Поэтому для нас вера в Бога – это нечто естественное. Когда мы были маленькими, мама была очень религиозной… Впрочем, она и остается такой в глубине души… или ты думаешь иначе?Я была другого мнения о маминой религиозности, но пока промолчала, и Розильда продолжила:– Наверняка ты хорошо знаешь маму. Ведь вы долго жили вместе, ты и она.Мы взглянули друг другу в глаза, но затем быстро отвели взгляд. Меня бросило в жар. У нас с Розильдой одна мама. Но она говорила о ней так, словно не была моей сестрой, так, будто все время считала маму только своей. Вернее, их мамой, ее и Арильда. А мне всего лишь по случайности довелось жить с ней вместе какое-то время. Я чувствовала, как Розильда словно отвергает меня.Поначалу меня охватило бешенство, но потом, поразмыслив, я решила, что мне это в общем-то безразлично. Какая разница? Я попыталась понять чувства Розильды и потому смогла обуздать саму себя и вновь поднять на нее глаза.Но когда я заговорила, в голосе все еще слышалась отчужденность:– Ты говоришь, я хорошо знаю маму… Странно… ведь в каком-то смысле у нас с тобой никогда не было одной мамы, Розильда. Я согласна, так случилось, что это физически одна женщина, но на этом сходство кончается. Моя мама вовсе не была религиозной. По крайней мере, насколько я помню. Даже наоборот. Например, она никогда не читала со мной вечернюю молитву, как делала твоя мама. Разве это не примечательно, если задуматься? Мама Ида не была верующей, а мама Лидия была крайне набожна.У Розильды как-то осунулось лицо, и она прошептала:– Мама – женщина несчастная, и всегда была такой. Давай поговорим о чем-нибудь другом.И она махнула рукой в направлении стены. Я поняла, что она хочет сказать.Мама там, за стеной. Спит ли она или бодрствует, но она там. И она может нас услышать.Я промолчала. Но была слегка разочарована. Розильда была единственным человеком, с которым я могла поговорить о маме, и мне было это так необходимо. С другой стороны, едва ли мы говорили об одной и той же женщине, мы обе понимали это, и поэтому нам не становилось легче.Розильда слабо улыбнулась мне.– Так на чем мы остановились? Ах да, я говорила о твоей силе. О твоей невиданной воле. Я тоже чувствую в себе каплю такой воли. Я тоже не хочу сдаваться. И если все пойдет хорошо, я бы хотела посвятить себя живописи, как ты знаешь.Она глубоко вздохнула и продолжила:– Я знаю, я обязательно добьюсь успеха. Только бы меня оставили в покое.– А разве тебя кто-то держит?– Нет, но ты знаешь, мама ведь…Розильда закусила губу и рассмеялась.– Но мы ведь условились не говорить о маме… Вот и не будем. Но ты, конечно, знаешь, что мама тоже писала маслом в молодости, и она интересуется тем, что я делаю. Может, слишком сильно интересуется… Но у меня не хватит духу сказать ей об этом.– Может, ей стоило бы вместо этого самой начать писать?– Я просила ее об этом, но она не хочет. Говорит, что не может. Что у нее не получится так сразу снова взяться за кисть.Говоря эти слова, Розильда не переставала разрисовывать страничку в блокноте и даже не подняла глаз, когда я спросила:– А как же Арильд? Разве она им не интересуется?– Конечно, интересуется. Но Арильд… я не знаю, он словно не от мира сего.На мгновение наступила пауза. Был слышен только звук карандаша, вычерчивавшего узор в блокноте. Я произнесла:– Меня мучает совесть из-за Арильда. Никогда бы не подумала, что он воспримет все эти мои проделки так серьезно.– Да и кто бы мог так подумать?– Стало быть, он все еще переживает?– Он утверждает, что нет. Говорит, что забыл обо всем. Но честно говоря… не знаю. Арильд ведь не такой, как все.– Чем он сейчас занимается?– Ничем особенным. Он ни над чем не работает, если ты это имеешь в виду.– Но как же он тогда проводит время?– Читает и размышляет – все как обычно…– Конечно же, читает философов?– Полагаю, да. Мы хотели, чтобы он поехал сюда с нами, но нет. Он не хочет уезжать из замка.– Может, это потому, что он не хочет встречаться со мной?– Может… не знаю. Хотя нет, хочет, наверное, но только не вместе с нами. Чтобы не чувствовать, как за ним наблюдают.– Берта очень дружна с ним?– Да. Они переписываются. Ему повезло, что есть Берта.Розильда взглянула на меня:– А кстати, почему ты не приехала на Пасху?– Это непросто объяснить… Понимаешь, я уже давно не бывала в замке. Я была очень занята своей работой. А может, чувствовала, что наши пути разошлись. Тогда лучше не встречаться некоторое время.– Ты хочешь сказать, мы стали удаляться друг от друга?– Не знаю. Сейчас, когда ты рядом, я этого совсем не ощущаю, но… я не знаю.Розильда сидела на диване, а я рядом в кресле. Вдруг она вскочила и подошла ко мне. В глазах у нее блестели слезы.– Каролина, ты думаешь, мы отняли у тебя маму, да?