Этот человек был в одном лице и стрелок, и ствол, и пуля, и мишень. П
осмотришь на него Ц и мурашки по спине бегут. Не говоря уже о его реакции.
Вот он с пустыми руками, не успеешь глазом моргнуть: уже взял кого-то на му
шку, секунда Ц разрядил всю обойму. И потом калибр тоже нешуточный. Всё Ц
тристапятидесятые, неподъемные. Рука неподвижна. Какая-то мистическая
сила возвращает ее каждый раз после отдачи в прежнее положение. А с этой м
алявкой, которая впилась в него, как клещ, он смотрелся еще более впечатля
юще. Тянь специально для нее смастерил наушники, в которых она была похож
а на огромную муху. Он таскал ее повсюду в кожаном конверте, который заодн
о прикрывал его кобуру. Получалось, что девчушка со злобным взглядом рев
ностно охраняет оружие Тяня. Чтобы достать револьвер из кобуры, он молни
еносным движением левой руки отбрасывает ребенка за спину. А пока другой
рукой он выхватывает оружие и прицеливается, ребенок Ц уже из-за его спи
ны высовывает голову над правым плечом вьетнамца, взгляд Ц на линии при
цела. Полицейские, все, кто там был, полагали, что в городской общественной
санитарной службе вряд ли одобрили бы происходящее. Но этими предположе
ниями и ограничились. Они смотрели, как Тянь стреляет. И хотя большинство
из них были слишком молоды и не застали ужасов Дьенбьенфу, они всё больше
убеждались, что это действительно был настоящий кошмар.
В комнате Ц ни звука. Карегга оторвался от стены и на мгновение застыл на
против двери. «На счет „три” я ломаю дверь». «Три»: резким толчком ноги Кар
егга выбивает замок, оказывается в центре комнаты, и дверь захлопывается
за ним.
Комната была пуста. Набита всякой всячиной, как базар в Бейруте, но там ник
ого не было. Никого, только кровь. Капли крови сверкали на стекле окна. Два
пальца торчали из стены. Да, пуля раздробила убийце кисть руки, вырвав из н
ее два пальца. Как бы в насмешку, два пальца торчали в форме победной буквы
«V». Но главное: недавнего посетителя и след простыл. Остались только три
женских парика на полу («Парики, Ц сказал себе инспектор Карегга, Ц я та
к и думал») и обломки ружья с оптическим прицелом. Высокоточный карабин, с
ломанный посередине. «Свинлей» двадцать второго калибра. Пальцы Ц от ру
ки, державшей ствол.


***

Ц Ни хао, дурачок. (Здравствуй, дурачок.)
Лусса с Казаманса регулярно посещал Малоссена.
Ц Во ши. (Это я.)
Каждый день, ровно в девять тридцать утра.
Ц Чжень жэ! Хао же! в твоей каморке... (Ну и жара в твоей каморке...)

