Следа от них — как не бывало, исчез и призрак...
Не раз, видя за границей «живые трупы», начиненные могильным тлением, невольно спрашиваем себя: откуда они берутся, как они инкубируются?
Ответить на это — то же, что и понять: почему на земле растут розы и чертополохи,— из разных семян они, из разной среды питания идут их корни...
Мы отнюдь не ставим знак равенства между отпадышами и нашими соотечественниками, теми, кто помнит свой прародительский корень, кто едет к нам с добрым сердцем.
«...Украина ныне совсем не та, какой я знала ее, какой оставила ее. Когда я взглянула на широкие ланы пшеницы, которые, словно море, волновались от ветра, когда я поняла, что все это принадлежит народу, а не является собственностью графов и магнатов, в пользу которых приходилось отдавать свой пот и кровь и жать за одиннадцатый сноп, я была глубоко взволнована... Главное то, что люди не печалятся черной годиной, что они уверены в своем еще лучшем будущем и в победе тех идеалов, за которые все советские народы храбро и самоотверженно боролись»,— писала в нью-йоркской прогрессивной газете старая Иосифина, побывав на своей родине, в прикарпатском селе, после полувековых скитаний за рубежом.
И таких отзывов немало.
Потому-то в лагере националистов все чаще звучат голоса растерянности, неверия, признание бесперспективности своих намерений. Даже поездки на Украину, сокрушался как-то бандеровский , парализуют эмигрантов, и они выбывают из антисоветской игры, поняв ее обреченность.
Так, прислуживая пропагандистским боссам Запада, предлагая себя оптом и в розницу империалистическим разведкам, сионистам и кому угодно, украинские буржуазные националисты скатились, как выразился Павло Тычина, «в одну яму».
Буря все дальше и дальше гнала Костю Найдича.
«27.IV. У французского коменданта началась запись желающих ехать в Бразилию... При известии об отходе в Бразилию парохода «Рион» началось повальное бегство «служилого сословия» (по Шульгину) с вещами из лагерей... Как армия мы уже умерли. Я решил быть до конца, до смертного часа верным любимой армии.
28.IV. Зарегистрировано «самовольно отлучившихся» в нашем полку до 20 чел., вчера — 60. Мне пришлось говорить с уходившими на пароход «Рион»— общая причина ухода одна: бессодержательность нашей жизни, пустота, отсутствие цели, рабское, бесправное положение рядовых офицеров — до командира батальона включительно — и солдат. «Вожди» занимались пьянством, дебошами, посадкой подчи-
ненных на «губу», разжалованием офицеров в рядовые, отправкой солдат в дисциплинарный рабочий батальон, неугодных лиц отправляли в беженский батальон, некоторые были расстреляны. Между высшим командным составом и «кобылкой» выросла пропасть. «Вожди» решили, что они победили непокорный, пытливый дух офицерства —«кобылки» и солдат, усыпили себя наклейкой монархических орлов с коронами. Отъезд в Совдепию был первым предостережением, второй удар — отъезд в Бразилию... Поздно ночью получен приказ из штадива принять все меры к недопущению ухода чинов. Воспрещены отпуски в город на время пребывания в нем парохода «Рион». Люди уходят, бросая вещи, уходят в чем есть! Мечты «вождей» о содержании армии р лагерях для игры в солдатики должны будут рухнуть с прибытием армии в Сербию. Там нас не удержит ничто.
29.IV. Все взволнованы до глубины души бегством начальника штакора ген. Доставалова, захватившего с собою 6000 драхм. По этому поводу сыплются замечания: «И этим мошенникам мы вручили свои судьбы!», «Куда ушло столько лет жизни?», «С кем мы теперь?».
Ночь молчит. По проливу медленно ползет ярко освещенное морское чудище, гудит низкой октавой, подходя к Гал-лииоли, что песет нам судьба? Гибель «богов», оказавшихся пустыми, бездушными истуканами, ложными, гнусными, продажными.
В головах офицеров военного времени и молодежи из кадровых бродят мысли о дальнейшей борьбе за честь и свободу России. Но не все согласны с ними. Полковник Золотухин находит, что борьба с большевиками невозможна, они сильны...
11.V. Подполковник Сагайдачный помчался в штакор хлопотать все о том же — о своем награждении орденом Николая Чудотворца,— за что и какими путями? Нужно не иметь совести, личного достоинства и многого другого.
15.V. Перед ужином получена информационная сводка штакора с приказом Кутепова № 289 — о расстреле старшего унтер-офицера Бориса Коппа за агитацию к распылению армии, за родственные связи с советскими деятелями и за службу в симферопольской Чека в 1919 году... Когда вспомнили...
Все истолковывается как «агитация за распыление армии и разрушение организации». Страшна и беспощадна т. наз. «организация» и ея заплечных дел мастера.
