https://wodolei.ru/catalog/chugunnye_vanny/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Айзенменгер промолчал и вскоре отправился прочь, зажав под мышкой истории болезней и свои диктофонные записи. Поднимаясь по лестнице, он задумался о том, почему его так взволновал последний рассказ Льюи. Возможно, все дело было во времени. Виктория Бенс-Джонс заболела всего через три недели после этого инцидента с Милроем.
Конечно, ничего существенного, и все же что-то его тревожило, когда он сел за стол в своем кабинете и уставился на паутину в углу потолка.
Пиринджер возвращался с собрания Королевской коллегии патологоанатомов, когда в коридоре его остановил Уилсон Милрой. Поскольку на верхнем этаже отделения располагались лишь фотолаборатория, кабинет секретаря и роскошные покои Пиринджера, профессор был несколько удивлен, встретив там Милроя.
– Уилсон! Чем я могу вам помочь? – Пиринджер всегда пользовался задушевным тоном, обращаясь к Милрою.
– Не могли бы мы побеседовать?
И вместо того чтобы пройти мимо секретаря, они вошли в кабинет Пиринджера прямо из коридора.
Профессор сел за стол, Милрой устроился в маленьком кресле напротив, и Пиринджер повторил:
– Так чем я могу вам помочь, Уилсон?
Уилсон Милрой улыбнулся. Пиринджеру уже не впервой приходилось сталкиваться с подобной неприятной ситуацией, но, несмотря на это, ему так и не удалось выработать в себе эффективного противодействия. Он напрягся и сделал все возможное, чтобы не отвести взгляд.
– По-моему, мы должны поговорить.
– Конечно.
Милрой продолжал улыбаться.
– Об Амре. – Казалось, эта улыбка пристала к нему навсегда.
– А в чем дело? – учтиво осведомился Пиринджер.
– У него есть старший брат.
Пиринджер не сразу понял, о чем идет речь, однако это сообщение вызвало у него интерес.
– Правда?
Уилсон изменил позу, положил ногу на ногу, но улыбка так и не покинула его лица; Чеширский кот умер бы от зависти.
– Да. И он говорит, что его маленький братишка – гей.
Пиринджер опустил взгляд на свои сжатые под столом руки и поднял его на Милроя с некоторым запозданием.
– Ну и что?
Милрой устало опустил глаза.
– Вы хотите, чтобы я выразился более откровенно?
Пиринджеру вдруг показалось, что голова его сжалась и все мысли из нее вылетели, однако ему хватило ума ничем не выдать этого и воспользоваться стандартной уловкой, изобразив негодование.
– О чем вы говорите?!
Улыбка на устах Милроя оставалась непоколебленной.
– Я говорю об Амре Шахине и о том, как он получил свою должность, Адам. О том, как ему удалось отодвинуть меня в сторону.
Пиринджер поднял глаза к потолку и вступил в предложенное ему соревнование улыбками.
– Опять за старое.
– Не пытайтесь уйти в сторону, Адам. Я так и не получил ответа. В конце концов, выбор консультанта является серьезным вопросом, который следует рассматривать с максимальной тщательностью, анализируя все «за» и «против».
– Насколько я помню, вопросы были только у вас, Уилсон.
– Вот именно. – Чувство юмора наконец изменило Милрою.
– Что вы имеете в виду? – устало осведомился Пиринджер.
Милрой хрюкнул.
– Мы с вами разумные люди, Адам. Неужто мне надо все озвучивать?
– Возможно. Похоже, я сегодня не отличаюсь догадливостью.
Милрой пожал плечами:
– Вы ведь тоже гей, не так ли?
Пиринджер вздрогнул. На какое-то мгновение на его лице отразилось изумление, затем ярость, и лишь потом ему удалось взять себя в руки.
– Какое отношение к этому имеют досужие домыслы о моей сексуальной ориентации? – невозмутимым голосом, свидетельствовавшим о притворстве, осведомился он.
Однако Милроя не интересовали ни пустые угрозы, ни увертки Пиринджера.
– Вы ведь раньше работали с Шахином?
Пиринджер чувствовал себя слишком уставшим, чтобы пускаться в бессмысленные отрицания.
– В течение некоторого времени, – тихо ответил он.
– В течение четырех лет, – снова хрюкнул Милрой.
– Я работал со многими людьми, Милрой. – То, что Пиринджер назвал его по фамилии, свидетельствовало о том, насколько обострились их отношения.
Милрой откинулся на спинку кресла, словно они отдыхали в клубе после отменного обеда.
– Ну так и что же мы будем делать? Он гей, и вы гей. Вы проработали вместе несколько лет и успели сблизиться. Причем настолько, что, когда вы получили здесь место, решили и его сюда устроить. Насколько я понимаю, не исключено, что вас до сих пор связывают интимные отношения.
Пиринджер замер, словно все его члены сковал какой-то злобный кукловод. Лицо его побледнело, губы вытянулись в ниточку.
– Это ложь.
