Почему ты так скверно подумал только что о Патрике – ты ведь никогда не знал его, никогда не видел, никогда не разговаривал с ним…
Надо понять Уолтера: отец, память о нем и все, что с этой памятью связано, для мальчика – свято.
Надо понять и простить…»
Его вывел из оцепенения голос Джастины:
– Лион, как ты думаешь, мы привыкнем к ним?
Он, убрав руку с ее плеча, подвинул стул и уселся напротив.
– Надо бы поставить вопрос иначе: привыкнут ли они к нам…
Джастина покачала головой.
– Да, – согласилась она, – действительно… Ты прав, Лион – прав, как и всегда…
– Нет не всегда, – ответил тот, – теперь я понимаю: мне не следовало встревать в ваш разговор…
– Это ты об Уолтере?
Он кивнул.
– О нем.
Тяжело вздохнув, Джастина подошла к зеркалу и стала пристальным, оценивающим взглядом рассматривать свое опухшее и красное от слез лицо.
– А мне – вновь в колледж святой Магдалины… Через час у меня репетиция…
– Иди, умойся холодной водой, – посоветовал Лион, – тогда не так будет заметно, что ты плакала…
Спустя десять минут Джастина вновь вошла в столовую – теперь она была уже одета, и только по более обильному по сравнению с обычным слою косметики на лице, можно было догадаться, что недавно она плакала.
Лион, подняв голову, удовлетворенно заметил:
– Ну, вот видишь… Все в порядке…
Она вздохнула.
– Не думаю…
– Не переживай, – успокоительным тоном произнес Хартгейм, – во всяком случае, одна вещь меня очень обнадежила…
Джастина насторожилась и недоверчиво покачала головой.
– Не знаю, мой милый, меня ничто уже не обнадеживает… Сегодня я такое пережила…
– А вспомни, что сделала Молли, когда выходила из столовой? – спросил Лион и тут же сам ответил на свой вопрос: – она поцеловала тебя… Не беспокойся, не переживай… Придет время, и все образуется…
– Хотелось бы в это верить, – вздохнула Джастина и, постояв еще какое-то время возле мужа, неслышным шагом вышла из столовой…
В этот момент Лиону почему-то захотелось догнать ее, поцеловать, сказать что-нибудь хорошее, но в последний момент, словно устыдившись своего порыва, он, тяжело вздохнув, отвернулся к окну…
После той неприятной сцены в столовой прошла неделя…
Казалось, все шло своим чередом, как и должно было идти: Джастина каждое утро уходила в колледж на репетиции, и возвращалась несколько позже обычного: близился день премьеры, и ей хотелось дебютировать в новой для себя роли (в качестве режиссера) как можно более успешно.
– Знаешь, – сказала она Лиону, – ведь меня помнят как знаменитую актрису… И потому ждут от меня очень многого… Так что извини – мне придется бывать в колледже святой Магдалины больше, чем я планировала с самого начала…
Лион только махнул рукой.
– Да что ты, можешь не оправдываться… Я ведь знаю, что ты привыкла выкладываться везде и во всем…
– И везде и во всем быть первой – это ты хотел сказать?
– И это тоже…
– Ну, – улыбнулась Джастина, – все-таки, что ни говори, а здоровое честолюбие – это замечательное качество…
– Думаешь, что тут, в Оксфорде тебе удастся удовлетворить его в той степени, в какой ты сама этого хочешь?
Джастина снова улыбнулась – робко, почти застенчиво, и произнесла:
– Знаешь, Юлий Цезарь, о котором мы ставим спектакль, как-то сказал, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме…
– Но ведь Оксфорд – не провинция, – возразил Лион.
– К тому же я никогда и ни в чем не была второй… В том числе и в Риме, – ответила Джастина, вспомнив свои итальянские гастроли семи– или восьмилетней, кажется, давности.
Уолтер и Молли тем временем уже ушли в школу – Лиону пришлось выдержать полуторачасовой разговор с ее директором, всеми силами убеждая его «проявить к этим несчастным детям максимум такта и внимания, потому что они не такие, как все».
Лион честно, ничего не скрывая, рассказал директору историю своих приемных детей, делая акценты не столько на терроризме их родного отца, сколько на странной с точки зрения нормального человека неприязни Уолтера к англичанам и ко всему, что связано с Англией.
