https://wodolei.ru/catalog/vanny/180cm/
Она будет ждать. Это тоже ее работа – ждать Картахаля с войны и постоянно напоминать Пантократору о том, что на свете есть человек, которому бесконечно нужен суровый командир Лу Кастель. Кто-то же должен говорить перед богом в его пользу.
Она знает, что он вернется и из этого ада – с помощью Пантократора или без оной. Распахнет двери «Выпивохи», поздоровается и спросит бутылку марьяги – и это значит, что солнце снова будет светить, птицы петь, фрукты обретут сладкий вкус, вода станет утолять жажду, а сердце снова забьется.
Она верит, что все будет именно так.
Иначе все в этом мире не имеет смысла.
* * *
– Красивая луна.
– И очень печальная.
– Ты думаешь о Селестре?
– Я стараюсь не думать о ней, но у меня плохо получается.
– Ты опасаешься за ее судьбу?
– Как иначе? Она – наемница. Странно думать, что столь юная, хрупкая и прелестная барышня – Золотой монгадой Гадрумета. Что она…
– Убивает людей?
– Наверное, и это тоже. А ты о чем думаешь, Лахандан?
– Гляжу на звезды.
– Мне всегда нравилось созвездие Галеона.
– Я тоже люблю смотреть на Шанашайду. Говорят, это путеводная звезда моряков, странников и потерянных душ.
– Скажи, а тебе когда-нибудь снилось, что ты летаешь? Высоко-высоко, как птица, под облаками.
– Да. Снилось.
– Правда, это невероятное ощущение? Ты бы хотел испытать его наяву?
– Очень. С каким бы наслаждением я сейчас расправил крылья и взлетел к самым звездам, туда, к Шанашайде. И не думал о том, что завтра мы уходим на войну.
– Тебе страшно?
– Нет, иначе бы я не пришел в когорту Созидателей. Немного грустно – так будет вернее. Антуриал жаждет крови.
Ульрих вздрогнул, как если бы внезапно налетел порыв морозного ветра. Но нет – тиха и ласкова была ночь.
– Ты так это произнес, словно твой меч – живое существо и в самом деле требует от тебя кровавых жертв.
– Конечно, это не совсем то, что я хотел выразить, но он настолько стар и настолько силен, что от него вполне можно ожидать чего-то в этом духе. Разве ты не чувствуешь, что нечто подобное исходит и от твоих клинков? Кстати, откуда они у тебя – наследство?
– Долгая история, – нехотя ответил Де Корбей. – Давай прибережем ее для какого-нибудь привала.
– Как скажешь, – покладисто кивнул Лахандан. – Ну а ты, дружище Ноэль, о чем молчишь?
– Наверное, ни о чем, – пожал плечами Рагана. – Ночь, тишина, голоса друзей, звезды мерцают – нужно успеть вдоволь напиться этим счастьем, пока оно у нас есть.
Но он кривил душой.
На самом деле Ноэль Рагана непрерывно думал о счастливом билетике, который так торжественно вручил ему упитанный Гауденций.
«У тебя будет шанс не совершить предательство» – вот что было написано в нем.
Хорошо бы, если так. Но, откровенно говоря, он в это не верил.
* * *
Луна осторожно касалась башен, шпилей и куполов холодными голубыми пальцами…
Великий логофет задремал чуть меньше часа назад. Сон его был чуток и неспокоен, и Керберон неподвижно сидел у постели друга и господина, не желая оставлять его одного и боясь пошевелиться, чтобы не потревожить. Он держал на коленях фолиант и даже рассеянно перелистывал плотные страницы, но мысли его унеслись далеко отсюда – из этой комнаты, из этого города, из этого времени.
Сейчас перед ним лежала широкая, синяя в предрассветной дымке дорога, петляющая между зелеными холмами и золотыми лоскутами пшеничных полей. Повозку подбрасывало на ухабах, и тогда колокольчики, украшавшие ее расписные борта, весело звенели.
Ллур лениво и нежно перебирал струны лютни, сделанной из конского черепа, оправленного в серебро, и инструмент отзывался на его прикосновения почти человеческим голосом.
