– Любопытно. – Рагана разглядывал Лахандана, по-птичьи склонив голову, набок. – Очень любопытно.
– Что же любопытного ты нашел в моей скромной персоне?
– Да вот думаю, какое прозвище тебе подойдет.
– Никакое.
– Твоя правда. Хотя это неправильно. Впрочем, какие правила действительны в отношении человека, который носит доспехи, выкованные в прошлой эпохе, и клинок древней расы?
Лахандан впервые посмотрел на него с интересом.
– Неужели это так заметно?
– Не знаю, кому как, но мне – очевидно. Впрочем, я думаю, даже в когорте найдется не слишком много людей, разбирающихся в истории, тем более такой отдаленной.
– И к тому же запретной, – лукаво заметил Ульрих.
– Ты тоже не так прост, хотя твои доспехи можно с натяжкой принять за работу аэттских мастеров.
– Ты почти угадал, – согласился герцог.
– Интересная у нас получается компания, – внезапно сказал Лахандан. – Думаю, нам действительно стоит отправиться в город, выпить и познакомиться поближе. Всегда следует знать, кто будет сражаться рядом с тобой в одном строю и от кого, может быть, однажды будет зависеть твоя жизнь.

* * *

В дни праздников и торжеств Оганна-Ванк напоминал драгоценную безделушку, украшенную перьями и лентами и усыпанную разноцветными камнями.
Фасады домов были щедро декорированы гирляндами цветов и деревянными щитами с гербом королевского дома. На шпиле каждой башни трепетал яркий флажок, изо всех окон и со всех балконов свешивались пурпурные, голубые и сиреневые шелковые полотнища, на которых плыли по ветру крылатые змеи Альгаррода, вышитые золотыми нитями.
Таким образом, граждане демонстрировали свою преданность правящей династии, а предприимчивые девицы на выданье – в придачу еще и собственное рукоделие.
На улицах было не протолкнуться. Кое-кто уже разрядился в пух и прах и теперь чинно прогуливался по городу в поисках развлечений. Кто-то целеустремленно направлялся в увеселительные заведения. Юные щеголи атаковали двери ювелирных лавок, пытаясь в последний момент купить своим невестам милые и скромные, а любовницам – дорогие подарки. Почтенные отцы семейств следовали той же логике.
Многие еще только заканчивали последние приготовления к праздничному ужину и затравленно метались по городу в поисках открытых продуктовых, мясных и зеленных лавок. Цены на рынке колебались от заоблачных до смехотворно низких, ибо одни купцы были твердо намерены торговать до полуночи, не пренебрегая даже жалким медным грошиком, а другие, напротив, мечтали как можно скорее очутиться дома, с семьей, и делали неслыханные скидки.
В обычный день подобное поведение могло бы привести к серьезному конфликту, но сегодня все были дружелюбны и снисходительны друг к другу.
Растерянные мужья, обычно чуждые домашних дел и незнакомые со сложной наукой приобретения свежих овощей и зелени, бегали от прилавка к прилавку и отчаянно морщили лбы, пытаясь припомнить, все ли достали. Самые расторопные по нескольку раз сверялись со списками, которые вручили им заботливые супруги.
Кто-то отчаянно искал цветы в одном конце торговой площади, а кто-то охрип, зазывая покупателей в цветочную лавку на противоположном. Бежали по узким мощеным улочкам слуги, нагруженные пестрыми плетеными коробами, ящиками с вином и корзинками со снедью. Усиленные отряды стражников едва проталкивались сквозь нарядную толпу. Кабачки и трактиры гостеприимно распахнули свои двери, радуя посетителей сообщением, что будут открыты три дня и три ночи напролет: гуляй – не хочу. В воздухе витали искусительные ароматы, несшиеся изо всех кухонь Оганна-Ванка, где трудолюбивые хозяюшки создавали несметное количество кулинарных шедевров.
Бренчали на лютнях бродячие музыканты, откуда-то доносился нежный голос флейты, а перед королевским дворцом заразительно весело стучали барабаны, звучали трубы и звенели бубенцы. А еще слышны были тимпаны и дудки, свирель и мандолины. Плясали ряженые; акробаты ходили на руках, а дрессированные собаки – на задних лапах. И осторожно ступал по тонкому, натянутому между двух столбов шнуру ученый ворон, балансируя зажатой в клюве соломинкой. Жонглер в пестром костюме, густо расшитом стеклярусом, вращал огненный обруч вокруг шеи, а уличный маг плевался сосульками на потеху почтенной публике.
На площади Праведников уже крутили на вертеле целого быка, и толпа гуляк, предусмотрительно запасшаяся пивом, элем и более крепкими напитками, ждала, когда он дойдет до готовности.
Коробейники предлагали прохожим свой нехитрый товар, и сегодня он пользовался спросом: маленькие глиняные свистульки, дешевые бусы и колечки, сшитые из лоскутов куколки и лошадки, деревянные поросята и медвежата, медовые леденцы и грубо раскрашенные оловянные рыцари – все охотно покупали и дети, и взрослые, в этот день чувствовавшие себя немного детьми.
