А спустя несколько минут Генри вновь запричитал – все тем же униженным тоном:
– Дай мне еще один кусочек…
– Не дам.
– Почему?
– Я тебе уже дал один раз.
– А я еще хочу.
– Нет.
– Очень хочется шоколаду…
– Ничем не могу помочь.
– Ну, Чарли…
– Хорошего – понемножку, – категорично заявил Чарли и, чтобы отвязаться от назойливого товарища, тут же перевел разговор на другую тему: – Да, у этого типа… Я об ирландце – у него наверняка должны быть деньги…
– Я спрашивал у него.
– Вот как? – спросил Чарли, шелестя фольгой.
– Да.
– Когда?
– В самый первый день, как он сюда попал.
– И что же он сказал тебе?
– Что денег у него нет и не предвидится… Хотя, – Генри понизил голос, – хотя, как мне показалось, у него деньги есть, но он просто не захотел со мной делиться… Я говорил ему, чтобы он дал мне их на хранение, а он отказал… Да, – продолжал Генри, – есть у него деньги… Это я точно знаю.
– Так возьми!
– Взял бы, да он не дает. Чарли коротко хохотнул.
– Мне что – научить тебя, как это делается? Первый год в Вуттоне живешь, что ли?
– Наверняка он их спрятал, не найдешь…
– Так сделай так, чтобы он их тебе сам отдал.
– Нет, давай вместе…
После этого оба внезапно замолчали. Наконец, доев шоколадку, мальчик смял фольгу и злобно произнес:
– А ты поговори с ним еще разок… По-хорошему поговори…
– Может, вместе и поговорим? – с некоторой долей сомнения в голосе предложил собеседник. – Так-то оно сподручней…
– Хорошо…
После этих слов Уолтер нетерпеливо, нервно заворочался с боку на бок.
Как – неужели они, эти негодяи, знают о его тридцати фунтах?
Может быть, не знают, а просто догадываются?
Как бы то ни было, ему не следовало тогда, в самый первый день своего пребывания в Вуттоне говорить с этим мерзким Генри в такой независимой манере, надо было просто сказать, что денег у него нет, и уйти.
Не было бы лишних расспросов.
А теперь у него наверняка начнутся серьезные неприятности.
Скорее всего, так оно и будет – одни физиономии этих горе-воспитанников чего стоят!
Срочно, срочно, завтра же надо перепрятать деньги в какое-нибудь более надежное место.
Может быть, стоит передать их сестре Молли на сохранение?
Уолтер тут же отмел эту мысль: нет, не стоит… Когда-то отец говорил, что женщинам нельзя поверять секретов и давать денег – хоть Эмели и его сестра, но эту мысль отца Уолтер усвоил очень твердо.
Нет, нет, нет…
Надо куда-нибудь перепрятать. Завтра же.
Нет, не завтра, а сегодня; надо только дождаться, пока Чарли и Генри заснут. А если они не заснут? Если они притворяются?
А вдруг Чарли и Генри теперь, затаившись под одеялами, следят за ним?
Возможно, они специально завели этот разговор, в надежде на то, что Уолтер услышит его и тут же пойдет прятать свои деньги в более надежное место…
Тем временем Чарли, достав очередную шоколадку, захрустел оберткой.
И Генри вновь начал клянчить:
– Чарли, ну один кусочек…
Конца этого разговора Уолтер уже не слышал – перед его взором лихорадочно пронеслось заплаканное лицо Молли, отец, напудренные парики коронных судей, страшный приговор, последние напутствия отца, два темных силуэта на соседней кровати…
Затем все перемешалось в его утомленной голове, и сознание погрузилось в глубокий беспросветный мрак – точно тяжелый камень, брошенный в бездонный колодец…
Генри попал в Вуттон два года назад – его родители, пролетарии из Манчестера, были осуждены на большой срок тюремного заключения за уличную торговлю крэком – синтетическим наркотиком, волна увлечения которым в последнее время буквально захлестнула Британские острова. Родственников, которые бы согласились взять на себя воспитание мальчика, не нашлось, и после долгих бюрократических проволочек мальчик был водворен сюда, в воспитательный дом Вуттона.
С первых же дней он сумел восстановить против себя буквально всех – в том числе и воспитанников. Однако Генри побаивались – в свои пятнадцать лет он выглядел значительно старше, и, кроме того, обладал огромной физической силой.
Генри сильно отличался от других воспитанников – практически всем, начиная от злобного взгляда исподлобья, от которого и видавшим виды воспитателям зачастую становилось не по себе, и заканчивая костюмом – форменный оранжевый комбинезон его был, как правило, страшно изорван, истрепан и замусолен, карманы отвисали, пуговицы болтались, грозя вот-вот отвалиться…
Все животные инстинкты, какие только можно было себе представить, развились в этом испорченном подростке до невероятной степени.