Он сел и сразу весь обмяк.
Ц На улице тоже тянь цюй хэнъ мэнь. (На улице тоже духота.)
Дежурный вопрос, так, для порядка:
Ц Нинь шэнь ти хао ма, сегодня? (Как дела сегодня?)
Аппарат, подсоединенный к голове, отвечал ему ровной зеленой полосой без
начала и конца, безнадежный прямой ответ.
Ц Неважно, Ц продолжал Лусса, Ц во хэнъ гаосин цзянъ дао нинь.
(Я очень рад тебя видеть.)
И в самом деле, он не хотел бы обнаружить кровать пустой.
Ц У меня тоже во тоудун (у меня тоже голова разламывается), все
та же несчастная мигрень, не иначе!
Он говорил с ним по-китайски, но старательно все переводил. Он вбил себе в
голову обучить его китайскому. («Знаешь, дурачок, Бельвиль скоро станет с
овсем китайским, говорят, во сне лучше запоминаешь... если ты закончишь ког
да-нибудь свой тихий час, так хоть не зря потратишь такую уйму времени».)
Ц Представь себе, твоя подружка задумала нас всех перестрелять, ей каже
тся, что это мы виноваты в твоей смерти.
Он разговаривал с ним как с «церебрально-живым», не допуская и мысли, что
обращается к мертвецу.
Ц И заметь, она не так уж неправа. Но наша вина, так сказать, опосредованна
я, не прямая, ты это поймешь.
Лусса с Казаманса находился в здравом рассудке. Он не собирался воскреша
ть мертвых. Но он, вместе с Гюго (тем, который Виктор), был убежден, что умерш
ие Ц весьма осведомленные собеседники.
Ц Женщина за тебя мстит, представляешь! Мне такая честь никогда не выпад
ет.
В ответ Ц та же зеленая прямая.
Ц Из-за меня, скорее, повесились бы. Я не тот, за кого мстят, а тот, кого нака
зывают: понимаешь?
Медицина и дышала вместо Малоссена.
Ц Твоя Жюли уже вывела из строя Шаботта, Готье и, сегодня утром, Калиньяк
а. Правда, Калиньяк легко отделался Ц ранением в плечо и в ногу. Остальное
, надо думать, отложили на потом. Твой друг Тянь стрелял в нее, но только два
пальца отхватил.
Медицина подпитывала Малоссена скупо, по капле.
Ц За себя я не боюсь, ты меня знаешь, ну, если только слегка, в разумных пре
делах. Но я не хотел бы, чтобы она убила Изабель.
Медицина была подключена к невосполнимо пустому черепу Малоссена. Она у
моляла откликнуться.
Ц Слушай, ты не мог бы похлопотать за Изабель? Шепнешь на ушко своей Жюли
... а?
Дело в том, что, не будучи уже никем, мертвые кажутся нам способными на все.

Ц Потому что Изабель, видишь ли, дурачок, Изабель... и потом, Бог свидетель,
сколько ты с ней ругался...
Лусса подыскивал слова. Китайские слова и их братьев-близнецов в перево
де.
Ц Изабель... Изабель это невинность... клянусь тебе... сама невинность с бол
ьшой буквы, вава иньТ эр, дитя, маленькая девочка, которая гроз
ит нам пальчиком.
Лусса говорил, сердце его рыдало, голос его дрожал.
Ц Это единственное преступление в ее жизни, клянусь тебе ее же бесценно
й головой: угрожать бескрайнему миру своим крошечным пальчиком, сущее ди
тя, говорю тебе...
Тем вечером, в начале восьмого, Лусса с Казаманса предпринял попытку защ
ищать дело Королевы Забо перед Малоссеном, который, по его мнению, занима
л самую выгодную позицию из всех обвинителей, чтобы вынести ей оправдате
льный приговор.
Ц Хочешь, я расскажу тебе ее историю? Нашу историю?
(...)
Ц Да?
(...)
Ц Что ж, слушай внимательно. История Королевы Забо, рассказанная ее негр
ом Луссой с Казаманса.

29


МАЛЕНЬКАЯ ТОРГОВКА ПРОЗОЙ
История Королевы Забо, рассказанная ее негром Луссой с Казаманса

(Лирическое отступление)