– Что же из вышесказанного является ложью? И кстати, с кем вы живете в настоящее время?
– Не ваше дело. Это никого не касается, кроме меня.
– Нет, касается, если вы распределяете посты, руководствуясь личными отношениями. И я заслуживаю большего.
Пиринджер наконец обрел способность двигаться и несколько неуверенно поднялся на ноги, однако это не помешало ему выглядеть устрашающим.
– Убирайтесь! Вон из моего кабинета!
На Милроя это не произвело никакого впечатления.
– Конечно, – с высокомерным видом ответил он, вставая.
Он уже повернулся к двери, когда Пиринджер прокричал ему вслед:
– У вас нет доказательств. И если вы позволите себе повторить эти инсинуации за пределами этого кабинета, я вас уничтожу, Милрой. Зарубите себе на носу – уничтожу!
Уилсон Милрой величественно дошел до двери и лишь после этого снизошел до ответа.
– Сомневаюсь, Адам. Дело в том, что у меня есть доказательства.
После чего он вышел в коридор, не закрыв двери и оставив Пиринджера в состоянии глубокого потрясения.
– Ты сегодня поздно. Что-то случилось?
– Нет, все в порядке, – поспешил заверить ее Питер.
Однако его поспешность насторожила Беверли.
Они заказали кофе с ликером и устроились за столиком у окна. Они болтали о разных мелочах, но Беверли не покидало ощущение, что над ними нависла неминуемая угроза.
– Ты меня ни о чем не спрашиваешь, – промолвила Беверли.
– О чем? – изобразил удивление Питер.
– О деле Пендредов, – ответила Беверли, подумав, что лучше бы он не задавал этого вопроса.
– А-а. – И прежде чем спросить, он заглянул в свою чашку капуччино. – Ну и как оно продвигается?
– Плохо, – ответила она, чувствуя, как у нее под ногами разверзается черная бездна отчаяния.
Елена сразу все поняла, как только они вошли в кабинет. Она не нуждалась в словах, которые с улыбкой на устах собирался произнести хирург-маммолог Джеймс Энджелман. Возможно, он считал их обнадеживающими, но для Елены они звучали абсолютной ложью, к которой прибегают тогда, когда необходимо сообщить человеку самое ужасное из всего, что он когда-либо слышал в своей жизни. Скольким уже приходилось выслушать то, что он собирался сообщить ей, подумала Елена и пришла к выводу, что не одной тысяче.
Тысячи несчастных уже слышали то, что предстояло услышать ей.
– Садитесь, мисс Флеминг, – напряженно улыбаясь, произнес он. Казалось, сотни маленьких крючочков растягивают его губы в стороны. Затем он бросил взгляд на Айзенменгера и слегка кивнул, признавая тем самым, что он находится в близких отношениях с его пациенткой, а потому может занять место на периферии этой виньетки.
По необъяснимой причине Елена тут же ощутила боль в груди. Часом раньше мистер Энджелман пронзил ее шприцом, а затем ввел внутрь еще более устрашающий троакар. Хирург утверждал, что он сделал местную анестезию, и Елена ничего не почувствовала, однако затем грудь начала пульсировать от глубокой нутряной боли, которую она помнила еще с детства, когда в шестилетнем возрасте порезала о стекло руку.
– Я уже получил результаты некоторых анализов.
Кто бы сомневался. Иначе они вряд ли снова оказались бы в этой комнатенке со столом с изогнутой лампой и тремя потертыми креслами.
Энджелман встал и подошел к белому ящику, прикрепленному к стене, за их спинами. Спереди он был покрыт пластиком, а в правом нижнем углу у него располагались две ручки. Врач нажал их, и в нем включились два рентгеновских луча, словно это был какой-то специально подготовленный театральный реквизит.
Все трое уставились на маммограммы, а доктор Энджелман принялся пояснять. На экране были представлены две рентгенограммы левой груди Елены. В них было нечто прекрасное, что входило в противоречие с воспоминаниями Елены о том, как они были получены.
Она была готова к унижению, к потере самообладания, но даже не представляла, до какой степени будет превращена в неодушевленный объект. Она попала в чуждый ей мир, который принадлежал Энджелману и в какой-то мере Джону, но никак не ей. Она была здесь гостем, центром внимания, но с трудом могла справляться с отведенной ей ролью. Один только ультразвук чего стоил – отвратительный холодный гель и навязчивое давление датчика, – однако маммограмма превзошла все. Сначала ее грудь поместили на холодную металлическую пластину, затем абсолютно посторонний ей человек бесстрастно и беззастенчиво прижал ее вниз, и это лишь усилило ощущение, что она является одной из коров в большом стаде.
Мистер Энджелман указал на изображение.
– Видите?
Елена кивнула, хотя ей ничего не удавалось рассмотреть в указанной им области.
– Диффузное разрастание и несколько микрокальцификаций, – доверительным тоном сообщил он.
Вероятно, на ее лице появилось недоуменное выражение, потому что Джон прошептал ей на ухо:
– Кальцификация ткани.