Расхристанная походка, выцветшие пегие волосы, мутный, тяжелый взгляд водянистых глаз, жаргонные словечки, подлая смесь наглости и трусости – вот что такое был Генри.
Надо отметить, что парень был на удивление трусливым – все в спальне однажды были свидетелями того, как Генри в буквальном смысле этого слова валялся в ногах у старшего воспитателя после того как тот, найдя у него в тумбочке порнографические журналы, велел тотчас же сжечь их, и препроводить виноватого в холодный каменный карцер, где посадить его на хлеб и воду.
Генри ругался при каждом слове, ругался как пьяный докер, по поводу или, чаще – без всякого на то повода, и эта ругань отчасти служила ему своеобразным оружием, при помощи которого он держал в руках более слабых ребят.
Всякий намек на какую-либо чувствительность, на сентиментальность, всякое проявление обыкновенной человеческой порядочности: жалости к человеку или к животному, сострадания, участия, в какой бы форме это не высказывалось – все это тут же осыпалось им градом насмешек и изощренной руганью, и «виноватый» подчас сразу же начинал стыдиться благородного стремления своей души.
Иногда, выбравшись нелегально в город, Генри умудрялся разжиться где-нибудь дешевым спиртным, и являлся в воспитательный дом в сопровождении констебля, так как сам терял способность ориентироваться в пространстве.
Генри наказывали – сажали в карцер, били, лишали прогулок, однако в следующий раз, едва выбравшись на свободу, он неизменно попадал в какую-нибудь переделку – и хорошо еще было, если он просто напивался; мерзавец очень любил подкарауливать где-нибудь в темном углу мальчика, заведомо слабее себя, бить его, а затем обчистить карманы – раннее увлечение спиртным требовало денег, а никакого иного способа заполучить их Генри не знал. Как правило мальчики, насмерть перепуганные юным изувером, молчали; и лишь в крайне редких случаях жаловались педагогам.
Впрочем, те были бессильны помочь пострадавшему – все равно никто ничего не мог доказать…
Он курил в открытую, и, как поговаривали, употреблял «травку», – Уолтер сам был свидетелем того, как Генри с каким-то своим приятелем курил сигарету с марихуаной в туалете.
Кроме всего прочего, в этом малолетнем чудовище рано начали проявляться черты сластолюбца: он просто обожал грязные порнографические журналы «для плебса», которые лежали у него в тумбочке, и которые он иногда за небольшую мзду давал просматривать своим неискушенным в подобных вопросах товарищам.
Но вместе с тем Генри был туповат – точнее сказать – глуп…
Чарли был более образован и развит во всех отношениях – во всяком случае, речь его была более правильной и грамотной, чем у Генри.
Вне всякого сомнения, происходил он из хорошей, по-своему «благополучной» семьи; родители его вроде бы были преподавателями колледжа в Итоне, но в одночасье погибли в автомобильной катастрофе, во время путешествия по Шотландии.
Так получилось, что за рулем грузовика, который налетел – лоб в лоб – на маленький «БМВ» на родителей Чарли, сидел ирландец, и этого было более чем достаточно, чтобы мальчик возненавидел Ирландию и все, что с ней связано, на всю жизнь.
После гибели родителей Чарли был препровожден к одинокой тетке; та, впрочем, не особенно жаждала иметь на своей шее нахлебника, и через некоторое время мальчика отдали в воспитательный дом.
Впрочем, тетка, то ли памятуя об элементарных приличиях, то ли из чувства сострадания, в память о погибших родителях Чарли – об этом знала лишь она одна – как бы то ни было, она раз в два-три месяца приезжала к нему на своем потрепанном «ровере», привозила ему гостинцы и давала немного денег – их мальчик, как правило, тратил на сладости и другую еду.
У Чарли был чудовищный аппетит, видимо, подросток был чем-то болен – он был по-настоящему ненасытен: в первый же день, накупив провизии, он спрятал ее под подушку и, накрывшись с головой одеялом, поедал ее, как голодный зверь.
Он мог есть с утра до вечера, во время школьных занятий, на перемене, во время обеда и после него, во время послеобеденного отдыха, за ужином и даже ночью, отличаясь при этом поразительной всеядностью.
Едва успев расправиться с копченой грудинкой, он принимался за шоколадку, после чего набрасывался на сельдь, запивая ее кефиром, затем переходил к мороженому, а под конец трапезы расправлялся с бананом…
Случалось, что во время этой гастрономической оргии лицо Чарли приобретало какой-то серый, землистый оттенок, а глаза становились мутными и страдальческими.
Но прежде чем выскочить в уборную, он находил в себе силы закрыть тумбочку на огромный висячий замок… Чарли, равно как и его товарищ Генри, отличался жестокостью по отношению к тем, кто был заведомо слабее его, но, в отличие и сына манчестерских пролетариев, уличных торговцев наркотиками, его жестокость была куда более изощренной и изобретательной…
Да, уже в столь юном возрасте в нем проявлялись все качества законченного негодяя.
