Николай бросился вперед, упал на землю, — голова, руки с ружьем — в проеме. Так бросался в двери вражеской избы герой-разведчик из фильма, снятого по повести Светлова. К чести Володи — он тут же помчался на помощь, упал на колено, чтобы его ружье — над головой Николая. Так стреляли шведские солдаты в одном польском историческом фильме. С полминуты глаза привыкали к полутьме — ни окна, ни дырки в потолке тут не было. Хибара прочно пустовала.
— Коль, постереги пока снаружи…
Николай торопливо кивнул, кинулся наружу, не тратя времени даже на отряхивание одежды. По-прежнему все было тихо.
— Давай! Посмотри, что там!
Володя уже шастал по хибаре. Грубо сколоченные нары — горбыль на двух обрубках дерева. Тряпье, издающее запах овчины, прикрывает не полностью нары. Какое-то подобие стола. Деревянные гвозди между жердей, на них — плетеная веревка, ремни, непонятные какие-то обрывки, кожаная сумка. Два глиняных горшка, в одном — остатки варева. Глиняная миска. Глиняная кружка. В углу горой — плетеные корзины, большущий плетеный короб. Куча прутьев, тоже для плетения. Тяпка, лопата в другом углу… странной работы, не заводской, как будто по ним били молотом. Вот тут отметина, вот тут, вот тут…
— Коля, тут дикари жили…
— Дикари… А картошку сажают, лук сажают… Нет, Вовка, тут другими делами пахнет. Точно тебе говорю — или белогвардейцы, или бежали уголовники.
— Может быть, сразу в жилуху?
— В жилуху… но только не сразу. Давай поднимемся наверх, посмотрим.
— Думаешь еще найти?
— Кто знает…
Во всяком случае овраг друзья покинули с рекордной скоростью — там было очень неуютно.
— Давай вверх.
По-прежнему ныли руки от напряжения и тяжести оружия; опять был по пояс орляк, опять жарко, тихо, напряженно. Все круче и круче подъем. Зная Саяны, друзья были уверены — скоро подъем уже кончится, будет узкий длинный хребет, скалы и деревья между скал. В лицо пахнуло ветром — вот он, хребет.
— Смотри!!
Коля мог бы не хватать Володю за руку. Володя не хуже увидел километрах в трех, не больше, хобот дыма над лесом, над хребтами. Кто-то жег костер на соседнем хребте, между деревьев.
— Может быть, уходим, Коля? Что здесь люди есть, мы уже знаем…
— Не-ее… Давай попробуем подойти… Этого, в хибаре, упустили. Так хотя бы этого накроем.
— А если их много?
— А фактор внезапности?
Коле самому понравилось слово, и он гордо повторил:
— Фактор внезапности…
Володе очень не хотелось идти дальше. Тихий ясный полдень, лес, горы, орляк… За всем этим чувствовал Володя какой-то неясный подтекст. Что-то происходило, а он сам не мог понять, что именно. Чьи-то глаза смотрели из-за пихт и кедров… Хорошо, если глаза людей. Кто-то мог появиться в любую секунду, и хорошо, если на расстоянии. Хорошо, если ничто не взметнется прямо вот сейчас, из орляка…
Наверное, если бы смог Володя посмотреть прямо в глаза Николаю, смог бы твердо и ясно сказать, что рисковать очень глупо, что их и так уже видели, что неизвестно, сколько здесь бандитов, и что их священный долг — скорее придти и все рассказать… Наверное, в этом случае все могло бы кончиться иначе. Потому что ведь и храбрый Коля не был так уж уверен в том, что к костру надо подходить.
Но во-первых, оба они были еще очень, очень молоды — и Володя, и Коля. Оба они еще доказывали — и себе, и друг другу, и всему вообще человечеству, что они — сильные и храбрые, умные и крепкие и ничего не боятся.