– В воспитательном доме, где они жили последний год, дети систематически издевались над ними за их ирландский акцент, – сказал тогда Лион, – и потому, мистер Клиффорд, я был бы вам очень признателен… Мне не хотелось бы, чтобы это повторилось вновь… Ну, вы, наверное, понимаете, что я имею в виду…
Директор школы, мистер Клиффорд, добродушного вида толстяк с пышными бакенбардами и округлым животиком, по которому Лион безошибочно определил в нем большого любителя пива и эля, поспешил успокоить его:
– Ну что вы, что вы, мистер Хартгейм… Ведь у нас хорошая частная школа, с прекрасными традициями… Здесь не воспитательный дом, и сыновья кокни у нас не учатся… Да знаете ли вы, сэр, – с пафосом воскликнул мистер Клиффорд, – знаете ли вы, что у нас учатся и дети пэров, и дети из семей настоящей, неподдельной аристократии… Очень многие затем продолжают образование в университете… Нет, не думаю, что в нашей школе возможно что-нибудь подобное… Во всяком случае, если и найдется кто-нибудь, кто станет иронизировать, – мистер Клиффорд сознательно употребил это слово, избегая хлесткого слова «издеваться», – если и найдется какой-нибудь не очень воспитанный молодой человек, которому придет в голову скверная мысль иронизировать над специфическим ирландским произношением ваших детей, то сами ученики одернут его… Нет, нет, что вы…
Как бы там ни было – или же мистер Клиффорд самолично решил проконтролировать ситуацию, или же школа действительно оказалось такой образцовой, как и рассказывал ее директор – во всяком случае ни Молли, ни тем более Уолтер никогда не жаловались, что их обижают только потому, что они – не англичане, а ирландцы…
Все шло своим чередом – Уолтер и его сестра, казалось, уже окончательно, навсегда свыклись с мыслью, что им придется жить в этом доме если и не всю жизнь то, во всяком случае, очень долго; и они уже называли своих приемных родителей не «сэр» и «миссис», а так, как того желали последние: Лион и Джастина.
Уолтер уже не смотрел на Лиона зверем, не говорил о «скверных англичанах, которые оккупировали Ольстер» – к удивлению и радости Лиона, он увлекся школьными занятиями и пристрастился к чтению хорошей литературы.
Лион, по вечерам заходя в детскую, чтобы проверить, как брат и сестра готовят уроки, иногда задерживался там, проводя много времени в разговорах (по большей части, с Уолтером) – мальчик, как он выяснил, был неглуп, природа наделила его острым умом, цепкой памятью, склонностью к анализу – это особенно радовало Лиона! – Но, по-видимому, своенравным характером и бурным темпераментом.
– Знаешь, – сказал как-то Лион, – я ведь в свое время… Ну, когда мне было немножко побольше лет, чем тебе сейчас, тоже думал, что людей можно различать только по одному признаку: по национальной принадлежности… Ты слыхал что-нибудь о Второй Мировой войне?
Подумав, Уолтер вспомнил несколько книг, прочитанных им на эту тему.
– А-а-а, знаю: немецкие бомбежки Лондона и Бирмингема, реактивные снаряды «Фау», разгром армии Роммеля в Северной Африке?
– Ну да… А знаешь, кто развязал эту никому ненужную войну?
Мальчик вопросительно посмотрел на своего приемного отца и спросил:
– Наци?
Лион кивнул в знак согласия.
– Да, немецкие наци…
– Я читал об этом, – добавил Уолтер.
– Но все началось с того, – продолжал Лион, – что кучке ненормальных удалось вбить в голову целому народу мысль, будто бы немцы – лучше, чище, умнее других народов… Если ты читал о войне, ты должен знать, чем она закончилась…
Уолтер думал, наморщив лоб.
– Лион, – начал он после непродолжительной паузы, – я не совсем понимаю…
– Тогда объясню, – прервал его тот, – когда ты впервые попал в этот дом, ты во всем винил англичан…
– Но ведь именно они оккупировали Ольстер! – со всей горячностью, на какую только был способен, воскликнул мальчик.
– Это не делает им чести, – согласился Хартгейм, – Но это совсем не значит, что следует обвинять огульно всех англичан, будто бы они – плохие, а все ирландцы – хорошие… Так недолго превратиться в наци… Только ирландского…
– И начать обстрел Лондона ракетами класса «земля-земля»? – с улыбкой спросил Уолтер. – А потом организовать где-нибудь за северной оконечностью острова образцово-показательный концлагерь, что-нибудь вроде Нью-Маутенхаузена, и содержать там несчастных британцев?
И мальчик мстительно, как, во всяком случае, показалось приемному отцу, заулыбался.
Лион явно не ожидал такой реакции-перевертыша.
– Нет, я не то хотел сказать… Давление всегда порождает противодействие – и это понятно. Британцы действительно во многом виноваты перед твоей родиной… Но ведь не все виноваты! В чем, например, виноват перед Ирландией директор твоей школы, мистер Клиффорд? Кстати, как ты его находишь?
Подумав, Уолтер произнес:
– Нормальный джентльмен…
– Вот видишь… А ведь он – англичанин…
Такие разговоры происходили едва ли не каждый вечер, и постепенно мальчик стал склоняться к тому, что Лион во многом прав.