Всюду стояли временные палатки и тенты, предлагавшие жареное мясо на палочках, напитки и сладости, вяленые фрукты, горячие булочки, безделушки и ленты и всякую прочую милую чепуху, на которую так хочется потратить деньги, когда на душе у тебя радостно и легко.
Перед дворцом Альгаррода выкатили даровое угощение: по три пятидесятиведерные бочки от короля, логофета и мавайена, и простой люд встретил традиционный подарок громкими приветственными криками.
И вся эта толпа кричала, смеялась, ругалась, тут же и мирилась, нестройным хором подпевала уличным музыкантам и гудела, как потревоженное гнездо шершней.
И только один человек в волнующемся людском море, казалось, не знал, отчего вокруг поднялась такая шумиха, а даже если и знал, то ему не было ровным счетом никакого дела ни до праздника, ни до веселых горожан.
Он сидел за длинным дубовым столом, вкопанным в землю у окон кабачка «Выпивоха». И стол, и кабачок, и сам человек заслуживают нескольких отдельных слов.
Кабачок, сложенный из огромных, плохо отесанных глыб, поросших сизым мхом и остролистом, который круглый год радовал глаз твердыми красными ягодками, стоял буквально у подножия Ла Жюльетт и уже потому никогда не жаловался на отсутствие посетителей.
Первый владелец приглашал всех желающих лично удостовериться, что под башней действительно что-то есть, и с этой целью предлагал приложиться ухом к тяжелой бронзовой дверце, якобы закрывающей еще один потайной ход в подземелья. Разгоряченные вином и элем завсегдатаи кабачка утверждали, что на самом деле слышали какое-то ворчание и вздохи, а иногда и отдаленное рычание, похожее на раскаты грома за рекой.
Сия таинственность, умноженная на более чем тысячелетнюю историю самого зданьица, по слухам бывшего некогда капищем гессерских шаманов, и теперь привлекала в «Выпивоху» устойчивое число посетителей, достаточное, чтобы обеспечить владельцам заведения безбедное существование.
Память людская избирательна: что-то веками хранит, что-то забывает, и сие совершенно не зависит от важности предмета. Так, мало кто в Оганна-Ванке помнил историю пятисотлетней давности, и нерадивые школяры нередко получали розги за плохо выученный урок, но ни стар, ни млад не задумались бы даже на секунду, если бы их спросили, как назывался «Выпивоха» в те незапамятные времена.
Над дверями почтенного заведения, более похожего на пещеру людоеда, тогда красовалась вывеска «Печальный король». Снять ее пришлось после смерти обожаемого всеми монарха, когда в связи с его именем стали всплывать такие подробности, что лишний раз упоминать его всуе и даже травить излюбленные байки о его похождениях сделалось небезопасным.
При жизни Печального короля, который, как утверждают легенды, был одним из самых верных ценителей здешней кухни и винных погребов (чем повергал в пучины черной меланхолии оскорбленного коварной изменой придворного повара), здесь установили длинный стол, за которым его величество любил пировать на свежем воздухе в компании приближенных рыцарей.
Теперь деревянные доски потемнели от времени и были отполированы до блеска сотнями рукавов. Обед за этим столом стоил вдвое дороже, чем обычный, но желающие заплатить за подобное удовольствие не переводились.
Однако сегодня, когда столица бурлила праздным людом, готовым тратить деньги и не на такие пустяки, когда народ весело теснился на улицах, площадях и в трактирах, хозяева которых то и дело обращались к соседям с просьбой одолжить табурет-другой, за столом у «Выпивохи» было пусто. Только длинный меч в потертых кожаных ножнах скрашивал одиночество своего хозяина. Никто не подсаживался к человеку с ледяным взглядом по собственному произволению – только если он приглашал. А он не приглашал никого. Но несдержанные обычно ни в суждениях, ни в крепких выражениях подвыпившие гуляки: и крепкие мастеровые – кузнецы, запросто сгибавшие конские подковы, и кожевенники, рвавшие на спор по полдюжины сложенных вместе кож; и придворные щеголи и забияки, постоянно искавшие повода для поединка; и господа рыцари, видевшие немало битв, и не боявшиеся ни черта, ни бога, – не смели перечить ему и даже выражать вслух свое недовольство.
Он сидел за одинокой кружкой, полной терпкой густой марьяги, и смотрел на людей на площади ленивым равнодушным взглядом, каким сытый теймури окидывает стадо пугливых ланей, пасущееся у подножия скалы, на которой он дремлет после обильной и кровавой трапезы. А еще так смотрит на свою жертву искусный лучник – через мгновение после выстрела, с некоторым даже любопытством ожидая результата.