Розильда провела рукой по моим волосам. Мне нечего было сказать. Я лишь покачала головой, и она продолжила тихим голосом:– Мы разговаривали об этом, я и Арильд. И ты должна знать, мы не хотели этого. Ты наша сестра, и мы хотим, чтобы ты была с нами.– Чтобы я жила в Замке Роз? Не это ли ты имеешь в виду?Розильда озадаченно посмотрела на меня.– Нет, в точности я не знаю… У тебя есть твой театр, и я понимаю, что ты не захочешь жить в Замке Роз. Я и не думала так. Скорее уж мне хотелось бы возвратиться в художественную школу в Париже, но сейчас это вряд ли возможно…– В Стокгольме тоже есть художественные школы. Да и квартира эта понапрасну пустует.– Ты думаешь, что мы, ты и я, могли бы жить здесь вместе?В словах Розильды на мгновение послышалась надежда.Но я говорила о другом. Она почувствовала это и спросила, почему я не допускаю и мысли о том, чтобы жить в квартире мамы.– Но ведь у меня есть свой дом, – уклончиво ответила я. – Но мы все равно могли бы встречаться. Представь себе, как было бы хорошо, если бы ты переехала в Стокгольм, Розильда!Но она молча покачала головой.– Почему нет? Это могло бы стать хорошим решением, ты только подумай!Розильда не ответила; она встала и молча вернулась на свое место на диване.– Это из-за Арильда? – спросила я.– Отчасти.– Но ведь вы могли бы переехать сюда втроем? Розильда лишь опять покачала головой и помрачнела.– Но в чем же тогда дело, Розильда? Что с тобой?– Каролина, я боюсь, до смерти боюсь.– Что-нибудь стряслось?– Да.Розильда несколько раз вздохнула и закрыла лицо руками. Я подошла и села возле нее, но не знала, заметила ли она это – она сидела неподвижно, прижав руки к глазам. Прошло несколько минут.Слышалось только прерывистое дыхание Розильды.И тут я внезапно почувствовала, что мы не одни. В проеме двери стояла Лидия.Она уже приготовилась лечь в постель и стояла совершенно молча в белой ночной рубашке между двумя красными занавесками. Меня поразило, как молодо она выглядела: распущенные волосы и по-детски широко раскрытые глаза. Она неотрывно смотрела на нас, не произнося ни слова. Розильда все еще сидела неподвижно и не заметила присутствия мамы. Она отняла руки от лица, но не подняла глаз.– Да, – прошептала она. – Кое-что стряслось. – Лидия не отрывала от нее взгляда. – Мама еще не знает… Она думает… – Я коснулась руки Розильды, а Лидия затаила дыхание и боялась пошевелиться.– Розильда… – осторожно прошептала я.Она взглянула на меня, и я незаметным жестом указала ей на дверь.– Мама?Розильда было поднялась, но потом снова села. Голос у нее был сдавленный.– Мамочка…Лидия подошла к нам. Она была бледна, взгляд ее был встревоженным.– Чего я не знаю, Розильда?– Мы обманули тебя, мама. Мы не хотели, но…– Кто мы?– Мы с Арильдом. Мы не могли сказать…– Что же вы не могли сказать?Розильда задрожала. Она протянула руки к Лидии.– Мама… прости…Лидия взяла ее руки и прижала их к груди.– Но ведь я еще не знаю, что я должна простить…Розильда тихо рыдала; я почувствовала себя лишней и встала, чтобы уйти. Но сестра попросила меня остаться, она хотела, чтобы я присутствовала при разговоре.– Это некоторым образом касается и тебя, – пояснила она.Я снова села, и Розильда собралась с духом.– Мама, то письмо, которое мы получили, помнишь… письмо…– То самое о Максимилиаме?– Да.Лидия повернулась ко мне и рассказала, что они получили письмо о том, что наконец-то обнаружено тело Максимилиама. Оно находилось в Лондоне и его собирались перевезти в Швецию при первой возможности.– Но сейчас, в разгар войны, это сделать непросто, – добавила она.Когда Лидия говорила, Розильда едва сдерживалась, мяла в руках носовой платок и все время пыталась перебить маму.– Нет, это была неправда! Все вовсе не так.– Что было неправдой?Лидия недоуменно взглянула на дочь, и Розильда продолжила:– То письмо, мама, то письмо, которое получил Арильд. Когда он рассказал тебе о том, что нашли папу, ты решила, что речь идет о гробе с телом отца. И Арильд позволил тебе так думать. И я тоже… потому что мы не могли объяснить… Ведь мы еще не были уверены… Мы не смели поверить в это.– Во что? Во что вы не смели поверить?– Что папа жив. Он на самом деле жив, мама! По крайней мере, должен быть жив.Лидия пошатнулась, и мы с Розильдой подумали, что она сейчас упадет в обморок, и бросились к ней. Лицо у нее стало белее мела, она дрожала как осиновый лист. Однако сознания не потеряла.Разговаривать дальше было нельзя. Мы должны были помочь Лидии.Мы понимали, что она пережила настоящее потрясение.А я не могла разобраться в своих чувствах. Поначалу я обрадовалась, что Максимилиам жив. Но оставалось слишком много вопросов. Как сказала Розильда, было еще рано радоваться.