– Разговор вышел пустым.– Но ведь ты не из тех, кто сразу сдается?– Да, но Давид не хотел говорить, а я не смогла его заставить.– Плохо. – Ингеборг задумалась. – С ним наверняка стряслось что-то крайне серьезное, да?– Похоже, что да. Но, к сожалению, мы с тобой, Ингеборг, мало что можем сделать.– Да, раз он не хочет говорить, то… Ты беспокоишься за него?– Не знаю… И да и нет… Он сказал, что единственный, кто может ему помочь, это он сам.– Остается только надеяться, что он сделает это. Как можно скорее!– Но он сказал, что не хочет себе помогать.– Что? Не хочет себе помогать?– Да. Он так говорит.Каролина вздыхает, а Ингеборг озабоченно смотрит на нее.– И все же жаль Давида.– Боюсь, и мне тоже.Через несколько дней Каролина получает длинное письмо. Она сразу узнает почерк на конверте. Письмо от Давида, вот что он пишет:
«Бесценная моя благодетельница!С болью в сердце я вынужден был вчера так внезапно расстаться с тобой. Я понимаю, что ты разочарована во мне. И у тебя есть причины.Постараюсь быть с тобой откровенным, и без «театральных штучек», как ты любишь выражаться. Но это, как ты понимаешь, мне не так легко. Моя суть есть притворство. Как, полагаю, и твоя.Хотя ты более меня преуспела в этом. Ты можешь даже предстать доброй самаритянкой, так что я едва не поверил тебе. Вот поэтому я решил написать. Я прошу тебя простить меня за мою критику и утверждение, что ты плохо играешь эту роль. Напротив, ты была великолепна. Я солгал, потому что заметил, что ты говоришь серьезно, а я не мог выносить твоего сочувствия. Я начинал жалеть себя, а это, как ты знаешь, ни к чему не приводит. А только еще больше ослабляет человека. Я готов был расплакаться.По нескольким причинам я не мог «раскрыть тебе мое сердце», как ты того желала. И как, возможно, хотел бы даже я сам. Но только при других обстоятельствах. Первая причина моего вчерашнего молчания заключается в том, что я с самого начала знал, что у нас слишком мало времени для доверительного разговора с глазу на глаз.Ты, конечно, помнишь ту молодую женщину, которая вошла в кондитерскую и села возле двери. Я заметил, как ты ее изучала. И твоя прекрасная интуиция сразу подсказала тебе, как ты выразилась: «что-то вот-вот произойдет». Ты была совершенно права.Что-то наверняка должно произойти!Женщину, которую ты видела, зовут Эдит, и она – моя возлюбленная.Впрочем, некоторое время назад не только моя…С Эдит все обстоит вот как: она обладает нежным сердцем, однако ненавидит театр, ненавидит кинофильмы, танцы и прочие увеселения, которые называет греховными и ветреными. Но меня Эдит любит, и это приносит ей страдания, поскольку я актер, и ей следовало бы ненавидеть меня – но она не может.Сама же Эдит модистка. Она искусна в своей работе, хотя и ею недовольна так же, поскольку красивые шляпы – тоже грех. И хотя она делает шляпки не для себя, но считает, что и это приумножает ее прегрешения, особенно если среди ее клиенток попадается кто-нибудь из актрис, которых она считает весьма легкомысленными.Она работает в ателье на Вэстерлонггатан, неподалеку от кондитерской Ланделиуса, и, конечно, знала, что я собирался там встретиться с тобой. Мы пообещали ничего не утаивать друг от друга, и поэтому я сам рассказал ей об этом. Мои слова так взволновали ее, что она проводила меня прямо до дверей и после зашла за мной в кондитерскую, но, как ты заметила, все время скромно держалась в тени.Мы с Эдит поженимся. Однако вначале каждому из нас следует изменить свою жизнь – так она считает.Она должна покончить со шляпным ремеслом, а я – подыскать себе «приличную профессию».Эдит подумывает делать вместо шляп различного рода меховые шапки, и, вероятно, мы могли бы вместе открыть небольшой салон, который бы я содержал, поскольку она как женщина мало разбирается в торговле – а мне как мужчине следует это уметь.Как ты понимаешь, Эдит не из тех, кто борется за избирательное право для женщин. Превосходство мужчин для нее неоспоримо. Даже если мужчину угораздило податься в актеры. Ведь все можно изменить.Откровенно говоря, я никогда не думал о женитьбе, но я люблю Эдит и готов пожертвовать ради нее всем. Если окажется необходимо, то даже театром. Поначалу я вообще не осмеливался додумать эту мысль до конца, но поскольку за последнее время я понял, что мне никогда не стать большим актером, эта жертва перестала выглядеть такой страшной, как прежде.Возможно, это будет скорее благодеянием, если я прекращу играть в театре и займусь чем-то другим. Посредственность – самое ужасное на свете. Я знаю, что и ты так думаешь. Тогда уж лучше быть отвратительным ничтожеством, какой я и есть сейчас. Вопрос только в том, какую стезю мне выбрать вместо театра.