Мистер Энджелман выключил экран и пригласил Елену и Айзенменгера вернуться к столу. Усевшись в свое кресло, он уставился в ее историю болезни, и Елена с тоской задумалась, что вскоре той предстоит разрастись и приобрести замусоленные края.
– Результаты биопсии мы получим только послезавтра. – Энджелман бросил взгляд на Айзенменгера, зная, что тот является патологоанатомом. – Но уже сейчас у нас есть результаты цитологического обследования и ультразвука.
Выдержанная им пауза сказала ей все.
– Судя по всему, у нас есть небольшая злокачественная опухоль.
Она не знала, как на это реагировать, и, как ни странно, гораздо болезненнее на это словосочетание отреагировал Джон. Он тихо, но довольно отчетливо выругался, а когда она бросила на него взгляд, то увидела, что глаза у него закрыты.
Однако мистер Энджелман не собирался предоставлять им время на переживания.
– Я понимаю, как это для вас неожиданно, но сразу хочу предупредить, что прогноз крайне благоприятен.
– Насколько большая? – Джон первым обрел способность говорить.
Энджелман вновь обратился к своим записям, к которым уже были приколоты результаты ультразвука.
– Мы оцениваем ее в четырнадцать миллиметров.
– Небольшая, – повернувшись к Елене, пояснил Айзенменгер.
Она кивнула с отсутствующим видом, погрузившись в собственные размышления.
– И что будет теперь?
– Я ее вырежу, – без промедления ответил мистер Энджелман. – Широкий внешний разрез.
– Без удаления груди?
– Господи, конечно, – улыбнулся врач.
– А подмышечные узлы? – Елена чувствовала, что Джон по-прежнему встревожен.
– А никаких положительных узлов я не нашел. – Это было явно адресовано Елене. – Сторожевой узел, – добавил он, поворачиваясь к Айзенменгеру. – Во время операции я введу краситель и радиоактивный индикатор, – продолжил он с ловкостью артиста из хорошо отрепетированного шоу, – и с их помощью мы проверим лимфатические узлы. Если где-нибудь что-то проявится, мы тут же это удалим, а если нет, значит, можно быть уверенными в том, что все в порядке.
– Радиоактивный индикатор?
– Доза очень небольшая и через шесть часов уже выводится из организма. Не больше чем при рентгене грудной клетки.
Елена задумалась с таким видом, словно обладала исчерпывающей информацией и осознавала все возможные последствия, словно она была спокойна, объективна и размышляла всего лишь о том, как провести ближайшие выходные. Однако все это было лишь видимостью.
– Боюсь, на данном этапе я не смогу гарантировать, что вам не потребуется дополнительное лечение.
«Что он говорит? Дополнительное лечение? Что это значит?»
И снова ей на помощь пришел Джон:
– Возможно, тебе потребуется пройти курс лучевой терапии, а может, и химиотерапии.
Елена тут же представила себе выпадающие волосы, тошноту, усталость и тысячу других побочных эффектов, связанных с облучением.
– Мне еще надо проверить, но, думаю, я смогу вас принять в начале следующей недели. – И Энджелман, производивший впечатление ангела, стал просматривать свое расписание. Затем он что-то отметил, кивнул и поднялся с кресла. Визит был закончен. В мгновение ока из здоровой женщины Елена превратилась в развалину, которой предстояло задуматься о смерти, однако ее врача это уже не волновало.
– Вы напрасно волнуетесь, Елена, – внезапно переходя с фамилии на имя, произнес он. – Можете взять у сестры кое-какие буклеты. – Как будто буклеты гарантировали излечение от рака.
Они с Джоном уже тоже встали, но Елене казалось, что она плывет, погружаясь в состояние полного забытья.
Джон взял ее за руку, и они вышли из кабинета.
– Ну и где мы?
Райт победил в себе желание ответить: «В полном дерьме, сэр» – и произнес:
– У нас второе убийство за два дня.
– Жертвы были связаны друг с другом?
– Нет, но обе были знакомы с Мартином Пендредом. Гомер сидел за столом с самым мрачным видом. У него всегда был подавленный вид, когда он думал, но в данный момент выглядел положительно мрачным. Он, сжав ладони и облокотившись о стол, сидел, наклонившись вперед в молитвенной позе. Памятуя о том, что Колл сказал Гомеру, Райт старался не задерживать взгляд на лице начальника.
– Что еще?
– Образ действий идентичен в обоих случаях.
– Да, похоже на то, Райт, похоже на то. Но результатов вскрытия второго тела мы еще не получили.
Райт сидел в кресле напротив. Он чувствовал себя уставшим, мочевой пузырь у него был переполнен, и большой палец на левой ноге болел. Время от времени его мучили приступы подагры, и он опасался, что эта боль предвещает очередной.
– Да что вы, сэр! – с нажимом возразил он. – Беднягу разрезали точно так же, как Дженни Мюир, и внутренние органы у него удалили таким же образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48


А-П

П-Я