Своих жертв он скорее не просто мучал, а пытал – обдуманно, целенаправленно, находя в этом огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Он терзал своих жертв с очевидным наслаждением, и это порой вызывало робкий протест даже у Генри.
Одной из любимых шуток Чарли была следующая: он, стараясь держаться как можно более дружелюбно, подходил к какому-нибудь мальчику, моложе и слабее себя, и заводил с ним приятельский разговор.
Тот, подавленный унылой казенной атмосферой, сразу же таял.
Как бы между прочим, стараясь не акцентировать внимания на своих словах, Чарли принимался хвалить телосложение своего собеседника.
– Наверное, ты очень сильный… Думаю, что даже сильнее меня…
Мальчик выпячивал грудь. Чарли продолжал:
– Вон, какая у тебя грудь широкая! Просто такая широкая, как капот «Мака»!
Его собеседник, польщенный этими словами, только улыбался.
А Чарли, пряча гаденькую ухмылку, продолжал свои комплименты:
– Думаю, что человек с такой грудью ничего не должен бояться… Ведь если тебя кто-нибудь легонько и ударит в грудь – это ведь для тебя будет сущий пустяк, приятель, не правда ведь?
Тот лепетал:
– Правда…
– Наверное, ты даже ничего не почувствуешь… – продолжал Чарли.
– Наверное… – храбрился неопытный мальчик. – Я ведь сильный…
Чарли только этого и ждал.
– Действительно?
– Конечно! – восклицал тот.
– Выдержишь?
– Да!
– Значит, ты не боишься боли?
– Нет…
– Правильно! Настоящий мужчина ничего не должен бояться… Ты ведь уже мужчина?
Мальчик кивал, весьма тронутый такой лестной для него оценкой.
– Значит, ты никого не боишься?
– Нет…
– Я так и знал…
А Чарли, предвкушая сладостную забаву, все продолжал в том же духе:
– Ну да, конечно же! Ведь у тебя грудь, прямо как у чемпиона… Разве человек с такой грудью может бояться, если его кто-нибудь легонько заденет рукой? – спрашивал Чарли, потирая руки в предчувствии забавы и тут же сам и отвечал на свой вопрос: – ну конечно же, нет…
– Я все вытерплю, – хорохорился мальчик.
– Все, значит?
– Конечно!
Зловещие огоньки в глазах Чарли разгорались все сильнее, и он осторожно предлагал:
– А можно попробовать?
Мальчик соглашался:
– Конечно!
– Я не больно, ты ведь сильный, и ничего не почувствуешь, успокаивал его Чарли.
И действительно, он наносил легонький удар, который и ударом-то нельзя было назвать: так, делал слабенький толчок в грудь своей жертвы, даже не кулаком, а только ребром ладони – разумеется, тот не чувствовал никакой боли.
Чарли с деланным восхищением улыбался.
– Ну, я ведь говорил, что ты – настоящий силач… Тебе ведь не было больно – правда?
Тот важно кивал.
– Не было…
Тогда Чарли справлялся:
– А можно попробовать еще один раз? Я ведь не больно бью, да ты и не чувствуешь – правда?
Мальчик соглашался и, не предвидя ничего скверного, выгибал грудь колесом.
Тогда Чарли замахивался и бил изо всех сил не в грудь, а в самое солнечное сплетение – несчастный перегибался в три погибели, весь позеленевший от нечеловеческой боли, а негодяй заливался радостным звонким смехом, удовлетворенно потирая руки…
Кроме того, Чарли питал острую ненависть к ирландцам – наверное, не только потому, что водитель грузовика, который послужил причиной гибели его родителей, носил типичную ирландскую фамилию, начинавшуюся с О, но и потому, что многие англичане порой даже на чисто бытовом уровне (не говоря уже об иных, более серьезных) воспринимают ирландцев как людей, стоящих куда ниже их во всех отношениях…
В последнее время Чарли и Генри составили своего рода дуэт, ставший настоящим бичом воспитательного дома – главенствовал в нем Чарли, и это было вполне естественно, ибо он был, может быть, чуть-чуть послабее физически, но отличался большей изобретательностью, изощренным умом и при случае мог повернуть дело так, что ни он, ни Генри не оказывались виноватыми.
К тому же воспитатели и администрация, давно уже махнув на этих подростков рукой, только и ждали удобного момента, чтобы направить их в исправительную колонию для малолетних преступников – ждали, надо сказать, долго, очень долго, потому что удобный случай никак не представлялся; на редкость изворотливый Чарли всегда умел выходить сухим из воды и, как обычно, вытаскивал из всевозможных передряг своего незадачливого приятеля – пока Генри был ему еще нужен.
Генри же в большинстве случаев просто смотрел ему в рот – естественное положение для отпрыска опустившихся пролетариев по отношению к более образованному и расчетливому Чарли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41