26.V. Лагерь опустел — ушло у нас 118 чел., у дроздов-цен - 600. Тает армия, уходит все молодое, физически здоровое, надеющееся на свою силу. Осталось все старое, фанатики идеи.
Слухи из города — Галлиполи ген. Кутепов объявил на военном положении. Первый случай в истории человечество — диктатура на чужой территории.
В артдивизионе ушли почти все солдаты. Ищут причины, пускаются на догадки... Армия добровольцев задыхается... II тысячный раз приходит в голову ужасная мысль: «Неужели же это конец борьбы?» Где же выход? Где русские Гарибальди? Где Минины и Пожарские?
28.V. На днях говорил с подполковником Ермоловым. Это человек безусловно преданный идее освобождения родины по заветам ген. Корнилова. Он «ужаснулся, попав в эту среду». «Школа большевизма — лагерные условия жизни» сделали Неузнаваемой эту массу людей, в большинстве своем 2—3 года пробывших в Добровольческой армии. Я не узна-вал близких людей, мне казалось, что передо мною фронт ноября 1917 года, хмурый, озлобленный, жаждущий крови.
30.V. С 8 час. утра началась военная игра по крымской карте — в районе Перекопа... Перешеек нами прорван, противник отошел, к нему через переправы у Каховки подходят большие резервы, его обозы в панике забили все переправы... Завтра предстоит бой с авангардом конницы противника. Начальство требует копии приказов, приказаний, сводок, донесений. Совсем как на самом деле война...
1.V1. Встали рано, опять бумажная война — осточертело все до крайностей... Победное шествие по советской Таврии — на бумаге!
Прочел брошюру ген. Келчевского «Думенко и Буденный». Только теперь стало многое понятно из причин катастрофы.. Поздно!»
Однажды, вскоре после публикации этих строк в декабре 1980 года в «Комсомольской правде», в редакцию зашел, находясь по делам в Москве, начальник отдела одного из крупных приволжских заводов, кандидат технических наук, внук генерала Келчевского.
— Знаете,— начал он,— я на днях получил письмо из Москвы. В нем говорится, что в каталоге личной библиотеки Владимира Ильича Ленина под № 4489 обнаружена книга А К. Келчевского «Думенко и Буденный. Роль, значение и тактические приемы конницы в русской гражданской войне»,
Константинополь, издание автора, 1920 год, 16 страниц со схемой». Об этой книге я знаю со слов моей мамы. В частности, в ней высоко оценивается военное искусство командарма Буденного. Беззаветная любовь деда к России для меня свята...— Он помолчал, закурил.— В военных кругах старой России хорошо знали А. К. Келчевского — автора ряда военных трудов. Во время первой мировой войны он был начальником штаба армии генерала Брусилова, участвовал и разработке Черновицкой и Станиславской операций в 1916 году, закончившихся значительным успехом русской армии. После Октябрьской революции оказался в белом лагере. Затем в силу ряда причин он порывает с белой армией. Барон Врангель увольняет его из армии. За отступником, как рассказывает семейная история, началась охота...
За месяц до гибели, видимо, предчувствуя, что жизнь вот-вот оборвется, генерал Келчевский пишет дочери в альбом: «Учись любить свою Родину. Помни, что она тебе вторая мать. Подобно тому, как каждая травка, каждый кустик, каждый цветок и каждое деревцо впитывает в себя сок земли родной и дает ея отпечаток, точно так и человек, рожденный в среде своего народа, впитывает все национальные особенности его и отражает природу земли родной...
...Находясь временно вдали от своего народа, от своей земли родной, помни, что общество, в котором мы живем, как говорил наш великий историк-моралист Соловьев, может существовать только при условии жертвы, когда члены его сб-знают обязанность жертвовать частным интересом интересу общему... В этом перевесе сил нравственных над материальными и заключается все величие Руси. Она крепка сознанием своих несовершенств и сбереженной ею способностью не мириться со злом.
В тяжкий путь жизни я всегда ставил свои интересы ниже общественных. Страдал и дома и вне, но ни разу не сдал и уйду из мира сего в сознании, что делал не свое личное, а «сверхличное» дело».
Эти слова отца о России, о долге перед обществом и родиной вспомнились Ире несколько позже: при встрече с художником Репиным. Шестнадцатилетней девушкой она побывала у него в Пенатах. Великий старец долго беседовал с ней и как будто случайно привел на большой, голубой от васильков луг. Показывая на его противоположный край, он сказал: «Смотри, Иринка, там Россия, родина... Я стар уже... Но ты обязательно должна вернуться туда!»
Через много, много лет — в середине шестидесятых — она придет на этот луг вместе со взрослым сыном и поймет, что дорога домой, в Россию, для нее началась именно здесь...