А во-вторых, Володе ясно представился режимный майор… Коля, значит, хотел напасть на белогвардейцев, уголовников и бандитов… А Володя, значит, вовсе не хотел на них попасть… Так-так… Неизвестно, конечно, стал ли бы режимный майор делать такие выводы… И стал ли бы он вообще делать какие бы то ни было выводы… Но ведь мог же?! Очень даже мог. А недоверие органов — это допуск к картам, материалам, документам. Это — назначение на должность. Это — допуск к своей экспедиции. Это — право защитить диссертацию.
— …Пошли!
Вроде бы рассекала склон некая складка, тоже проделанная водой.
Друзья шли, стараясь ступать бесшумно, производя много лишнего шума именно поэтому. В одном месте Коля с треском плюхнулся в кустарник, словно сорвался с места марал.
Совсем близко этот костер, и Володя вдруг с отчаянием почувствовал, что нет там никого, возле огня.
— Ну!
Бешеным рывком, задыхаясь, чуть не по пояс в орляке, выметнулись наверх, поводя стволами ружей. Сами чувствовали себя последними дураками.
Наверху и впрямь никого не было. Выбрасывая клубы дыма, тлела большущая куча хвороста, заготовленная, надо полагать, заранее. Куча была завалена грудой свежесорванной травы, а внутри все еще горело жарко, сухими прутьями и сучьями. Сделано все так, чтобы горело много часов и без всякого участия человека.
А на другом хребте, дальше от реки, тоже колыхался другой дым. Совсем близко, от силы в километре, как будто хобот смерча качался над полуденной тайгой.
Полуденной?! Было почти пять часов. Куи… Куи… Куи… Куи… — пронзительно кричала птица. Коршун делал круги над хребтами, ловил крыльями восходящие потоки. Если уходить, не так много времени остается до темноты. И ужасно захотелось пить…
— Коля… Ты сам видишь, нехорошо тут…
— Влипли, как пацаны… — и Николай выругался тоскливо и грязно.
— Почему «как», Николаша?!
— Ладно, хватит базарить, бежим…
Не тратя времени, ломанулись обратно. Бог мой, как им хотелось пить! Никто не побывал на том месте, где друзья заметили первую просеку, свернули с прежнего маршрута. Озираясь, посидели у воды.
— Ну, двинули?!
— А то…
Шли, пока темнота не стала скрывать предметы, часов до 10 вечера. Отмахали километров двадцать пять. Надо было вставать на привал: ночью по тайге ходить опасно. И так уже раз кто-то сверкнул зелеными глазами из темноты, рысью протрухал в сторону от людей. А в другом месте кто-то высокий, с рогами, стоял буквально в нескольких метрах, и хорошо, что не напал, так и стоял… А если бы все-таки бросился?!
— Слушай, а ведь голоса у сов звучат как-то странно, а?
— Ох, не пугай… Разве странно?
— Ну вот, послушай… Вот, слышал? Это — как обычно. А в прошлый раз? Гораздо гуще, тяжелее звук… Так совы пока не говорят, так они будут осенью…
— Коля, может, не будем спать ночью?
— А на что завтра будем похожи? Завтра бежать и бежать. Нет, надо до света поспать.
— Тогда давай по очереди сторожить.
В темноте Володе было страшно. Крики сов странным образом окружали место, где они поставили палатку. Костра, естественно, не жгли, растворились в безлюдной тайге. Но чувствовал Володя, что кто-то видит их, следит, наблюдает.
Часа в три, незадолго до рассвета, Владимир толкнул Колю:
— Вставай!
И сам молча нырнул в палатку, поспать хотя бы немного.
Все началось через час — уже белела полоска на востоке. И началось все так быстро, что Николай не успел поднять оружия. Заметил движение сбоку, успел сделать одно движение — поднять ружье почти к плечу. И тут же толкнули с другой стороны, ружье бабахнуло в пространство, и долго отдавалось эхо, все удаляясь во все стороны. Тот, с боку, налетел, вцепился — хотел, вражина, брать живьем. Развернуть ружье Коля не смог, не было места; к тому же в него еще вцепились сзади, потом за ноги, и он упал лицом вперед, и на спину, между лопаток, впрыгнул кто-то и захватил шею, и стало невозможно дышать. Из-под Коли тащили ружье, его обшаривали, мяли, тискали, лезли в карманы, в голенища сапог, обдавая волнами удивительных запахов.
