Замысел был с
овершенный, все продумано до последней детали, малейшие шероховатости т
щательно отшлифовывались, правовые гарантии на любом уровне, не пробьеш
ь. Преступление века, в котором, кстати, все мы увязли по уши: от этой грязи в
ек не отмоешься. Всех нас опустили на дно: ни о чем не подозревающих Забо, К
алиньяка, тебя, меня, «Тальон»...
Ты бы спокойно все это выслушал, так же спокойно отвез меня к Амару, спокой
но выставил перед нами наши бравые пушки сиди-брахима, и вот тогда, когда
никто не смог бы нам помешать, ты все так же спокойно спросил бы меня:
Ц Ну нагородил, дурачок, что это еще за история с кражей?
И я бы сказал тебе чистую правду:
Ц Шаботт Ц это не Ж. Л. В.
Ц Нет?
Ц Нет.
Тогда бы ты по своему обыкновению замолчал, точно.
Ц Значит, Шаботт Ц не Ж. Л. В.?
Потом ты бы немножко поразмышлял вслух.
Ц Ты хочешь сказать, что Шаботт не писал «Ребенка, который умел считать»?

Ц Именно, Лусса, как, впрочем, и «Властелина денег», и «Последнего поцелу
я на Уолл-стрит», и «Золотого дна», и «Доллара», и «Дочери иены», и романа «И
меть»...
Ц Шаботт не написал ни одной из этих книг?
Ц Ни строчки.
Ц На него кто-то пашет?
Ц Нет.
И вот тогда на твоей физиономии, Лусса, правда засияла бы совершенно новы
м светом: так встает солнце, открывая взору нехоженые земли.
Ц Он украл у кого-то все эти книжки?
Ц Да.
Ц Того человека уже нет?
Ц Да нет, жив-здоров.
И наконец, ты задал бы этот неизбежный вопрос:
Ц Ты знаешь его, дурачок?
Ц Да.
Ц Кто же это?


***

Это, Лусса, тот, кто всадил мне пулю между глаз. Высокий блондин, редкий кра
савчик неопределенного возраста, нечто вроде Дориана Грея, очень похож н
а героев Ж. Л. В., которые, рано созрев, так и остаются до конца жизни молодым
и. Они выглядят на свой возраст до десяти лет, в тридцать они уже на вершин
е славы, а кажется, что им только вчера исполнилось пятнадцать; в шестьдес
ят их принимают за любовников их дочерей, а в восемьдесят они все так же мо
лоды, красивы и рвутся в бой. Герой Ж. Л. В., одним словом. Вечно молодой, вечно
красивый поборник либерального реализма. Вот на кого похож то
т парень, который стрелял в меня. У него, бедняги, были на то свои причины, по
тому что именно он написал те романы, авторство которых я себе присвоил, с
троя из себя этакого надутого индюка. Да, Лусса, он убрал меня вместо Шабот
та, Шаботту я был нужен именно для этого. А тот подумал, что это я
его ободрал, он навел на меня свой оптический прицел, спустил курок. Вот и
все. Я сделал свое дело.
Что же до того, почему эта фраза «Смерть Ц процесс прямолинейный» послу
жила мне ключом к разгадке, почему у меня из головы нейдет этот парень, с т
ех пор как ты прочел мне ее (а я-то все пытался вспомнить, откуда она, с того
самого дня, когда верзила разнес на части мой кабинет), Ц что до всего это
го, то ты извини меня, Лусса, объяснять все сначала сейчас было бы слишком
долго, слишком утомительно.
Видишь ли, в настоящий момент я полностью поглощен своей смертью. Знаю, зн
аю, когда говоришь об этом вот так, от первого лица, появляются сомнения в
искренности заявления. Но если хорошенько поразмыслить, то как раз и пол
учится, что умирают всегда в первом лице единственного числа. И с этим, при
знаю, довольно сложно согласиться. Юнцы, которые бесстрашно уходят на во
йну, говорят о себе в третьем лице. На Берлин! Nach Paris! Аллах акбар! Вм
есто себя они посылают на смерть свой энтузиазм, думая, что это кто-то тре
тий, а он, этот третий, весь из их плоти и крови. Они умирают, так ничего и не п
оняв, а их первое лицо поглощается извращенными идеями таких, как Шаботт.