Ира, Ирина Анатольевна — это моя мама. Замуж она вышла в Праге. Федор Михайлович, мой отец, вопреки традиции, по которой сын священника тоже становился священником, поступил на кораблестроительный факультет. Когда Федю провожали в Петербург, к нему подошла цыганка: «Тридцать три года не быть тебе дома, вернешься в родные края со спелыми яблоками».
Лишь немного ошиблась цыганка: почти сорок лет пройдет до того дня, когда Федя, Федор Михайлович, вернется домой!..
Эти долгие годы — студенческие, военные, на первой мировой и гражданской, эвакуация с госпиталем за море. Турция, Болгария, Франция, Чехословакия... Всюду эмиграция говорила и спорила о судьбах России, надеялась вернуться на «белом коне». Но с годами миф о недолговечности большевистской власти рассеивался.
Однажды Федор услышал, как бывший легальный марксист Струве, имевший когда-то шикарную рыже-красную, а в тот год уже белую шапку волос, обратился к одному давнему идейному противнику. Струве, вспомнив былое, горько скаламбурил: «...Был я когда-то красным, вы были черным, а теперь мы оба белые...»
Впрочем, нет, эмиграция не была однородной. Она неуклонно раскалывалась на два лагеря: одни до гробовой доски оставались врагами Советской России, другие чаще думали о дне, когда можно будет вернуться домой. Среди них был Федор.
— Это все очень интересно. Может быть, вы попробуете написать, с какими чувствами вернулись на Родину ваши родные?
— Попробую,— отозвался наш гость.
Через несколько недель в редакцию пришло его письмо. Откроем его несколько позже. Пока же продолжим дневник Найдича.
«6.VI. Сегодня из беженского батальона уехало 600 записавшихся солдат на нефтяные промыслы — запись производил советский агент г. Серебровский. В этом положении виновно и наше командование, доведшее своими приемами массы до выводов: «Все равно спасения нет нигде». Сколь
уж говорилось, что пребывание в лагерях — школа большевизма. Как болит душа за отчаявшихся!
9.V1. Вспоминали времена занятия Александровска, грабеж на станции ген. Писаревым эшелонов красных, о промедлении действий донцов, захвативших на ст. Софиев-ка 9 советских эшелонов с советскими служащими, чекистами и громадным количеством ценностей. Сначала повальный грабеж, затем буйный разгул, насилование женщин по степи рядом со станцией. Грабеж и насилие — наше несчастье...
Упадок чувства законности, нравственности. Стоянка нашей дивизии в Александровске и с. Вознесенском — темные слухи начали носиться по городу: обнаружены трупы убитых на берегу Днепра... Только вчера выяснилась действительная сторона загадочных, погромных убийств. Во 2-м полку при его штабе организовалась банда грабителей-налетчиков во главе с ген. Гравицким — он отправил своей содержанке в Мелитополь целый тюк дамской одежды. Занимались обысками, вымогательством и убийствами. Теперь — ордена св. Николая, обилие валюты, вечный разгул и пьянство... Руки опускаются...
Галлиполи взбудоражено происшествием — потоплением русской парусной лодки «Елена» французским миноносцем... Дело было так. Группа офицеров, не попав на пароход в Севастополь, захватила парусно-моторную лодку... Ген. Куте-пов сообщил французскому командованию, что он не отвечает за бежавших пиратов. Французы привели лодку на буксире, а офицеров передали в штакор — всех предали военно-полевому суду.
25.VI. Всю ночь лезли тучи, сползались и дымились над торчащими над нашим лагерем горами. На рассвете полил мелкий осенний дождь.
С утра засел за биографию полковника Ал. Семен. Булат-нина, офицера-марковца, трагически погибшего в 1919 г. в с. Ольховка. Оп создал целую школу офицеров-патриотов, его имя перешло во все легенды и песни, созданные в период титанической борьбы добровольцев 1-го офицерского ген. Маркова полка на Кубани, Дону и в каменноугольном районе. Многие его питомцы-соратники ушли вслед за ним и покоятся теперь по безвестным станицам, у проселочных дорог. К этим далеким могилам, разбросанным по всей необъятной Руси, стремится душа — они исполнили свой долг. Пройдут годы — и, верю, воскресшая, свободная Россия не забудет безвестных могил, придет и поклонится им...
Ночью пришел подполковник Сагайдачный и сообщил, что ген. Пешня любит ходить и подслушивать разговоры в палатках и якобы слышал мой с ним спор о Сербии... Вывод ясен: он насплетничал в штабе полка и, боясь последствий, спаливает заранее все на к-ра полка... Удивительно мерзкая душонка у этого представителя «идейно-доблестных» ловчил. Какой-то дурак поручил ему опекать наши издания, а он сам и жизни прочитал всего две книги и не может понять до сих пор, почему Герасим бросил собачку под поезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54