Становиться владельцем салона меховых шапок мне не очень хочется.Слава богу, у меня есть некоторые денежные сбережения. Никакого покровителя у меня нет, хотя я и старался, чтобы все думали именно так. Я делал это лишь потому, что в театральных кругах престижно иметь покровителя, но все это неправда. Все это время мне помогала моя мать. А вернее сказать, сам того не ведая, мне помогал мой покойный отец. Это был домашний тиран каких мало, он ни за что не позволил бы мне пойти в театральную школу.Его мнение об актерах было столь же высоко, как и его мнение о женщинах. И тех и других он называл одним словом – паразиты!Мой отец был торговцем-оптовиком. Преуспевающим в своем деле. Он торговал кожей, шкурами и мехами.Этому он посвящал все свое время. И постепенно сам «озверел» (прости мне мою неудачную шутку). Свою жену он называл «женщина в моем доме».А меня – «младший». Это означало, что мне предстоит наследовать его предприятие. Так он решил еще до моего рождения.Мы с матерью были его собственностью, а сам он не принадлежал никому, кроме, разумеется, самого себя. Это он давал понять со всей ясностью. Моей матери не разрешалось называть его «мой муж» или «мой супруг». Она должна была говорить «мужчина, которому я жена».Когда я появился на свет, меня встретили с восторгом. В течение всей беременности мама до смерти боялась, что родится ребенок нежелательного пола. Но я оказался тем, кем надо, и дом наполнился безмерной радостью. Хуже пришлось моей бедной сестре, которая родилась через год. Оптовик заказал по меньшей мере двоих мальчиков, и лишь потом собирался обзавестись девочкой. Он пришел в неслыханную ярость, когда понял, что в этом его ослушались. Еще один паразит!А тут еще сын захотел стать паразитом!Однако этого он, как я уже говорил, так и не узнал. Ни с того ни с сего он умер однажды утром, в бешенстве отчитав кого-то по телефону. Это был допустивший промашку служащий, который, узнав о том, что случилось, чуть не ополоумел от горя. Он счел, что невольно убил своего хозяина.Вероятно, потому, что втайне давно желал старику смерти. Как наверняка и большинство его подчиненных. А у отца были одни подчиненные, то есть одни враги. Ни о каких друзьях я никогда даже не слышал.Но мне было жаль того беднягу, который случайно довел все до смертельного исхода. В сущности, на его месте мог оказаться кто угодно. Отец вел дела в своих магазинах по телефону. И всегда любил звонить по утрам, когда бывал особенно не в духе. В этом крылся особый расчет. Ближе к полудню отец становился более уступчивым. А это не приносило пользы.Вспышки гнева случались с отцом постоянно, его рев слышался по всему дому, а мы, бедные дети, боялись даже пройти мимо его кабинета, где он орал и бранился по телефону. В конце концов все зашло слишком далеко. Мы опасались, что телефонный аппарат не выдержит и сломается, но первым не выдержало его собственное сердце. Никто этого не ожидал.Горевали по отцу не так уж сильно, но в доме воцарилась непривычная тишина.Тишина и пустота. В доме мы не привыкли говорить в полный голос. Мы всегда ходили на цыпочках и перешептывались. У отца был хороший слух, но он не выносил ничьего голоса, кроме собственного. Дети всегда были ему помехой, женский голос его раздражал, и мы привыкли молчать или говорить лишь в самом крайнем случае, да и то так тихо, как только могли. Но теперь, когда торговец умолк навеки, тишина стала казаться нам нестерпимой. Мы плакали, но не скорбели – нам было просто пусто.И тогда я стал населять дом различными голосами. Я стал разыгрывать роли. Я делал это, чтобы прогнать тишину, и начал с роли оптовика. Сначала робко, потому что никогда нельзя знать наперед, не обидит ли это кого-нибудь, однако все прошло вполне успешно. Тогда я осмелел и стал изображать отца и так и сяк. Я и понятия не имел, какими богатыми голосовыми данными располагаю. Домочадцы слушали меня с восхищением, к которому примешивался страх.Моя забава развеяла подавленное настроение в семье. К нам стали заходить знакомые только затем, чтобы послушать меня. Никто не хотел пропустить такое. Все с воодушевлением просили меня показать то одного, то другого… Вначале это было весело. Еще никогда мои старания не получали такой поддержки. Какой актерский талант! Я слышал об этом повсюду. Каждый день. И наконец сам начал в это верить. Поверила и мама.Да, мало у кого актерская карьера начиналась так удачно, как у меня! Казалось, все кругом верят в меня. И в первую очередь я сам!Но гордыня – предтеча падения. Так говорит Эдит.Она выросла в очень религиозной семье. Ее родители еще не знают обо мне. Пока я еще не расквитался со своим актерским ремеслом, так лучше. Но как только я найду себе приличное занятие, она сразу представит меня родственникам.