– Кстати, миссис Хартгейм, – поинтересовался один из студентов, – а что вы думаете о последнем взрыве в Белфасте?
– О чем это вы?
– О событиях в Ирландии…
Буквально на днях террористы из ИРА взорвали в восточной части Белфаста ночной дансинг, обычно посещаемый некатолической молодежью – это кровавое событие не сходило с уст у всех англичан.
Джастина пожала плечами.
– Террор всегда вызывает омерзение у цивилизованных людей, – произнесла она, – тем более, что в таких акциях, как правило, гибнут невинные люди… Да, я смотрела репортаж в новостях – это ужасно.
– Но ведь эти ребята-ирландцы утверждают, что борются за правое дело…
– Что не дает им никакого права отправлять на тот свет людей, которые не занимаются политикой… Ведь ИРА сделало заложниками своих целей, сколь благородными эти цели бы ни были, – продолжила Джастина и, поймав насупленные взгляды студентов, тут же добавила, – для ирландцев, конечно… Они сделали заложниками своей политики многих людей, которые далеки от их идей… Более того, – продолжила она после непродолжительной паузы, – вы ведь знаете, я и сама ирландка…
– Неужели, миссис Хартгейм?
Видимо, этот вопрос был задан человеком, который совершенно не разбирался в театре – почти всем было известно, что девичья фамилия миссис Хартгейм – О'Нил.
– Да, и горжусь этим… Но методов террора никак не одобряю.
После этих слов зависла тягостная, томительная пауза, прерываемая разве что назойливым жужжанием мухи, неизвестно как залетевшей в зал.
– Стало быть, – спросил один из студентов, сын пэра, высокий юноша с пышными, как у диккенсовских героев, бакенбардами, – стало быть, вы поддерживаете независимость Северной Ирландии?
Вопрос был задан со скрытой агрессивностью – скорее, безотчетной, чем осознанной, и все почувствовали это.
– Вы считаете, что раскол страны… Вы хотите сказать, что эти бандиты делают святое дело?
– Нет, Фредди, – произнесла она, – я не это хочу сказать…
– Но ведь…
– Я только что ответила, как я ко всему отношусь, – добавила Джастина, но уже очень сухо.
Однако сын пэра не сдавался:
– Но ведь вы, как ирландка, не можете не желать католикам Белфаста… Вы не можете не поддерживать их стремления…
Ситуация из совершенно безобидной неожиданно превращалась в критическую.
Джастина, поняв всю щекотливость ситуации, тут же перебила его:
– Я просто поддерживаю справедливость… А теперь, – она обвела взглядом студентов, – закругляйтесь, дамы и господа… У нас, к сожалению, не так много времени, но очень много дел…
Студенты, на ходу дожевывая сэндвичи, поднялись со своих мест (при этом откидные сидения с шумом хлопали) и пошли на сцену.
Фредди, который в этом спектакле играл Брута, с ходу начал монолог:
– Мы кажемся кровавы и жестоки –
Как наши руки и деянье наше;
Но ты ведь видишь только наши руки,
Деяние кровавое их видишь,
А не сердца, что полны состраданья.
Лишь состраданье к общим бедам Рима –
Огонь мертвит огонь, а жалость – жалость –
Убило Цезаря. Но для тебя
Мечи у нас притуплены, Антоний,
А наши руки также, как сердца,
В объятия тебя принять готовы
С любовью братской, с дружбой и с почетом.
Джастина вновь остановила репетицию.
– Стоп, не так быстро!
В этот момент к ней подошел Гарри – тот самый молодой человек, который играл Юлия Цезаря, и его девушка.
Смущенно улыбнувшись, Гарри произнес:
– Миссис Хартгейм, извините, но мы с Мери хотели бы попросить Вас…
Джастина подняла голову.
– Да, конечно…
– Не могли бы Вы отпустить нас сегодня немного пораньше? – спросил Гарри.
– Что-то случилось?
– Да… То есть нет…
– Так «да» или «нет»?
Гарри замялся.
– Извините, но мы… Простите, миссис Хартгейм, но мы с Мери ждем ребенка… И мы хотели бы быстро съездить в Лондон… Нас ждут у доктора…
– Тем более, – добродушно вставила Мери, – что моего Гарри, то есть Юлия Цезаря, только что убили первые политические террористы, и теперь он вряд ли понадобится им еще раз…
Джастина заулыбалась.
– О, конечно – какие могут быть вопросы? Если вам так необходимо…
Мери и Гарри оживились.
– Спасибо, миссис Хартгейм!
И, развернувшись, пошли к выходу, провожаемые завистливым взглядом Джастины…
В тот день она освободилась как обычно – к двум часам дня.
Надо было идти домой.
Одевшись, Джастина направилась в свой квартал той же дорогой, по которой шла в колледж святой Магдалины сегодня утром.
Ага, вот и то самое кафе, в которое она сегодня заходила. Может быть, зайти еще раз?
Да, пожалуй.
На этот раз в кафе было немноголюдно, и Джастина уселась за дальний столик – как раз за тот самый, где сегодня утром она видела какого-то странного человека, то ли поэта, то ли сумасшедшего.