Рамзай играл кинжалами. В его ловких пальцах они метались, как маленькие голубые молнии, и это было красиво и страшно одновременно. Керберон видел, что может сделать с неразумным противником этот милый, молодой на вид человек с гладким лбом баловня судьбы и глазами философа. И при этом воспоминании его бросало в дрожь.
Гаддеби по прозвищу Наперегонки-с-Ветром гарцевал на вороном коне рядом с повозкой. Он не умел долго сидеть на одном месте, всегда куда-то несся и что-то затевал. Вот и теперь он пришпорил своего скакуна и унесся в поля, гикая, свистя и вытворяя в седле невероятные трюки.
Бэрен полировал свои диковинные мечи, похожие на огромные серпы жнеца.
Оракзай громко читал стихи – гениальные строки своего любимого, но давно забытого людьми поэта Рабанга, жившего в другое время и в другой стране. Его низкий гортанный голос разрывал тишину дня, завораживал, очаровывал, будто чертил в воздухе огненные руны, – и каждое слово навсегда врезалось в память…
Это в ту минуту казалось, что навсегда, а теперь Керберон мог вспомнить только две последние строчки:
И музыки для песни не хватало.
Вот только слов для песни не нашлось.
Впрочем, это было даже по-своему забавно. Арбогаст оценил бы изящество и тонкость сложившейся ситуации.
Арбогаст – желтоглазый убийца, лучший учитель, какой может быть у человека, лучший враг, которого он может заслужить. Однажды я встречу тебя, ведь Рамзай говорил, что рано или поздно все дороги в подлунном мире пересекаются. Непременно пересекаются. Однажды я встречу тебя и брошу тебе вызов. У меня мало шансов победить – ибо я отлично помню, кто ты и кто я. Однако я верю в то, что мне помогут ненависть и любовь. Но даже если и не помогут, ты задолжал мне этот смертельный поединок и ни за что не откажешь в нем. Я верю в это, как иные верят в загробную жизнь в царстве Пантократора; я верю тебе, ибо ты никогда не был трусом и лжецом.
Арбогаст с нежностью смотрел на черноглазую красавицу Анерру…
Об Анерре наемный убийца вспоминать не стал.
* * *
Гус Хиттинг выслушал помощника, падающего с ног от усталости, и милостивым жестом отпустил беднягу. Тот буквально вывалился из дверей его кабинета, а чегодаец налил себе полный бокал гинзы (видел бы это господин придворный церемониймейстер, готовый жизнь отдать за убеждение, что гинзу принято пить крохотными стаканчиками, – вот бы его перекособочило) и довольно улыбнулся.
С такими людьми, как Фрагг Монтекассино, приятно иметь дело. Пускай дюк Субейран и зиккенгенцы временно недоступны для отправления правосудия, а вот среди других заговорщиков уже прокатилась первая волна внезапных смертей.
Склонный снисходительно относиться к человеколюбивым взглядам своего монарха в мирное время, мавайен гро-вантаров полагал их недопустимой роскошью и опасным излишеством в тяжелую годину. Но поскольку рыцарская присяга не давала ему возможности впрямую нарушить приказ своего повелителя, он просто делал все от него зависящее, чтобы обстоятельства сложились в пользу короля и короны. Гус Хиттинг снова ухмыльнулся – ему бы такие возможности и умения, как у Монтекассино, тогда бы от Сумеречной канцелярии не зависели разве только восход и закат солнца. И возможно, приливы с отливами – по чистому недоразумению. Так что вполне можно с чистой совестью заявить, что своими возможностями великий магистр не злоупотреблял.
Они договорились быстро – уже за второй порцией волшебного десерта, приготовленного старательным бакором: Сумеречная канцелярия предоставляет всю необходимую информацию, чтобы не нагружать лишними проблемами и без того замотанных рыцарей ложи Всевидящего Ока, а воины Пантократора берут на себя основную работу. Чегодаец только что получил сообщение о трагической и странной смерти барона Отфрида Лангранка, отважного рубаки, героя многих военных кампаний и страстного приверженца зиккенгенских принцев. Он мог поставить под их знамена не меньше четырех тысяч прекрасно вооруженных и обученных воинов, так что его кончина была на руку королю.