Не могу сказать, что я этого очень жду. Если быть до конца честным, меня это даже пугает.Но Эдит старше меня на четыре года, она зрелая женщина, и ей, безусловно, виднее, что для меня лучше. Она считает, что театральная жизнь развратит меня. И хочет спасти меня от этого.Поначалу я вовсе не хотел, чтобы меня спасали. Ты не поверишь, как я упирался. Но сейчас я стал понимать, что Эдит права. Если подумать, какое будущее может ожидать актера?Ты задумывалась об этом? Актеру приходится менять личины чаще, чем рубашки.Актер должен входить в роль и выходить из нее. Мне кажется, что Эдит права, когда говорит, что в конце концов человек теряет свою душу. Если она у него действительно есть.Долгое время мне казалось, что у меня нет души. Но Эдит пробудила мою душу к жизни.Эдит, возлюбленная моя…Итак, наконец: Каролина, безмерно благодарен тебе за то, что ты хочешь стать моей спасительницей. И ты тоже – хотя и по-своему.Но два ангела-хранителя, которые тянут заблудшего беднягу в разные стороны, – это уж слишком. Это ты, конечно, понимаешь.В глубине души я ясно вижу, что единственный, кто действительно может меня спасти, – это я сам. Как я и сказал тебе в кондитерской.Вопрос только в том, хочу ли я себя спасать?!Ведь так приятно позволить Эдит, красавице с нежными руками, бездонными глазами и сладкими губами, решить все за меня!Как мне жить без нее?Твой несчастный счастливец, Давид Л.Р.S. Между нами говоря, мне было гораздо веселее тогда, когда я пылал безответной страстью к тебе, нежели теперь, когда моя любовь к Эдит взаимна. Хотя ты постоянно давала новые поводы к добровольному страданию. Но не все ли в жизни есть добровольное страдание? Или же добровольное в той или иной мере? Хотя я счастлив с Эдит, страдание не покидает меня. Я страдаю так же. Но только по другому поводу. Ты понимаешь меня?Может, любовь вообще не способна приносить одну радость? Это ведь серьезное чувство. А серьезные вещи редко бывают веселыми. Не так ли?Р.S. Постскриптум номер два. Я видел, как ты смотрела на цепочку от моих часов и брелок. Это, конечно, подарок Эдит. Брелок – это золотое сердце, пронзенное золоченой стрелой. Так что я удовлетворил твое любопытство и в этом. Ты довольна?»
Каролина читает письмо взахлеб, она тронута и огорчена.Затем она перечитывает его еще один раз и глубоко задумывается. Что же ей ответить?Как нечто подобное могло случиться с Давидом? Непостижимо. Он с такой надменностью говорил о судьбе Сибилы Вэйн из «Портрета Дориана Грея»! О молодой актрисе, которая не смогла играть в театре после того, как всерьез влюбилась. Конечно, с ней все случилось немного иначе, но параллель очевидна, Давид не мог ее не заметить. Вот уж действительно, ирония судьбы.Каролина берет перо и начинает быстро писать:
«Давид!Вот как мне все это представляется.Любовь – это серьезно. И не всегда она приносит одну радость. Хотя все-таки она должна приносить больше радости, чем горя.Но одно не должно исключать другого, иначе это не любовь. Серьезность это не то же самое, что грусть, серьезность почти всегда предполагает веселье. И потому то, что весело, зачастую очень серьезно. Одно тесно переплетается с другим. Но эти истины известны тебе не хуже меня. Не стоит о них и говорить.Конечно, ты не можешь бросить театр. Ты прекрасный актер!Еще одно тому доказательство ты предоставил нам сейчас, когда тебе удалась одна из самых трудных задач, а именно сыграть действительно плохого актера так, что все почти тебе поверили!(Это тебе, кстати, за добрую самаритянку!)Но шутки в сторону.Эдит действительно восхитительная особа, и я понимаю тебя. Но если она настолько зрелая женщина, как ты говоришь, то должна понять, что ты уже выбрал свою профессию и менять тебе уже нечего. На это у нее, в сущности, нет никаких прав. К тому же почему она так уверена, будто знает, что для тебя лучше?Ведь она даже не знает, что лучше для нее самой!В ее хорошенькой головке полным-полно мелких заблуждений, от которых ей стоило бы избавиться как можно скорее. Иначе она рискует принести большое несчастье как себе, так и другим.Дело просто-напросто в том, что она не видит разницы между жизненными благами и тем, что она называет грехом и развратом. Она отзывается о жизни с высшей степенью неприязни, и ты мог бы сказать ей, что на таких Господь наш, создатель этой жизни, взирает не слишком благожелательно. Бог не против невинных забав. Не настолько уж он бесчеловечен!Вообще-то и Эдит следовало бы продолжать заниматься тем, к чему у нее есть дарование, и не бросать ремесло модистки. Похоже, она и сама не очень верит в мечту открыть салон меховых шапок?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53