Вот теперь, наверно, будут вязать… или сначала оглушат по голове? Николай напрягся, стиснул зубы.
Рядом так же возились с Володей. А тут вдруг слезли со спины, совершенно отпустили ноги. Николай рывком сел. Его держали за руки, с обоих сторон, но это было и все. В холодном сером полусвете Николай увидел небольшую толпу, состоявшую из очень странных людей… И вела себя толпа тоже странно.
Вроде бы русские — типичные лица, бороды, всклокоченная шевелюра… Вообще уж очень заросли, даже и для лесовиков. Одеты тоже странно — кто в ткани, а кто и в шкурах. Куртки из шкуры — на плечах почти у всех. Трое держат ружья, но еще трое — и луки.
И выражения лиц, глаз… не угрожающее, нет, не злое… Но взгляды, жесты дикие необычайно, и странные. Все подчиняются пожилому, крепкому, почти кубическому по габаритам. Он и без ружья, и без лука.
Этот главный и нарушил тишину:
— Вы пошто сюда пришли?
— Мы геологи. Разведку проводили.
И сразу же два вопроса, уже не от главного:
— Геологи? Вы мосты строите?
— Разведку? Кого разведывать идете?
Главарь поморщился:
— Не мешайтеся… Вы нас искали? Нашу деревню разведывать шли?
— Мы и не знали, что здесь есть деревни… Мы золото разведывали. И полиметаллические руды.
— Поли… металли… Мудрено. Объясните еще раз.
— Это руды, где есть разные металлы.
— Например, и олово, и медь? — проявил понятливость вожак.
— Мы и такие нашли, и где сразу по три металла, по четыре. И золото находили.
— Такие места и мы знаем. А зачем по Желтоводью шли?
— Тоже золото искали, руды…
— И где нашли?
— На тридцатом километре, на сорок пятом, где Железный ручей.
— Та-ак… Смотрите, — повернулся к своим вожак, — не врут. А если вы бы нашу деревню нашли, тогда что?
— Мы сколько деревень проходили, и ничего… — заулыбался Николай. — Чем ваша-то деревня такая особенная?
— Чем… А тем, что тайная она деревня. И знать про нее не полагается. Вот чем. Теперь понятно?
— Мы слыхали про такую деревню… Что ушла от коллективизации и до сих пор живет… Мы думали — слухи.
— Как видите, не слухи. Мы когда ушли? — спросил вожак. Вроде бы его вопрос был откровенно риторический, но народ стал кивать головами, подсказывать, и ответ получился уже коллективным:
— В двадцать восьмом и ушли.
— А потом второй раз ушли, — продолжал вожак, и почти хором уточняли мужики: — В пятьдесят девятом… Шесть лет назад ушли.
— В общем, дважды сбежавшие мы, — усмехнулся вожак. — И уж коли вы нашли нас, ребята, то выходит, путей у нас два. Или убить вас, или с собой взять. Резать русских парней у меня рука не подымается, да и незачем.
— Девки для них есть… Охотиться станут… Глафира на выданье… Вы стреляете-то хорошо? Наталье тоже жениха нет… Может, кузнечному делу умеют? Огородников мало… — разноголосо ответили вожаку. Всем хотелось взять парней с собой, резать их никому не хотелось.
— Как же так… Вся страна… огромная страна, а вы одни? — доказывая очевидное, Николай стал чуть ли не косноязычен. — Как же жить? И зачем… Так?!
— Зачем… От нас что хотели? Чтобы мы все обчее имели, и ничего своего. Чтобы коммуна была — общие ложки, общие плошки; прости Господи, общие бабы.