– Кофе, пожалуйста, – кивнула она подошедшему официанту.
Тот, сделав в своем блокноте пометку, на какое-то мгновение задержался у столика.
– Чего-нибудь еще?
Джастина, немного подумав, отказалась:
– Нет, благодарю вас… Мне скоро домой… Там и перекушу…
Гарсон, немного смутившись, спросил как видно, стараясь вложить в свои интонации как можно больше осторожности:
– Простите, вам наверное, не очень нравится, как у нас готовят кофе?
Удивленно посмотрев на него, Джастина в свою очередь поинтересовалась:
– А почему вы так считаете? Гарсон смущенно молчал. Немного подумав, она произнесла:
– Если бы мне действительно не нравился ваш кофе, я бы вряд ли зашла к вам…
– Просто сегодня утром ваш кофе остался нетронутым… – ответил гарсон, все так же смущаясь. – Еще раз простите за столь нескромный вопрос…
Джастина натянуто заулыбалась.
– О, что вы, что вы – кофе был превосходен… Просто я задумалась, а потом уже не оставалось времени – надо было идти… – объяснила Джастина и с удивлением уловила в своем голосе нотки оправдания.
Гарсон принес кофе и, непонятно за что еще раз извинившись, удалился.
А Джастина вновь погрузилась в свои невеселые размышления…
Итак, Лион твердо (а судя по тону, которым он сегодня утром говорил с ней – очень твердо) решил, что им необходим ребенок.
Что ж – его можно понять.
Необходим ли ребенок ей, Джастине?
Ну что за вопрос?
Тогда поставим вопрос несколько иначе: необходим ли ей чужой ребенок? Но ведь он теперь чужой…
А потом, когда они его усыновят или удочерят (она еще не думала, кого лучше взять на воспитание – мальчика или девочку), он станет своим…
Да, Джастина, к детям быстро привыкают… Дети, которые живут в твоем доме, никогда не бывают чужими.
Значит, необходим.
Конечно. Особенно теперь, когда после смерти дочерей она столь обостренно чувствует, как одинока будет в надвигающейся старости.
Да, Джастина, как ни крути, как ни рассматривай себя по утрам в зеркале, а старость не за горами.
«Надо быть мужественным, надо быть реалистом», – как говорил в свое время Дэн.
Он ведь тоже был прав – и Джастина целиком верила ему – так же, как теперь верит Лиону.
Да, стало быть, надо решаться…
Но ведь это – такая огромная ответственность!
Может быть, даже большая, чем иметь своего собственного ребенка…
Но ведь Лион прав – нельзя покинуть этот мир, не выполнив своего предназначения…
А главное предназначение человека – дети.
Джастина, размышляя таким образом, отрешенно смотрела на остывающий кофе.
Мимо нее несколько раз с безразличным и скучающим видом прошелся гарсон.
Джастина почему-то ощутила в себе прилив непонятного гнева – какое ему дело, будет пить она кофе или нет? Ведь она платит свои деньги, заказывая этот напиток, а что потом – выльет ли она его, оставит нетронутым или выпьет…
Какая разница?
Ведь это – вмешательство в ее жизнь, точнее – во внутренний мир!
Да, именно так – во внутренний мир! Успокоившись, Джастина ужаснулась. Боже – что я такое думаю! А если бы…
Нет, как хорошо, что у нее хватило ума не взорваться, как хорошо, что она, будто бы ничего не случилось, все так же сидит, склонившись над своим кофе.
Как хорошо, что люди все-таки не умеют читать чужих мыслей…
Большинство людей…
И, мысленно извинившись перед гарсоном, виновато взглянув на его, она залпом выпила почти остывший напиток и, оставив на столике мелочь, заторопилась к выходу…
Придя домой, она, к своему удивлению, не застала Лиона.
– И где это он может быть? – в растерянности пробормотала Джастина.
Она несколько раз окликнула его:
– Лион! Ли-он!
Лиона, судя по всему, дома не было. Пройдя в его кабинет, она нашла записку:
Никуда не уходи, будь дома, я скоро приду. Целую тебя
– твой Л.
– Странно, – произнесла Джастина вполголоса, усаживаясь в кресло, – ведь Лион вроде бы никуда не собирался… По крайней мере, он ничего мне не говорил об этом сегодня утром…
Она взяла со стеллажа первую попавшуюся книгу и развернула ее.
Неожиданно из книги вывалилась любительская фотография Барбары – пожелтевшая от времени, с оторванным уголком, она была сделана еще тогда, когда та была частым гостем в Дрохеде…
Счастливые времена!
Невольно задержав взгляд на этой старой, забытой фотографии, Джастина со вздохом вложила ее в книжку и поставила ту на место.
В это время едва слышно скрипнула входная дверь.