Королева Забо Ц это сказочная принцесса, «из тех, из настоящих, дурачок».
Она покинула свой ручей, чтобы взойти на престол бумажного королевства.
И вовсе не родители, а мусорные бачки привили ей страсть к книге. И не в биб
лиотеках выучилась она читать, а по газетным обрывкам. Она единственный
издатель в Париже, которому помогло взобраться на трон именно практичес
кое знание предмета, а не отвлеченные разглагольствования, которые обыч
но этому сопутствуют.
Нужно видеть, как она закрывает глаза, раздувает ноздри, вдыхает запахи б
иблиотеки, все разом, и, принюхавшись, безошибочно определяет местополож
ение пяти сигнальных экземпляров на чистой рисовой «японской» бумаге в
углу на полке, ломящейся под весом всяких там «верже», «ван-гельдеров» и н
евзрачных «альфа». Она никогда не ошибалась. Она распределяла их по запа
ху, у каждого переплета Ц свой: никчемное тряпье, добротное полотно, проч
ный джут, фибровый хлопок, абака...
Лусса любил поиграть с ней в это. Это был их маленький секрет. Они оставали
сь вдвоем у Изабель, Лусса завязывал ей глаза, надевал ей рукавицы и подсо
вывал какой-нибудь том под нос. Изабель ничего не знала об этих книгах, он
а не могла ни увидеть их, ни прикоснуться к ним. Работало только ее обоняни
е:
Ц О Лусса, прекрасный выбор, отличная бумага, голландская, высшей пробы...
клей: как же, его превосходительства «Тессье»... а краска, если только я не о
шибаюсь, краска... постой-ка...
Благодаря своему невероятно чуткому носу она отделяла воздушный запах
типографской краски от тяжелого, «животного» запаха клея и объявляла од
ин за другим ее составляющие, пока наконец не находила ускользнувшее из
памяти имя того кудесника, что делал когда-то раньше эту чудо-краску, и да
же называла точную дату изготовления.
Иногда она позволяла себе пальнуть металлической дробью своего смеха.

Ц Хотел меня подловить, негодник, переплет-то позже сделали... Кожа на два
дцать лет моложе. Что ж, Лусса, неплохо придумано, только ты, похоже, забыл, с
кем дело имеешь.
И тут же выдавала и название фабрики, где сделали бумагу, и имя единственн
ого печатника, который использовал этот набор составляющих, и название к
ниги, и имя автора, и год издания.
Иногда Лусса проверял, что скажут пальцы Изабель. Он снимал с нее рукавиц
ы. Затыкал ей ноздри ватой и наблюдал, как руки Изабель прикасаются к лист
ам:
Ц Бумага рыхлая, не дышит, поры забиты, точно пожелтеет, можешь мне повер
ить; через восемьдесят лет внуки детей, на которых нам с тобой не повезло,
возьмут в руки книжку со страницами, желтыми, как айва, желтуха над ними уж
е работает.
Вместе с тем она не была против стареющей бумаги, из древесного волокна, н
апример. Она, конечно, разбиралась в подобного рода вещах, но снобом ее ник
ак не назовешь. Ее трогало то, что книги тоже смертны. Она старела вместе с
ними. Она никогда не пускала под нож, никогда не выбрасывала ни одного экз
емпляра. Тому, что раз появилось на этот свет, она давала спокойно умереть.