Я умираю, Лусса, я умираю и так просто тебе об этом и говорю. Устройство, кот
орым ты так восхищался, наверное, в самом деле стоит того. Это искусственн
ая почка, последнее слово техники. Они поставили мне ее вместо почек, моих
почек, которые спер у меня Бертольд. (Какой-то там несчастный случай, паре
нь с девушкой разбились на мотоцикле, парень впилился спиной в поребрик
тротуара, почки Ц к чертям. Ему необходимы были две почки. Срочно. Бертоль
д взял мои.) Я умираю, как и многие другие, кому повезло встретиться с благо
детелем человечества, Бертольдом! И если бы только почки... Ты и понятия не
имеешь, Лусса, сколько всего можно понатаскать из тела за несколько неде
ль, и никто этого даже не заметит! Твои близкие все так же навещают тебя, тв
ои прозорливые, ясновидящие родственники Ц Терезы, Малыши, Ц и что они в
идят? Только то, что я еще дышу. Мешок с костями, который опустошают у них по
д носом, но этот мешок все же остается их братом. «Бенжамен умрет в возраст
е девяноста трех лет...» С такими темпами... интересно, что от меня останется
к тому времени? Ноготь разве что? А Клара, Тереза, Жереми и Лауна, Верден и Ма
лыш так и будут приходить навещать этот ноготь. Я не шучу, Лусса. Вот увиди
шь, ты сам в скором времени будешь приходить к одному ногтю. Ты упрямо буде
шь учить его китайскому, разговаривать с ним о своей Изабель, читать хоро
шую литературу, потому что все вы, и ты, и моя семья, с недавних пор вы приход
ите сюда не из-за брата, а из-за братства; ты навещаешь не друга ( фэн ю
по-китайски), а саму дружбу (юи), не бренное тело призывает в
ас в больницу, а вечные чувства. И тогда, неизбежно, бдительность притупля
ется, мы больше не задаем медицинских вопросов, мы молча проглатываем об
ъяснения живодеров («да, знаете, у него оказались некоторые проблемы с по
чками, пришлось подключить ему систему гемодиализа»), и друг в полном вос
торге от новой игрушки: «Какой забавный аппарат тебе тут прицепили!» А ка
к взвыли мои почки, когда Бертольд за ними полез, Ц это тоже было забавно,
по-твоему?
Всё, Лусса, я совершенно серьезно собрался умирать, мне надоело, что меня р
астаскивают по кусочкам, и вот тебе, пожалуйста, я опять засуетился; но, че
рт тебя побери, ты, что же, считаешь в порядке вещей, что у меня вырезают обе
почки, чтобы какой-то маменькин сынок, который захотел выпендриться пер
ед подружкой, прокатив ее на своем драндулете, мог и дальше спокойно себе
отливать, когда ему приспичит? Тебе кажется справедливым, что
у меня, который принципиально не хотел сдавать на водительские права, ко
торый ненавидит рокеров, этих чудовищ на колесах (сами Ц камикадзе, все п
оголовно, еще и угрожают жизни моих малышей), так вот, ты находишь нормальн
ым, что у меня заберут и мои легкие, да, легкие Ц следующие по списку у Берт
ольда! Ц чтобы вставить их какому-то биржевому магнату, который заработ
ал себе рак, куря одну за другой и заставляя в придачу задыхаться всех окр
ужающих? У меня, который в рот не брал сигареты! У меня, который если и душит
, то только сам себя!.. Если бы еще мой конец пришили какому-нибудь идеально
му любовнику, потерявшему свой в слишком бурных амурных играх, или хотя б
ы сняли кожу с ягодиц для реставрации щечек какой-нибудь красотки в духе
Боттичелли, я бы слова не сказал; но, Лусса, по странной иронии судьбы меня
обдирают для мародеров... Да, Лусса, меня обдирают, обдирают живьем, кусок з
а куском, заменяя их по ходу дела разными механизмами, которые вы принима
ете за меня и которые вы теперь и навещаете вместо меня; я умираю, Лусса, по
тому что, несмотря на миллиарды лет эволюции, каждая моя клеточка умирае
т Ц перестает верить в эту эволюцию и умирает, и я каждый раз умираю с ним
и, умирает мое «я», исчезает первое лицо, поэтическая строка растворяетс
я в небытии...