Сага, ты, наверно, удивляешься, зачем я описываю тебе все это в письме. Только ради тебя.Дело в том, что когда я пишу, то напрягаю все силы, чтобы изобразить события так, как они происходили в действительности. Каждую реплику я передаю дословно.Но как ты понимаешь, дело не только в том, что я помню все произнесенные слова. Я просто-напросто не могу отделаться от них. Хочу я того или нет, они врезаются в мою память, словно по воле неведомого гравера, – видимо, навсегда. Особенно слова, сказанные в драматические минуты.Впрочем, это касается и выражения лиц, и жестов. Они накрепко отпечатываются в памяти. Спустя много лет я могу свободно представить перед внутренним взором сцену, подобную этой, и пережить ее заново. Иногда даже более явственно и детально, потому что воспоминание не оттеняется более чувствами. Или по крайней мере не так сильно оттеняется. Возможно, это покажется бессердечным, но вначале у меня даже появилась мысль записать произошедший разговор в форме диалогов, как в театральной пьесе.Ведь это исключительный материал для пьесы.Но позднее я решила, что не стоит.Потому что в таком случае мне пришлось бы докапываться до той истины, суть которой заключена не столько в самом событии, сколько в тайных течениях побудительных мотивов и намерений, которые всегда таятся за внешним проявлением, за всеми видимыми жестами и сказанными словами, в свою очередь помогающими придать огранку театральным репликам. Ты понимаешь, о чем я? Или все это слишком запутанно? Я говорю о том, что на самом деле происходит внутри того, что кажется нам происходящим. Все это означает, что я была бы вынуждена немного поступиться теми событиями, которые произошли в действительности. Многие сочли бы это фальсификацией. Но как это ни странно, ошиблись бы. Потому что это своего рода углубление в действительность. Если это правильно сделать, это не будет ни жестоко, ни бессердечно.Но, поскольку я еще не очень освоила этот метод, мне пришлось довольствоваться очевидным. Все остальное – тема для дальнейших раздумий.Таким образом, в письме я строго придерживалась того, что видела собственными глазами и слышала собственными ушами. То есть внешних проявлений. Голых слов. И это оказалось достаточно впечатляющим.Все это время я была убеждена, что Максимилиам действительно погиб. Хотя знала: Розильда до последнего надеялась, что это ошибка. Она не могла смириться с тем, что ее отец мертв.Самое отвратительное в том, что получить точные сведения было невозможно. Сообщалось, что после штурма Адрианополя, в котором Максимилиам показал себя героем, он числился пропавшим без вести – что означало, что он не был обнаружен среди павших на поле битвы.С другой стороны, ничто не указывало на то, что он выжил. На войне существует много возможностей бесследно исчезнуть. Именно это и случилось с Максимилиамом.В семействе Фальк аф Стеншерна уже был случай, когда один из ее членов пропал, не оставив никаких следов.Это была Лидия.В противоположность мужу она в свое время исчезла совершенно добровольно. Разыграв самоубийство.Поэтому нетрудно понять, что должна была чувствовать Лидия, узнав, что ее муж, возможно, жив. Она могла расценить это не иначе как божественную кару. И это, видимо, стало для нее неслыханным потрясением.Узнав это, она словно окаменела.Прошло несколько часов, прежде чем она вообще смогла вымолвить хоть слово.Затем она позвонила Амалии, своей старой няне, которая в детстве заменила ей мать, Клару де Лето – мою бабушку, эту самовлюбленную даму.После разговора с Амалией Лидия выглядела спокойнее.Она сообщила, что решила на этот раз не скрываться, а, собравшись с духом, встретиться с Максимилиамом с глазу на глаз – если он захочет ее видеть.Это было, конечно, нелегкое решение, учитывая то, что однажды она уже так или иначе выжила своего мужа из дома. Она хорошо понимала, что превратила его жизнь в Замке Роз в безрадостную и невыносимую, и в конце концов ему просто не осталось ничего другого, кроме как бежать на войну.И конечно, именно поэтому Арильд и Розильда так страшились сообщить Лидии о том, что Максимилиам, возможно, жив. Они понимали, как она это воспримет.Теперь, спустя много времени, ее, конечно, можно простить, потому что тогда она едва ли отвечала за свои поступки, поскольку была под влиянием своей матери. Думаю, Арильд и Розильда вряд ли представляли себе, насколько губительным было это влияние на Лидию. Только я хорошо представляю себе это. Хотя нет, это, разумеется, понимает и Амалия. Она видела это и знала не понаслышке, как невидимый яд понемногу убивал отношения между Лидией и ее детьми, так что они в конце концов уже не желали видеть свою мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53