Сейчас имело значение только одно: если я не встану с постели, ко мне будут плохо относиться. Но я непременно разыщу этого Дона, кто бы он ни был, и доведу до его сведения свой отказ.
Я так замерзла и так хотела спать, что, вероятно, умерла бы от шока, если бы меня заставили, скажем, принять душ. А еще я боялась зажечь свет, чтобы Чаки не проснулась и не начала снова со мной разговаривать. Так что я в темноте натянула на себя одежду, которую вчера вечером просто бросила на пол, и поплелась в ванную, чтобы почистить зубы. Но там было занято. Пока я дожидалась, когда ванная освободится, та сумасшедшая лунатичка с фонариком появилась снова.
– Встали? Вот умница, – сказала она. – Извините, что пришлось знакомиться с вами при таких обстоятельствах. Я – Моника, одна из ночных медсестер.
Мне пришлось переложить зубную щетку в другую руку, чтобы поздороваться с ней. Она показалась мне симпатичной и по-матерински доброй, то есть совсем не похожей на мою маму.
Дверь в ванную наконец открылась, и в облаке запаха «Блю Стратос» выплыл Оливер Сталин. На нем были только брюки, а на полном плече висело полотенце. Можно было смело сказать, что он на девятом месяце беременности. Его огромный, голый, поросший седыми волосами живот, казалось, живет своей собственной жизнью. Оливер подмигнул мне и сказал: «Почистить перышки? Ванная к вашим услугам».
Неохотно побрызгав на себя водой, я потащилась вниз по лестнице. Я была настроена очень решительно: отыскать этого самого Дона и выполнить тягостную обязанность – отказаться от почетного права готовить завтрак.
Как только я вошла в убийственно холодную кухню, ко мне сразу бросился плотный человечек средних лет в шлеме танкиста. У меня снова возникло чувство, что я наглоталась галлюциногенов.
– Молодец девочка, встала… – запыхавшись, сказал танкист. – На мне – пудинг, а вы займитесь сосисками, ладно?
– Вы – Дон? – удивленно спросила я.
– Ну а кто же еще? – с некоторым раздражением ответил он.
Я была смущена. Дон, оказывается, тоже пациент, я его видела вчера несколько раз. Он был один из этих – в коричневых джемперах. Как же это вышло, что он выбился в лидеры? Я была так удивлена, что спросила его об этом.
И он поведал мне то, о чем я уже и сама догадывалась. Все в лучших традициях клиники Бетти Форд: пациенты Клойстерса делали большую часть хозяйственных работ сами.
– Это – чтобы привить нам чувство ответственности и взаимопомощи, – сказал он, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. – И я – главный в этой группе потому, что я здесь уже шесть недель.
– А всего сколько групп? – спросила я.
– Четыре, – сказал Дон. – Завтраки – это мы. Еще есть ланчи, обеды и ужины.
Я начала было объяснять ему, что не могу быть в этой группе. И вообще ни в какой. У меня аллергия на работу по дому, и, кроме того, я вообще не больна. И все, что надо знать про ответственность и взаимопомощь, я знаю. Но Дон недослушал.
– Нам бы лучше поторопиться, – сказал он. – Они спустятся с минуты на минуту, голодные, как волки. Пойду принесу яйца.
– Но…
– И следите за Эймоном, – спохватился он, – не то сожрет весь бекон! – И он умчался прочь. – Очень неразумно назначать ОБЖ в группу по завтракам, – бросил он через плечо.
– Что это такое – ОБЖ? – крикнула я ему вслед.
– Обжора, – ответил сдавленный голос.
Я обернулась и увидела Эймона. Не знаю, почему я раньше его не заметила. Он ведь занимал половину кухни. А голос у него был сдавленный оттого, что он набил рот хлебом, откусив добрую половину буханки.
– Донесете на меня? – Он смотрел на меня собачьими глазами и поглощал кусок за куском.
– Донесу? – воскликнула я. – Зачем мне на вас доносить?
– Почему бы и нет? – Он казался уязвленным. – Вам следует заботиться обо мне, помогать мне преодолеть вредные привычки. И я должен вам помогать.
– Но вы – взрослый человек, – смущенно заметила я. – И если вам хочется съесть кусок хлеба, которого хватило бы на целую семью… – я сделала паузу и потрогала хлеб, – если вам нужен черствый кусок хлеба, которого хватило бы на целую семью, то… это дело ваше.
– Хорошо же! – воскликнул он воинственно. – Тогда я съем.
Опять я невпопад! Я всего лишь хотела быть любезной.