Но вот что больше всего интересовало начальника Сумеречной канцелярии: хотя официально считалось, что барон Лангранк умер естественной смертью (никого в запертой изнутри на массивный засов опочивальне, находящейся на последнем этаже центральной башни его замка, не было, да и быть не могло), перепуганные домочадцы твердили, что глаза покойного буквально вылезли из орбит, а лицо свела судорога, и причиной тому был ужас, навсегда застывший в его остекленевших зрачках.
Хиттингу было любопытно, что такого мог увидеть барон, чтобы умереть на месте от страха. Что или кого нужно предъявить человеку, в одиночку удерживавшему бастион Газа от нескольких десятков разъяренных тагастийцев, которые никогда не славились рыцарским отношением к пленным. Но Фрагг Монтекассино вряд ли поделится своими секретами. Да и стоит ли их выпытывать? Порой и начальник Сумеречной канцелярии должен спать спокойно.
Кстати, о сне…
Чегодаец выглянул в окно. Там занимался рассвет нового дня, и ни о каком отдыхе помышлять не приходилось. Было у него в запасе два часа, и Гус подумал было, а не заехать ли ему в гости к прелестной виконтессе Ди Тораджа, но тут же отбросил эту идею как не совсем удачную. В последнее время на него навалилось слишком много работы, и он уделял любовнице так мало внимания, что она, кажется, на него обозлилась. Причем всерьез. Во всяком случае, в особняке Ди Тораджа его принимали гораздо прохладнее, чем год тому назад, в самом начале их связи. А теперь, в связи с последними событиями, они станут видеться и того реже – если это вообще возможно. Так что на период государственного кризиса о личной жизни придется забыть, а после окончания войны лучше приискать себе новую любовницу, не отягощенную старыми обидами и претензиями, и погрузиться в новую страсть. Хиттинг искренне полагал, что в этом деле основная прелесть заключается в новизне.
Надо бы однажды расспросить Фрагга Монтекассино, как ему удается сохранять нежные отношения со всеми бывшими любовницами и пользоваться их благосклонностью, когда ему только взбредет в голову. Но вряд ли великий магистр поделится и этими своими секретами, хотя марбасы, бакоры и пселлусы тут явно ни при чем.
Во всяком случае, начальник Сумеречной канцелярии очень хотел на это надеяться.
* * *
Король Могадор эт Альгаррода, отпустив слуг, не стал ложиться спать. Он облачился в простой костюм, висевший в потайном шкафу, глубоко надвинул на лоб черную шляпу с широкими полями, закутался в плащ и вышел из своей опочивальни в коридор, которым пользовались только гро-вантары, великий логофет и Гус Хиттинг.
Он шел к усыпальнице своего великого предка, Горвенала эт Альгарроды, Печального короля, сыгравшего со всеми такую злую шутку. И хотя он знал теперь, что гробница пуста, как скорлупа выеденного яйца, однако старые привычки так скоро не умирают. Да и куда ему было еще идти?
Он знал, что завтрашний день принесет ему известия о смерти разных людей – внезапной, но вполне естественной, хотя и странной. Осиротеют их дети, овдовеют жены. Нет, их не убьют. И он сегодня не подписал приказа об уничтожении мятежников. И даже не произнес вслух, что желал бы избавиться от этой проблемы, но разве в этом дело? В чем-то он все же был виноват, иначе зачем бы так терзала его глупая совесть.
Король, правящий огромной страной, не должен умирать в душе с каждым из подданных, которых он посылает либо обрекает на смерть. У него совершенно другая работа. Король не должен вдаваться в частности – частности мешают видеть целое, как за деревьями не видно леса. Этот урок он усвоил уже в детстве и с тех пор постоянно его повторял. Просто не всегда помогало.
Он шел к пустой гробнице, чтобы поговорить с тем, кто его наверняка не услышит; спросить совета у того, кто его не даст; искать сочувствия у того, у кого он его никогда не найдет. И это ему не казалось странным.
Куда еще идти королю, чей долг и чья совесть кричат абсолютно разные вещи.
Единственное, что как-то примиряло его с действительностью, – это мысль о том, что во всем происходящем существует некий высший смысл.
Иначе все в этом мире не имеет смысла.
* * *
Когда долговязая фигура лоточника возникла на пороге его скромной комнатушки, Картахаль, похоже, совершенно не удивился.