Когда зимой озера покрываются льдом и в этом зеркальном, идеально гладком щите отражается серое пасмурное небо, в котором едва угадывается обычная голубизна, – получается такой цвет, какой был у его глаз. Прозрачных, ледяных, с крохотными темно-лиловыми зрачками, окруженными черными протуберанцами. Каштановые, слегка вьющиеся волосы, перехваченные простым серебряным обручем, водопадом ниспадали на плечи и вольно рассыпались по спине. Полупрозрачные алебастровые ноздри ястребиного носа едва заметно раздувались, а влажные, свежие, жемчужно-розовые губы, какие скорее подошли бы юной красавице, были упрямо сжаты. Вытянутый овал лица и высокие скулы выдавали в нем хоттогайта, а необычный разрез глаз заставлял всякого задуматься о том, какая еще кровь течет в жилах этого необычайного воина.
Проходящий мимо гвардейский караул лихо отдал ему честь. Какая-то миловидная девица, заалев как маков цвет, сделала неловкий реверанс и положила на стол возле его руки свежую, только что распустившуюся глицинию. Вежливость обязывала улыбнуться ей, и воин коротко дернул ртом. Девица смутилась еще больше и убежала. Он повертел цветок в пальцах, хмыкнул и сделал вид, что не слышит, как почтенный отец семейства горячо твердит, указывая на него двум своим сыновьям:
– Смотрите, скорее смотрите, мальчики. Это он! Видите? Смотрите – потом будете своим детям рассказывать…
И мальчики смотрели на него, широко открыв полные восхищения глаза.
Ибо то был командир когорты Созидателей Картахаль Лу Кастель – живая легенда Охриды.

* * *

До «Выпивохи» они не дошли.
Сперва внимание Ульриха привлек нищий слепой рапсод, исполнявший балладу о Печальном короле – грустную, напевную и очень красивую, но совершенно не вяжущуюся с сегодняшним праздничным днем. Вероятно, по этой причине возле рапсода не задержался ни один прохожий, а деревянная миска с выщербленным краем, стоящая у его ног, была пуста. Де Корбей положил туда золотую монету.
– Ты всегда жалеешь нищих и бродячих собак? – спросил Ноэль.
– И кошек. И птиц с подбитым крылом, – в тон ему отвечал герцог. – Кто-то же должен это делать.
Впрочем, он заметил, что Ноэль тоже оставил певцу щедрую горсть серебра.
Затем какой-то подвыпивший молодой вельможа в пурпурном камзоле, расшитом золотом и камнями, привязался к Лахандану с громкими требованиями немедленно же отправиться на ближайший пустырь и там полюбовно уладить их спор, причину которого он назвать затруднялся и в котором участвовал, по всей видимости, один. Впрочем, его это не смущало. Он считал, что для Лахандана достаточно его вызова, а ему для вызова было достаточно собственного каприза. Он все петушился и наскакивал на невозмутимого воина, до тех пор пока тот не нанес ему сокрушительный удар в челюсть, уложивший забияку прямо на руки подоспевшим слугам. Те с невыразимой благодарностью взглянули на величественного господина и поспешили унести прочь незадачливого поединщика.
– Ух ты! – сказал Рагана, хлопая в ладоши. – Даже не думал, что ты умеешь так драться.
– Точнее, что ты позволишь себе… – Ульрих замялся, подбирая слова.
– …пустить в ход кулаки? – рассмеялся Лахандан. – А почему бы и нет? Не убивать же его, в самом деле. Это ведь только наш гармост думает, что я ни на что серьезное не способен.
– Откуда ты знаешь, что он думает?
– У него на лице все было написано огненными рунами: и презрение, и недоумение. Скорее всего, он полагает, что я несчастный влюбленный дурак, решивший свести счеты с жизнью таким оригинальным способом.
– А это, значит, не так?
– Совсем не так.
– А я бы, возможно, и убил, – задумчиво произнес Ноэль.
– Он того не стоит, глупый, хвастливый человечек.
– Ему дарована жизнь, а он ее не ценит, – зло сказал Рагана. – Он не понимает, какое это бесценное сокровище.
– Убийство не лучший способ пояснить твою мысль, – примирительно сказал Де Корбей.
– По-моему, он вполне заслужил смерть.
– Если каждый из нас получит то, что заслуживает, и не более того, мир рухнет, – задумчиво молвил Лахандан. – Не дай бог, кто-то однажды воздаст людям по делам их.
Чтобы не толкаться в толпе, они, по совету Ноэля, хорошо ориентировавшегося в столице, решили дойти до площади Праведников проходными дворами.
Маленькие темные дворики были совершенно пусты. Сейчас все граждане столицы веселились на улицах, и покинутые хозяевами дома слепо таращились на троих товарищей черными провалами окон. Казалось, они находятся совершенно в другом городе, в другом времени и праздничный Оганна-Ванк, который только что поразил их своим пышным убранством, находится на расстоянии тысяч миль и веков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49