При упоминании непотребства многие мужики заухмылялись, а вожак всерьез перекрестился.
— А мы знаем, — продолжил вожак, — что одни дела обчественно делать лучше, а другие — каждому по себе. И точно знаем, что насильничать нельзя над людьми. А над нами хотели насильничать, вот мы и ушли.
— Так вся же страна… Понимаете, весь Советский Союз признал, а вы что же? Ну, перегибы были… Ну, что-то не так, чересчур… Но все же в колхозы пошли! Пусть не сразу…
Вожак смотрел молча, внимательно. Может быть ждал, не скажет ли парень еще чего-нибудь. Мужики кто ухмылялся, кто смотрел так же, как вожак.
— Во-первых, все нам не указ. Во-вторых про всех — не верю.
Всегда бывает так, что все разные, в любом деле. А в-третьих… Вот жил у нас, в Ключах…
— Ключи — это ваша деревня? — перебил Володя. Оказывается, внимательно слушал.
— Наша деревня… Вот жил в ней тоже один. Сказал, что не уйдет никуда. Мол, вся страна, и он хочет быть в стране. Что, мол, в стране живут люди, и все наши, и нельзя их бросать.
— А разве не так?!
— Погоди. Вот все ушли, Иван остался, Осередний. Осередний — это фамилиё, — серьезно уточнил вожак. — Остался сам, с женой, с дочкой, с сыном, с матерью. Наши потом пришли проведать, как он там? Куда ушли, Ивану про то не сказали, но проведать пришли. И что же? — риторически спросил вожак.
— Пришли наши и первое, что видят — голова старухи на колу сидит. Отрубили ее и на кол, — пояснил вожак для непонятливых. — Иван с Наташей в баньке сгорели. И не сразу сгорели. Если бы сразу — почему рука Наташи была гвоздем к стене прибита? А Евдокия… это дочь ихняя… Евдокия в доме, на полу. Те как уходили, ее там оставили, распятой. И все что можно с девкой сделать, сделали. А девке-то двенадцать лет. Небось надо было им узнать, куда остальные ушли, я так понимаю. А что не знают эти — не поверили. Вот ты и скажи, городской, какие такие наши в стране живут? И кого нам оставлять нельзя? Коммунистов, что ли? Так что вот, — обстоятельно закончил вожак, — собираемся, ребята!
Заворот мозгов произошел у Николая, воспитанного на бреднях про «зверства белогвардейцев и немецко-фашистских оккупантов». Вроде бы, вожак готов был подождать, склонил голову… Но возразить Николай не сумел.
— Крови вашей нам не нужно, ребята. Но и чтобы про нас узнали, тоже не нужно. Так что сейчас пойдем все вместе, и лучше не бегите, а? Потому что грех-то мы на себя возьмем, да вам-то от того будет не легче. А что в лесу догоним — то вы видели…
Над тайгой горела уже белая полоска. Серое на востоке распространялось в зенит, гасило звезды. По вершинам деревьев прошел утренний ветерок, пока еще слабенький, не сильный.
Ранним-ранним утром 15 июля 1965 года карские геологи Владимир Теплов и Николай Сыроежкин начали путь куда-то вглубь Саянских гор.
ГЛАВА 12
Спутник земли
Весна 1978 года
Стояли тихие, ясные дни начала апреля, когда день прибывает с каждым вечером, у стволов давно образовались лунки, и небо синее и ясное, словно обещающее что-то. К концу дня с крыш начало уже немного подтекать, повисли здоровенные сосульки.
Сходка была шумная, многолюдная, в конце разлили «понемножку» самогонки. Люди расходились группами, шумно общались, размахивали руками. Володя завел Николая за баньку, чтобы лучше разгорелось в трубках. Он давно искал такого случая.
Тихо, задумчиво падали капли с сосулек. За спиной переговаривался народ, расходился со сходки, и голоса, странным образом, только подчеркивали тишину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66