– Проходи, – сказал он, пропуская ночного гостя. – Не спится? Думы не дают?
– Не спросишь, зачем я пришел? – усмехнулся продавец счастливых билетиков. – Не помешаю?
– Зачем бы ни пришел, проходи. Захочешь – сам скажешь. Не захочешь – спрашивать не стану. Просто посидим, выпьем.
– Я ненадолго.
– Разумеется, ненадолго. На рассвете мы уходим.
– Война…
– Что тут скажешь. Лучше садись к столу, наливай себе марьяги и вытаскивай своего Гауденция из-за пазухи. Где-то тут у меня должен был остаться от вчерашнего ужина кусок сыра. Он ест сыр?
– Как ты мог заметить, он ест все, что в состоянии разгрызть.
Гауденций обиженно посмотрел на хозяина, вздохнул – дескать, что возьмешь с грубияна и невежи – и принялся уплетать предложенное угощение.
Лоточник обвел взглядом обитель лучшего рыцаря Оганна-Ванка. Маленькая комнатка, голые белые стены, незанавешенное окно, минимум мебели – только узкая походная кровать, застеленная тонким покрывалом, стол, три стула, небольшой шкаф с книгами и картами да маленький сундук на замке, в котором Картахаль хранил то, чем по-настоящему дорожил. Судя по размерам замка – дорожил всерьез; судя по размерам сундука, таких вещей за свою жизнь он накопил совсем немного. На торцевой стене висят доспехи и длинный прямой меч.
– Нравится? – весело спросил Лу Кастель, наполняя стаканы вином. – Я здесь отдыхаю душой. Ты тоже бери сыр, не стесняйся. Ешь, пей.
– Я, собственно, хотел спросить, что было в твоем билетике.
– Странный ты человек, – пожал плечами воин. – Тебе какое дело? Я за него заплатил свой кровный нобль, стало быть, что там ни написано, все мое.
– Мне это очень важно знать.
– Не понимаю, – фыркнул Картахаль. – Но если ты не поленился ради такой мелочи притащиться ночью в казармы, значит, действительно важно. Изволь, вот он, твой билетик – никакого счастья мне не суждено.
И он бросил на стол перед изумленным лоточником абсолютно чистый с обеих сторон кусочек пергамента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Она знает, что он вернется и из этого ада – с помощью Пантократора или без оной. Распахнет двери «Выпивохи», поздоровается и спросит бутылку марьяги – и это значит, что солнце снова будет светить, птицы петь, фрукты обретут сладкий вкус, вода станет утолять жажду, а сердце снова забьется.
Она верит, что все будет именно так.
Иначе все в этом мире не имеет смысла.
* * *
– Красивая луна.
– И очень печальная.
– Ты думаешь о Селестре?
– Я стараюсь не думать о ней, но у меня плохо получается.
– Ты опасаешься за ее судьбу?
– Как иначе? Она – наемница. Странно думать, что столь юная, хрупкая и прелестная барышня – Золотой монгадой Гадрумета. Что она…
– Убивает людей?
– Наверное, и это тоже. А ты о чем думаешь, Лахандан?
– Гляжу на звезды.
– Мне всегда нравилось созвездие Галеона.
– Я тоже люблю смотреть на Шанашайду. Говорят, это путеводная звезда моряков, странников и потерянных душ.
– Скажи, а тебе когда-нибудь снилось, что ты летаешь? Высоко-высоко, как птица, под облаками.
– Да. Снилось.
– Правда, это невероятное ощущение? Ты бы хотел испытать его наяву?
– Очень. С каким бы наслаждением я сейчас расправил крылья и взлетел к самым звездам, туда, к Шанашайде. И не думал о том, что завтра мы уходим на войну.
– Тебе страшно?
– Нет, иначе бы я не пришел в когорту Созидателей. Немного грустно – так будет вернее. Антуриал жаждет крови.
Ульрих вздрогнул, как если бы внезапно налетел порыв морозного ветра. Но нет – тиха и ласкова была ночь.
– Ты так это произнес, словно твой меч – живое существо и в самом деле требует от тебя кровавых жертв.