38

«Я не верю женщинам, которые молчат». Вот что говорил себе инспектор Ван Т
янь, сидя уже целый час напротив женщины, которая молчала.
Ц Мадам не говорит уже шестнадцать лет, месье. Мадам не говорит и не слыш
ит вот уже шестнадцать лет.
Ц Я не верю женщинам, которые молчат, Ц ответил инспектор Ван Тянь скро
мному Антуану, метрдотелю в доме почившего министра Шаботта.
Ц Я пришел к госпоже Назаре Квиссапаоло Шаботт.
Ц Мадам не принимает, месье, мадам не разговаривает, мадам уже шестнадца
ть лет ничего не слышит и не говорит.
Ц А кто вам сказал, что я пришел ее слушать?
Инспектор Ван Тянь решил придерживаться простой логики. Если это не Жюли
убила Шаботта, значит, это был кто-то другой. А если это так, то надо начина
ть расследование с нуля. Точкой отсчета в любом расследовании является о
кружение жертвы. Прежде всего, домашние: они, как правило, и оказываются и
точкой отсчета, и местом прибытия. Восемьдесят процентов всех мокрых дел
приходится на семейные драмы. Да, да! Семья убивает в четыре раза чаще, чем
так называемые преступники, никуда не денешься.
Ц С чего вы взяли, что я пришел с ней говорить?
Итак, вся семья министра Шаботта сводилась к одной девяностолетней немо
й старухе, его матери, госпоже Назаре Квиссапаоло Шаботт, которую и в само
м деле уже лет двадцать никто не видел.
Ц Я пришел на нее посмотреть.