Она подняла голову – перед ней стоял Лион. Смущенно улыбаясь, словно извиняясь за то, что он нарушил ее уединение, Лион произнес:
– Извини, пожалуйста, что тебе пришлось так долго ждать меня…
– Я никуда не спешу, – ответила Джастина, – и вообще, Лион, я стала замечать, что в последнее время ты стал… – на запнулась, подбирая нужное выражение, – что ты стал… Ну, очень уж щепетильным что ли…
Он уселся рядом.
– Это хорошо или плохо?
– Знаешь что, – ответила Джастина, – когда живешь с человеком столько лет, когда, как тебе кажется, изучила его вдоль и поперек, обнаруживать в нем какие-то новые качества… Ну, не знаю, но меня это почему-то настораживает…
– Щепетильность – не самое худшее, что может настораживать, – произнес Лион. – Во всяком случае, если бы во мне открылось что-нибудь более… – он щелкнул в воздухе пальцами, – ну, что-нибудь этакое… Ну, скажем, если бы в один прекрасный день ты вдруг выяснила, что я – скрытый маньяк, сластолюбец…
– Ты, как всегда в последнее время, уходишь от прямого ответа, – сказала Джастина. – Ладно, Лион… Как я поняла, ты отлучался по какому-то важному делу?
Лион, ни слова не говоря, протянул жене тонкую папку – она увидела строгий черный заголовок, набранный жирным шрифтом:
«Комиссия по опекунству»
– Откуда это у тебя?
– Я только что оттуда, – торжественно ответил Лион.
Наверное, только теперь Джастина поняла, до какой степени серьезен был сегодня утром Лион, когда рассказывал ей о своих намерениях…
Еще бы – ведь герр Хартгейм – немец; а немцы, как хорошо известно было Джастине, никогда не бросают слов на ветер…
Значит…
Значит, пришла пора для решительного разговора.
Но как это тяжело!
«Ничего не поделаешь, Джастина, – мысленно подбодрила она себя. – Наверное, одиночество – вечный крест твоей семьи – и не только ее, но и всех тех, кого судьба так или иначе столкнула с ней.
Вдовы Фиона и Мери Карсон, неудачная жизнь Мэгги, тюремное заключение Фрэнка…
Но ведь можно же противиться судьбе!
Это только в классических трагедиях античных авторов злой рок оказывается сильнее человека! Царь Эдип – мученик, но ведь его одиночество, его мучение было в конце-концов вознаграждено!»
Джастина подняла глаза на мужа – тот не отрываясь смотрел на нее, словно ожидая приговора.
Наконец, облизав пересохшие от волнения губы, она произнесла:
– Значит, ты это твердо решил… То есть, я хотела спросить – твердо решился на это?
Она сделала ударение на последнем слове. «Боже!
Что за нелепый вопрос?
Неужели ты не могла спросить Лиона ни о чем более подходящем?»
Лион натянуто улыбнулся.
– Да…
И протянул ей папку.
– Ты хочешь, чтобы я просмотрела это?
– Я хочу, чтобы ты просмотрела это, – эхом ответил Лион.
Стараясь быть спокойной и невозмутимой (скорее, не быть, а казаться), Джастина произнесла:
– Конечно же, я согласна… Я ведь еще сегодня утром говорила тебе об этом – я согласна усыновить… или удочерить ребенка…
И она, осторожно развернув папку, принялась листать подшитые к ней листы документов с наклеенными на них фотографиями незнакомых детей.
Тут были и совсем маленькие, новорожденные, и постарше, лет пяти-семи, и уже подростки – всех возрастов, всех цветов кожи и, наверное, всех национальностей и вероисповеданий, которые можно встретить не только в Оксфорде, но, наверное, в целом мире…
– Странно, – произнесла Джастина, захлопнув папку, – никогда не думала, что в нашем мире столько никому не нужных детей…
Лион дипломатично молчал.
Джастина, повертев папку в руках, переложила ее на колени мужа.
Надо было что-то сказать – что-то такое, что окончательно успокоило бы Лиона и подняло бы ему настроение.
– А сколько времени займет процедура усыновления? – спросила она.
– Я только что говорил с чиновниками, – промолвил Лион в ответ. – Нам необходимо собрать и принести кое-какие справки… О доходах, о здоровье… Ну, и еще парочку… Мотивировать наше желание усыновить ребенка… У меня там все записано, – и он с готовностью похлопал себя по нагрудному карману – из него действительно торчал какой-то листок бумаги.
– И сколько же для этого потребуется времени? – повторила свой вопрос Джастина.
– Если сразу же этим заняться – думаю, недели две… Но, – Лион улыбнулся, – оказывается, у нас в Оксфорде, за тот небольшой отрезок времени, что мы здесь живем, уже сложилась отличная репутация… Чиновник из этого ведомства сказал, что для нас может быть сделано исключение, и что ребенка мы сможем забрать сразу же после того, как принесем две основные для его ведомства справки – из полиции и об уровне нашего благосостояния… – он немного помолчал, а потом спросил нерешительно: – Ну, что скажешь?
– Я согласна, – произнесла Джастина еще раз и натянуто улыбнулась. – Скажу тебе честно – сперва я даже немного испугалась…
Лион пытливо посмотрел на жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41