– Конечно, это не совсем то, что я хотел выразить, но он настолько стар и настолько силен, что от него вполне можно ожидать чего-то в этом духе. Разве ты не чувствуешь, что нечто подобное исходит и от твоих клинков? Кстати, откуда они у тебя – наследство?
– Долгая история, – нехотя ответил Де Корбей. – Давай прибережем ее для какого-нибудь привала.
– Как скажешь, – покладисто кивнул Лахандан. – Ну а ты, дружище Ноэль, о чем молчишь?
– Наверное, ни о чем, – пожал плечами Рагана. – Ночь, тишина, голоса друзей, звезды мерцают – нужно успеть вдоволь напиться этим счастьем, пока оно у нас есть.
Но он кривил душой.
На самом деле Ноэль Рагана непрерывно думал о счастливом билетике, который так торжественно вручил ему упитанный Гауденций.
«У тебя будет шанс не совершить предательство» – вот что было написано в нем.
Хорошо бы, если так. Но, откровенно говоря, он в это не верил.
* * *
Луна осторожно касалась башен, шпилей и куполов холодными голубыми пальцами…
Великий логофет задремал чуть меньше часа назад. Сон его был чуток и неспокоен, и Керберон неподвижно сидел у постели друга и господина, не желая оставлять его одного и боясь пошевелиться, чтобы не потревожить. Он держал на коленях фолиант и даже рассеянно перелистывал плотные страницы, но мысли его унеслись далеко отсюда – из этой комнаты, из этого города, из этого времени.
Сейчас перед ним лежала широкая, синяя в предрассветной дымке дорога, петляющая между зелеными холмами и золотыми лоскутами пшеничных полей. Повозку подбрасывало на ухабах, и тогда колокольчики, украшавшие ее расписные борта, весело звенели.
Ллур лениво и нежно перебирал струны лютни, сделанной из конского черепа, оправленного в серебро, и инструмент отзывался на его прикосновения почти человеческим голосом.
Рамзай играл кинжалами. В его ловких пальцах они метались, как маленькие голубые молнии, и это было красиво и страшно одновременно. Керберон видел, что может сделать с неразумным противником этот милый, молодой на вид человек с гладким лбом баловня судьбы и глазами философа. И при этом воспоминании его бросало в дрожь.
Гаддеби по прозвищу Наперегонки-с-Ветром гарцевал на вороном коне рядом с повозкой. Он не умел долго сидеть на одном месте, всегда куда-то несся и что-то затевал. Вот и теперь он пришпорил своего скакуна и унесся в поля, гикая, свистя и вытворяя в седле невероятные трюки.
Бэрен полировал свои диковинные мечи, похожие на огромные серпы жнеца.
Оракзай громко читал стихи – гениальные строки своего любимого, но давно забытого людьми поэта Рабанга, жившего в другое время и в другой стране. Его низкий гортанный голос разрывал тишину дня, завораживал, очаровывал, будто чертил в воздухе огненные руны, – и каждое слово навсегда врезалось в память…
Это в ту минуту казалось, что навсегда, а теперь Керберон мог вспомнить только две последние строчки:
И музыки для песни не хватало.
Вот только слов для песни не нашлось.
Впрочем, это было даже по-своему забавно. Арбогаст оценил бы изящество и тонкость сложившейся ситуации.
Арбогаст – желтоглазый убийца, лучший учитель, какой может быть у человека, лучший враг, которого он может заслужить. Однажды я встречу тебя, ведь Рамзай говорил, что рано или поздно все дороги в подлунном мире пересекаются. Непременно пересекаются. Однажды я встречу тебя и брошу тебе вызов. У меня мало шансов победить – ибо я отлично помню, кто ты и кто я. Однако я верю в то, что мне помогут ненависть и любовь. Но даже если и не помогут, ты задолжал мне этот смертельный поединок и ни за что не откажешь в нем. Я верю в это, как иные верят в загробную жизнь в царстве Пантократора; я верю тебе, ибо ты никогда не был трусом и лжецом.
Арбогаст с нежностью смотрел на черноглазую красавицу Анерру…
Об Анерре наемный убийца вспоминать не стал.