***

Ну что ж, посмотреть так посмотреть. Сначала она показалась ему какой-то г
рудой пыли, скопившейся за долгие годы в одном из углов этой громадной ко
мнаты. Полумрак, едва пробивающиеся отблески света, и там, в углу, у окна, эт
а груда пыли, которая оказалась живой. Она, вероятно, рассыпалась бы, стоил
о Тяню хлопнуть дверью. Он на цыпочках прошел через всю комнату. Вблизи гр
уда пыли превратилась в кучу ветхого тряпья Ц старье, каким обычно заве
шивают фамильные гарнитуры. Но впечатление все то же: нечто, что забыли зд
есь со времени последней уборки. К тому же комната была пустой, почти. Кров
ать под балдахином, шаткий стул рядом с кроватью да эта груда покрывал у о
кна.
Тянь взял стул Ц черная спинка инкрустирована золотом Ц и совершенно б
есшумно поставил его между окном и тем, что оставалось от госпожи Назаре
Квиссапаоло Шаботт. Взгляд, которым старуха воззрилась на Тяня, подтверж
дал самую пессимистичную статистику, касающуюся семейных преступлений
. В ее глазах скопилось столько злобы, что этого хватило бы, чтобы истребит
ь и самую многочисленную семью. Взгляд, способный пронзить насквозь и ис
пепелить правнука еще во чреве матери. Тянь понял, что пришел не зря. Стару
ха отвела глаза и встретила стальной взгляд Верден. И Тянь, который никог
да и ничего не скрывал от глаз ребенка, который каждое утро брился перед н
ей в чем мать родила, который ежедневно прогуливался с ней по кладбищу Пе
р-Лашез (мраморные пальцы, торчащие из могил, профили, вдавленные в гранит
...), Тянь, который спокойно подставлялся вместе с ней под пули убийцы, этот с
амый Тянь впервые постиг, что такое сомнения воспитателя. Он хотел было п
одняться, но вдруг почувствовал, как Верден вся напряглась, и услышал ее к
раткий возглас: «Нет!», после чего так и остался сидеть, как будто вовсе и н
е собирался двигаться с места. До него с трудом дошло, что она заговорила.
«Нет...» Ц первое слово Верден... (Правда, чему тут удивляться.) Нет так нет. Тя
нь застыл в ожидании. Пауза могла затянуться навеки. Это зависело теперь
только от этих женщин: совсем древней, желавшей превратить в тлеющие угл
и свою соперницу, и совсем юная, оценившая преимущества своего сиротства
. Сколько времени прошло, час?
Ц Вам повезло, месье.
Тяню показалось, что эти слова прозвучали у него внутри. Бог мой, в чем пов
езло? Он уже собрался спорить сам с собой.
Ц Что вас так любят...
Нет, это не был его внутренний голос. Это говорила куча покрывал напротив,
та, в кресле, у окна.
Ц ...но это долго не продлится.
Скрипящие и царапающие слова. Глаза опять смотрели прямо на него.
Ц Это никогда не длится долго.
О чем говорила эта женщина, которая больше не говорила?
Ц Я говорю об этой малышке у вас на животе.
Губы, как потрескавшиеся могильные плиты.
Ц Я своего носила точно так же.
Своего? Шаботта? Она носила министра Шаботта у себя на животе?
Ц До того дня, когда я поставила его на ноги.
С каждым словом Ц новая трещинка.
Ц Вы ставите их на ноги, и когда они возвращаются, они начинают лгать!
С каждым словом трещины все глубже.
Ц Все, без исключения.
В глубине трещины показалась кровь.
Ц Извините меня, я отвыкла разговаривать.
Черепаший язык слизнул капельку.


***

Она снова замолчала. Но Тянь прирос к стулу. «Я не верю женщинам, которые м
олчат». Эти слова принадлежали не Тяню. Пастору. Инспектор Пастор обожал
допрашивать глухих, немых, спящих. «Правда, Тянь, получается не из их ответ
ов, а из логической последовательности твоих вопросов». Тянь грустно улы
бнулся про себя: «Я только что усовершенствовал твой метод, Пастор. Я прих
ожу, ставлю свой стул перед старым пергаментом, немым, как кошмарный сон, я
закрываю рот, и немая начинает говорить».


***

Она и в самом деле заговорила. Она рассказала все, что требовалось, о жизни
министра Шаботта и о его смерти. Жизнь и смерть Ц одна большая ложь.
Сначала ее не слишком испугало то обстоятельство, что маленький Шаботт о
казался таким обманщиком. Она отнесла эту предрасположенность ума на сч
ет наследственности, за которую ей нечего было краснеть. В девичестве он
а носила имя Назаре Квиссапаоло. Уроженка щедрой бразильской земли, дочь
Паоло Перейры Квиссапаоло, самого что ни на есть бразильского писателя.
Выдумки ее ребенка можно было расценить как самый щедрый дар, каким наде
лили его предки. Внук сочинителя, ее Шаботт не был лгуном, он был говорящей
сказкой. Это-то она и пыталась с достоинством объяснить учителям, вызыва
вшим ее для бесед, директорам, выставлявшим ее сына вон, Ц сначала в одно
й школе, потом в другой, в третьей... Маленький Шаботт учился прекрасно. Обл
адая блестящей памятью и потрясающим даром сочинительства, он проходил
класс за классом как метеор. Он был ее гордостью. Какими бы краткими ни был
и сроки его пребывания в тех заведениях, которые всегда спешили от него и
збавиться, он побивал все рекорды успеваемости и покидал храм учености,
оставляя учителей в полном недоумении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38