорницы, которая никогда ни с чем не соглашается и редко делает так, как я того хочу.А впоследствии оказалось, что у меня есть сводные братья и сестры.Хоть и не родные, но все же. Кстати, Берта, когда узнала, что я ее сводная сестра, сказала вот что: «Нет, Каролина, ты мне не сводная сестра. Или целиком и полностью родная, или вообще никакая».Так заявила она мне, хотя довольно долго после того сомневалась во мне и думала, что я ее обманываю. Но ей, конечно, пришлось нелегко.Ей приходилось заботиться о своих брате и сестре. А я запретила ей говорить им, кто я на самом деле, взяла с нее обещание молчать, и ей пришлось горячо поклясться, что она никому об этом не расскажет.Я понимала, что Берта хочет и в то же время не хочет быть моей сестрой. Поэтому я подвергла ее серьезному испытанию. Я хотела удостовериться, что она действительно достойна меня.Даже если она могла страшно рассердиться на меня за то, что я иногда непочтительно отзывалась о ее родителях, особенно о ее – или, скорее, о нашем – папе, она никогда не допускала, чтобы эти ссоры каким-то образом сказывались на наших отношениях. Она выслушивала меня и парировала удары.Но как бы бурно мы ни ссорились, мы никогда не теряли доверия друг к другу. Несмотря на все глупости и колкости, которые я изрекала, она продолжала доверять мне и всегда давала понять, что в глубине души мы по-прежнему остаемся друзьями.И все же ей, наверное, не раз приходилось испытывать адские мучения. Ведь Берта любит своего отца. В то же время я действительно ненавидела его.Сначала я твердо была уверена в том, что он действительно и мой отец тоже. Вот почему я так загорелась идеей получить место горничной в их доме. Но со временем я стала все больше сомневаться. Особенно когда, заручившись обещанием Берты молчать, я рассказала ей обо всем. Меня тотчас стали терзать самые что ни на есть страшные сомнения. Одно время я совершенно потеряла веру в то, что он является моим отцом. Это было ужасно. Хотя, разумеется, я тщательно скрывала свои сомнения от Берты. Перед ней я всегда была твердо уверена.Да, это было по-настоящему трудное для меня время. Иногда я чувствовала себя преступницей.Самой последней обманщицей. В какой-то степени я и была ею. Но работа горничной в их доме была для меня единственной возможностью жить подле предполагаемого отца. И мне так нужно было с кем-то поговорить. Мне просто необходимо добиться ясности в этом вопросе. Я должна узнать всю правду. А Берта так умна… Я нуждалась в ней и всякий раз, причинив ей боль, тоже сильно переживала.С самого раннего детства я охотилась за своим отцом. Сначала, обретя приемного отца, я на какое-то время немного успокоилась. Но потом, когда тот женился, я возобновила поиски. Продолжила свою охоту. До тех пор, пока в один прекрасный день не увидела фотографию отца Берты и сразу же не узнала его. Я поняла, что встречала этого мужчину и раньше, когда была совсем маленькой, и тут же предположила, что он – мой настоящий отец.С этим убеждением я и пришла в дом Берты. Я была полна самых невероятных ожиданий, буквально видела перед собой, как мы с папой бросимся в объятия друг другу. Между прочим, подобные фантазии и по сей день приходят мне в голову, в минуты, свободные от сомнений.Но действительность не имела ничего общего с моими мечтаниями. Отец меня едва замечал. Он расхаживал по дому в домашних тапочках, добрый и внимательный, поглощенный мыслями о своей научной работе об Эммануиле Сведенборге. В его глазах я была самой обычной прислугой. Неудивительно, что во мне тогда зародились сомнения.Но в то же время я знала, что никогда не смогу отделаться от своей убежденности. Ко всему прочему мне казалось, что бабушка Берты, которая в таком случае могла бы стать и моей бабушкой, втайне считала так же.Поэтому мне было необходимо бросить вызов судьбе и узнать наконец всю правду.Мама же до сих пор утверждает, что не знает, кто на самом деле мой отец.Она говорит, что это с таким же успехом мог бы быть и Аксель Торсон, управляющий Замка Роз, и вполне возможно, что она и сама так думает.Я ничего не имею против Акселя Торсона, я охотно считала бы его своим отцом. Но я чувствую, что это не он. Между нами нет ничего общего. Для меня он просто умный и дружелюбно настроенный чужой человек. Мне он нравится, но он не мог быть моим отцом! Это просто-напросто невозможно себе представить.В то же время отец Берты… Почему я так уверена в том, что это он? Не знаю… Я просто всегда это чувствовала.Всякий раз, когда я видела его в их доме, когда работала там служанкой, у меня по спине словно пробегал электрический разряд. Я просто не могла понять, как он не ощущал того же, что и я.А если и ощущал, то во всяком случае никогда не показывал. Впрочем, как и я. Иногда его безразличие становилось для меня просто невыносимым, но мне всегда удавалось совладать с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53