* * *
Гус Хиттинг выслушал помощника, падающего с ног от усталости, и милостивым жестом отпустил беднягу. Тот буквально вывалился из дверей его кабинета, а чегодаец налил себе полный бокал гинзы (видел бы это господин придворный церемониймейстер, готовый жизнь отдать за убеждение, что гинзу принято пить крохотными стаканчиками, – вот бы его перекособочило) и довольно улыбнулся.
С такими людьми, как Фрагг Монтекассино, приятно иметь дело. Пускай дюк Субейран и зиккенгенцы временно недоступны для отправления правосудия, а вот среди других заговорщиков уже прокатилась первая волна внезапных смертей.
Склонный снисходительно относиться к человеколюбивым взглядам своего монарха в мирное время, мавайен гро-вантаров полагал их недопустимой роскошью и опасным излишеством в тяжелую годину. Но поскольку рыцарская присяга не давала ему возможности впрямую нарушить приказ своего повелителя, он просто делал все от него зависящее, чтобы обстоятельства сложились в пользу короля и короны. Гус Хиттинг снова ухмыльнулся – ему бы такие возможности и умения, как у Монтекассино, тогда бы от Сумеречной канцелярии не зависели разве только восход и закат солнца. И возможно, приливы с отливами – по чистому недоразумению. Так что вполне можно с чистой совестью заявить, что своими возможностями великий магистр не злоупотреблял.
Они договорились быстро – уже за второй порцией волшебного десерта, приготовленного старательным бакором: Сумеречная канцелярия предоставляет всю необходимую информацию, чтобы не нагружать лишними проблемами и без того замотанных рыцарей ложи Всевидящего Ока, а воины Пантократора берут на себя основную работу. Чегодаец только что получил сообщение о трагической и странной смерти барона Отфрида Лангранка, отважного рубаки, героя многих военных кампаний и страстного приверженца зиккенгенских принцев. Он мог поставить под их знамена не меньше четырех тысяч прекрасно вооруженных и обученных воинов, так что его кончина была на руку королю.
Но вот что больше всего интересовало начальника Сумеречной канцелярии: хотя официально считалось, что барон Лангранк умер естественной смертью (никого в запертой изнутри на массивный засов опочивальне, находящейся на последнем этаже центральной башни его замка, не было, да и быть не могло), перепуганные домочадцы твердили, что глаза покойного буквально вылезли из орбит, а лицо свела судорога, и причиной тому был ужас, навсегда застывший в его остекленевших зрачках.
Хиттингу было любопытно, что такого мог увидеть барон, чтобы умереть на месте от страха. Что или кого нужно предъявить человеку, в одиночку удерживавшему бастион Газа от нескольких десятков разъяренных тагастийцев, которые никогда не славились рыцарским отношением к пленным. Но Фрагг Монтекассино вряд ли поделится своими секретами. Да и стоит ли их выпытывать? Порой и начальник Сумеречной канцелярии должен спать спокойно.
Кстати, о сне…
Чегодаец выглянул в окно. Там занимался рассвет нового дня, и ни о каком отдыхе помышлять не приходилось. Было у него в запасе два часа, и Гус подумал было, а не заехать ли ему в гости к прелестной виконтессе Ди Тораджа, но тут же отбросил эту идею как не совсем удачную. В последнее время на него навалилось слишком много работы, и он уделял любовнице так мало внимания, что она, кажется, на него обозлилась. Причем всерьез. Во всяком случае, в особняке Ди Тораджа его принимали гораздо прохладнее, чем год тому назад, в самом начале их связи. А теперь, в связи с последними событиями, они станут видеться и того реже – если это вообще возможно. Так что на период государственного кризиса о личной жизни придется забыть, а после окончания войны лучше приискать себе новую любовницу, не отягощенную старыми обидами и претензиями, и погрузиться в новую страсть. Хиттинг искренне полагал, что в этом деле основная прелесть заключается в новизне.
Надо бы однажды расспросить Фрагга Монтекассино, как ему удается сохранять нежные отношения со всеми бывшими любовницами и пользоваться их благосклонностью, когда ему только взбредет в голову. Но вряд ли великий магистр поделится и этими своими секретами, хотя марбасы, бакоры и пселлусы тут явно ни при чем.
Во всяком случае, начальник Сумеречной канцелярии очень хотел на это надеяться.