Лион даже подумал, что Уолтеру стоило бы прочесть некоторые мысли покойного Ральфа из заветной тетради в истертом переплете, однако, хорошенько поразмыслив, решил отложить это…
Все шло своим чередом, без вспышек гнева, без лишних, по большому счету – никому не нужных – эмоций, но, надо сказать и без проявлений со стороны детей особой привязанности (не говоря уже о чем-то большем), пока в доме Хартгеймов не произошло событие, в корне изменившее к Лиону и Джастине отношение их приемных детей…
В жизни каждого нормального подростка наступает такой момент, когда ему обязательно хочется соприкоснуться с чем-нибудь загадочным и таинственным.
Одни начинают разыскивать «дома с привидениями» или «злыми духами», другие берутся за изучение шарлатанских книг по «черной» и «белой» магии, третьи принимаются за раскопки газонов под окнами родного дома, в надежде отыскать клад, зарытый «самим королем Артуром».
Такая вот неизбежная потребность в таинственном и неизведанном однажды проснулась и в Уолтере, и он, как и должно было произойти, быстро заразил ее свою младшую сестру.
Как-то вечером, когда уже было совсем темно, Уолтер и Молли вернулись домой, перепачканные свежей глиной.
Джастина окинула их удивленным взглядом.
– Ну и ну, – произнесла она, – где вы были?
– На кладбище, – последовал ответ.
Лион тогда еще подумал, что он, наверное, ослышался.
– Где, где?
– На кладбище…
Хартгейм подумал, что они, наверное, повадились ходить на кладбище старых автомобилей – что ж, если подросток интересуется техникой, это вполне объяснимо.
Однако следующая реплика парня развеяла все сомнения по этому поводу.
– Мы были на старом кладбище святых Петра и Павла, что за городом, – объяснил Уолтер, переодеваясь.
– Вот как?
– Да.
– Но зачем?
Мальчик неопределенно хмыкнул.
– Интересно…
Пожав плечами, Лион как можно безразличнее ответил:
– Честно говоря, даже не представляю, что интересного можно увидеть на кладбище… И не понимаю, почему вы так перепачканы глиной? Вы что – раскапывали могилы? – неуклюже пошутил он.
Помыв руки, Уолтер уселся за стол.
– Нет. До этого еще не дошло…
– Что ты такое говоришь! – воскликнула Джастина, – Это же кощунство!
Уолтер, ничего не отвечая, с аппетитом принялся за ростбиф.
Джастина и Лион, словно по команде, переглянулись.
Нет, положительно это было для них новостью.
– Так почему же вы так грязны?
– Кладбище старое, за ним давно никто не ухаживал, – вступила в беседу Моли, – и нам пришлось долго пробираться через разные препятствия…
Старинное кладбище Петра и Павла находилось милях в четырех от того квартала, где жила семья Хартгеймов. Оно было не то что старым – старинным; первые захоронения датировались, едва ли не с эпохи первых Тюдоров, и, вполне понятно, что там давно уже никого не хоронили – наверное, в последний раз не позднее, чем в начале прошлого века.
Конечно же, этот погост мешал растущему городу, но по английским законам ни одно кладбище не может быть снесено, сколь бы старым оно ни было, ни один прах не может быть потревожен.
Лион, внимательно посмотрев на мальчика, а затем – на его сестру, сказал в недоумении:
– Честно говоря, Уолтер, от тебя я этого никак не ожидал…
– Чего именно? – спросил он, пытаясь разрезать толстый ростбиф ножом.
– Того, что ты изберешь для себя столь странное и малообъяснимое с точки зрения нормального человека времяпрепровождение…
Мальчик лишь передернул плечами.
– А чего же тут странного?
Ответ этот прозвучал столь независимо, что Лион поневоле прикусил язык.
Уолтер, наконец-то расправившись с ростбифом, пояснил:
– Не знаю почему, но это кладбище сразу же чем-то очаровало меня… С первого взгляда…
– Не понимаю, чем кладбище может очаровать, – заметила Джастина.
– Мы с Уолтером бродим и читаем эпитафии, – поспешила пояснить Молли.
– Эпитафии?
– Да, – ответила она, – и между прочим попадаются очень любопытные… Вот, например: – и она принялась цитировать по памяти: – Тут погребен прах барона… – фамилия стерлась, и мы не сумели ее разобрать, – сказала девочка с виноватым видом, – кавалера ордена подвязки, кавалера ордена Золотой Шпоры, прусского Черного Орла, испанского Солнца, депутата Палаты Лордов, посла в Нидерландах…??? лакея его Джека Томпсона…
Лион улыбнулся.
– Да, действительно, любопытно… Я думаю, что вскоре вы выучите все эпитафии наизусть…
– Кладбище большое – так что не скоро, – загадочно ответил Уолтер.
Они еще немного поговорили на отвлеченные темы, после чего Уолтер и Молли, пожелав своим новым родителям спокойной ночи, отправились спать.
Ни Лион, ни Джастина тогда не придали этому разговору должного значения.
И, как выяснилось впоследствии – всего через несколько дней – очень зря…
Молли немного покривила душой, когда сказала Лиону, что ее с братом интересуют исключительно эпитафии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41