***

Лусса сгорал от нетерпения доказать свою правоту у постели Малоссена.
Ц Как, по-твоему, такая женщина, которой жалко даже избавиться от несчас
тной брошюрки, могла послать тебя на смерть, а? Вот ты ей это и объясни, твое
й Жюли.
Но Жюли нужно было объяснить и еще кое-что, и объяснять пришлось бы доволь
но долго, чтобы она смогла понять Изабель. Нужно было вернуться к той ночи
, когда Лусса повстречался с ней. Нужно было вновь оказаться в той депресс
ии тридцатых, когда вся Европа подыхала с голоду, и в то же время короли ше
лка и книжные маньяки, шейхи высокой моды и принцы-библиофилы предавали
сь каждый своей страсти как ни в чем не бывало, с обоих концов социальной л
естницы, нижние ступени которой спускались в мрачную ночь мусорных бачк
ов.
Впрочем, мусорные бачки редко бывали полными в ту голодную пору. Выбрасы
вали мало, подбирали почти все, что выбрасывали, стояли насмерть за свою д
обычу. Все войны вырастают из одной аксиомы: мусорные бачки не терпя
т пустоты. В Левалуа мусорные ведра берут приступом Ц и вот Европа в
огне. А еще хотят, чтобы войны были чистыми...
Первые армии Второй мировой состояли из батальонов старьевщиков, хлюпа
ющих по грязи, с застывшим взглядом и крючьями, зажатыми в кулаке. («Можешь
себе представить, какие шрамы оставляли эти крючья, дурачок...») Обитатели
сточных канав небольшими отрядами вырастали из мостовых, и на заре пере
довые звенья старьевщиков с проломленными черепами оказывались засуну
тыми в пустые мусорные бачки. И эти стычки Ц детские игрушки по сравнени
ю с настоящими битвами, которые разворачивались на свалках Сен-Дени, Бис
етра или Обервилье. Настоящая репетиция Сталинграда Ц как иначе назват
ь эти бои на одном месте, когда груды человеческого гнилья стоят, вцепивш
ись мертвой хваткой друг в друга, борясь за каждый дюйм сточной канавы, ям
ы с отходами, за место у входа на перерабатывающий завод, за последние мет
ры рельсов, по которым катятся тележки с мусором?
В этой довоенной войне были свои армии, своя стратегия, свои генералы, сво
я разведка, свое интендантство, своя руководящая идея. И свои одиночки.
Лысый был из таких.
Лысый был поляком, которого вытолкали вон из-за волнений в шахте. Лысый, о
тец Изабель. Безработный поляк, решивший никогда больше не спускаться об
ратно. В той бездне работы Лысый оставил свою густую шевелюру, может быть
самую красивую во всей Польше, и ходил теперь с совершенно голым черепом.
Он носил только светлое из-за появившейся за годы работы неприязни к чер
ному цвету. Он один знал про себя, что вышел из чумазых угольщиков. Остальн
ые принимали его за разорившегося польского князька из тех аристократо
в, что пришли к нам с Востока, чтобы отобрать хлеб у наших таксистов. Но Лыс
ый не хотел быть таксистом... Такси Ц это та же шахта, только по горизонтал
и. Нет, Лысый жил содержимым чужих бумажников. Он не просил, он брал. Оглуша
л, обирал, тратил и снова отправлялся на охоту. Он знал, что так не может про
должаться вечно. Он чистил карманы в ожидании, что ему подвернется идея п
олучше. Он верил в свою «идею» так же слепо, как заядлый игрок в свое счаст
ливое число. В конце концов, почему бы нет, ведь даже его жена нашла себе за
нятие. Лысый и его жена, что называется, не сошлись характерами. Она задела
лась «абортмахершей», то есть помогала душам скорее добраться до места н
азначения, это и была ее «идея». И так как Лысый считал себя католиком, им п
ришлось развестись. Он оставил ей трех мальчиков, а себе забрал дочку. Иза
бель огорчала своего отца. Она так мало ела, как будто отказывалась от жиз
ни: в день три раза по ничего. Нужно было тратиться, испробовать все, самые
изысканные блюда. Лысый выбрасывал икру в помойное ведро и уходил на нов
ый промысел. Он думал еще, что Изабель мало ест потому, что много читает. Ка
ждый раз, как он выходил за новым кошельком, он обещал себе положить этому
конец. Но по дороге обратно сдавался: приходил в очередной раз с любимыми
журналами малышки. Он обожал смотреть, как огромная голова Изабель, стол
ь похожая на его собственную, склоняется над «Модой и работой», «Шикарно
й женщиной», «Формой и цветами», «Силуэтами», «Вог»... Может, Изабель стане
т кутюрье, новой Клод Сен-Сир или Жанной Бланшо? В любом случае, для этого т
оже надо было есть. Даже эти худющие модели что-то едят. Но Изабель пачкам
и поглощала журналы Ц бумагу, если быть точным... Особенно романы с продол
жением. Цепляясь один за другой, они бесконечными рядами разворачивалис
ь в голове Изабель. Она вырезала их, сшивала, и получались книжки. В возрас
те от пяти до десяти лет Изабель читала все, что попадалось ей на глаза, не
разбирая. А ее тарелка по-прежнему оставалась нетронутой.
Лысый нашел свою «идею» однажды ночью, когда он предпринял очередную выл
азку в предместье Сент-Оноре
Один из самых фешенебельных кварталов Пари
жа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38