* * *
Король Могадор эт Альгаррода, отпустив слуг, не стал ложиться спать. Он облачился в простой костюм, висевший в потайном шкафу, глубоко надвинул на лоб черную шляпу с широкими полями, закутался в плащ и вышел из своей опочивальни в коридор, которым пользовались только гро-вантары, великий логофет и Гус Хиттинг.
Он шел к усыпальнице своего великого предка, Горвенала эт Альгарроды, Печального короля, сыгравшего со всеми такую злую шутку. И хотя он знал теперь, что гробница пуста, как скорлупа выеденного яйца, однако старые привычки так скоро не умирают. Да и куда ему было еще идти?
Он знал, что завтрашний день принесет ему известия о смерти разных людей – внезапной, но вполне естественной, хотя и странной. Осиротеют их дети, овдовеют жены. Нет, их не убьют. И он сегодня не подписал приказа об уничтожении мятежников. И даже не произнес вслух, что желал бы избавиться от этой проблемы, но разве в этом дело? В чем-то он все же был виноват, иначе зачем бы так терзала его глупая совесть.
Король, правящий огромной страной, не должен умирать в душе с каждым из подданных, которых он посылает либо обрекает на смерть. У него совершенно другая работа. Король не должен вдаваться в частности – частности мешают видеть целое, как за деревьями не видно леса. Этот урок он усвоил уже в детстве и с тех пор постоянно его повторял. Просто не всегда помогало.
Он шел к пустой гробнице, чтобы поговорить с тем, кто его наверняка не услышит; спросить совета у того, кто его не даст; искать сочувствия у того, у кого он его никогда не найдет. И это ему не казалось странным.
Куда еще идти королю, чей долг и чья совесть кричат абсолютно разные вещи.
Единственное, что как-то примиряло его с действительностью, – это мысль о том, что во всем происходящем существует некий высший смысл.
Иначе все в этом мире не имеет смысла.
* * *
Когда долговязая фигура лоточника возникла на пороге его скромной комнатушки, Картахаль, похоже, совершенно не удивился.
– Проходи, – сказал он, пропуская ночного гостя. – Не спится? Думы не дают?
– Не спросишь, зачем я пришел? – усмехнулся продавец счастливых билетиков. – Не помешаю?
– Зачем бы ни пришел, проходи. Захочешь – сам скажешь. Не захочешь – спрашивать не стану. Просто посидим, выпьем.
– Я ненадолго.
– Разумеется, ненадолго. На рассвете мы уходим.
– Война…
– Что тут скажешь. Лучше садись к столу, наливай себе марьяги и вытаскивай своего Гауденция из-за пазухи. Где-то тут у меня должен был остаться от вчерашнего ужина кусок сыра. Он ест сыр?
– Как ты мог заметить, он ест все, что в состоянии разгрызть.
Гауденций обиженно посмотрел на хозяина, вздохнул – дескать, что возьмешь с грубияна и невежи – и принялся уплетать предложенное угощение.
Лоточник обвел взглядом обитель лучшего рыцаря Оганна-Ванка. Маленькая комнатка, голые белые стены, незанавешенное окно, минимум мебели – только узкая походная кровать, застеленная тонким покрывалом, стол, три стула, небольшой шкаф с книгами и картами да маленький сундук на замке, в котором Картахаль хранил то, чем по-настоящему дорожил. Судя по размерам замка – дорожил всерьез; судя по размерам сундука, таких вещей за свою жизнь он накопил совсем немного. На торцевой стене висят доспехи и длинный прямой меч.
– Нравится? – весело спросил Лу Кастель, наполняя стаканы вином. – Я здесь отдыхаю душой. Ты тоже бери сыр, не стесняйся. Ешь, пей.
– Я, собственно, хотел спросить, что было в твоем билетике.
– Странный ты человек, – пожал плечами воин. – Тебе какое дело? Я за него заплатил свой кровный нобль, стало быть, что там ни написано, все мое.
– Мне это очень важно знать.
– Не понимаю, – фыркнул Картахаль. – Но если ты не поленился ради такой мелочи притащиться ночью в казармы, значит, действительно важно. Изволь, вот он, твой билетик – никакого счастья мне не суждено.
И он бросил на стол перед изумленным лоточником абсолютно чистый с обеих сторон кусочек пергамента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49