– Ум-м! – Он метнул в меня победоносный взгляд, запихивая в рот очередной кусок хлеба. – Сейчас еще один съем!
И он вызывающе принялся за вторую буханку. То есть на моей памяти она была вторая. Сколько он успел их съесть до моего прихода, один бог знает. В коридоре послышались шаги. Дон вернулся. За ним следовал Сталин, и у обоих в руках была куча картонных контейнеров с яйцами.
– Эй, ребята… – Дон почему-то очень расстроился, увидев, что хлеба больше нет.
Он в ярости повернулся ко мне:
– Что здесь происходит? Послушайте, Рейчел, он съел весь хлеб, не осталось даже на тосты! – голос его становился все выше и выше и достиг апогея на слове «тосты». Оно было произнесено так, что стекла задрожали.
Я почувствовала себя больной, пришибленной, выбитой из колеи. И это отдых? Я даже на работу так рано никогда не вставала. Если бы я знала, что хлеба больше нет, я бы, наверно, остановила Эймона. Теперь все будут меня ненавидеть…
– Извините, – пробормотала я, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать.
– Да ничего, – добродушно утешил меня Дон. – Его сам дьявол не остановит.
– Извините, – повторила я, еще раз взглянула на Дона полными слез глазами и захлопала мокрыми ресницами. Инцидент был исчерпан.
– Не беспокойтесь, – продолжал Дон. – Он каждое утро это делает. Все уже привыкли, что тостов нет.
Потом он стал разбивать яйца в миску. Было еще слишком рано, чтобы спокойно смотреть на тридцать три разбитых яйца. Мой желудок взбунтовался.
– Вам плохо? – встревоженно спросил Сталин.
– Конечно, ей плохо! – заявил Дон. – Ты что, не видишь, идиот? Девушке плохо. Ради бога, дайте ребенку сесть!
Дон засуетился, забегал, поскользнулся на упавшем ломтике бекона, чуть не сбил нас с ног, но в конце концов усадил меня на стул.
– Позвать медсестру? Эй, позовите медсестру! – велел он Сталину и Эймону. – Сожмите голову ладонями… то есть, я хотел сказать, коленями.
– Нет, нет, – слабо запротестовала я, – это просто яйца… К тому же я недоспала…
– У вас часом не похмелье, а? – спросил Сталин.
Ну и вопрос! Дон был шокирован.
– Разумеется, у ребенка никакое не похмелье…
Он приблизил свое пухлое обеспокоенное лицо к моему:
– Ведь правда?
Я помотала головой.
– Вот видишь! – победоносно взглянул он на Сталина.
Позже я узнала, что Дону сорок восемь, что он «убежденный холостяк» и живет с мамой. Признаться, узнав об этом, я ничуть не удивилась.
– А вы случайно не залетели? – спросил тогда Сталин. – Моя Рита смотреть не могла на яйца, когда носила первых четверых.
– Нет, я не беременна.
– Откуда вы знаете?
– Просто знаю и все.
Не думает же он, что я буду обсуждать с ним свой менструальный цикл!
Итак, завтрак приготовили Дон, Эймон, Сталин и еще один паренек, которого я видела сто лет назад, то есть вчера. Я же сидела на стуле, отхлебывала воду из стакана и старалась глубоко дышать, чтобы не стошнило. Оказалось, что парнишку зовут Барри. Это он вчера в столовой ругался с Сейди.
Перед самым завтраком я сообразила, что скоро увижу Криса, а между тем совершенно не накрашена. Усталость, тошнота и пережитые унижения не помешали мне обеспокоиться. Но только я собралась отползти к себе в комнату, чтобы положить на лицо хоть немного румян и подкрасить глаза, как мне преградила дорогу приветливая медсестра Моника. Вот-вот начнется завтрак, и я никуда не уйду, пока он не кончится.
– Но… – слабо запротестовала я.
– Скажите мне, что вам нужно взять из вашей комнаты, и я принесу, – предложила она с теплой, но весьма твердой улыбкой.
Разумеется, я не смогла сказать ей, что мне нужно. Мало ли что она подумает. Так что я проскользнула в столовую, низко склонив голову, чтобы Крис не разглядел моего лица без грима и не понял, какая я на самом деле страшненькая. Весь завтрак я просидела, не поднимая головы.
Они все были такие жизнерадостные! И это несмотря на отсутствие тостов.
– Тостов нету? Опять? – засмеялся Питер.
Вероятно, он засмеялся бы, даже если бы услышал, что его дом сгорел до основания и вся семья погибла в огне.
– Опять нету тостов, – заметил еще чей-то голос.
– Опять мы без тостов.
– Тосты снова накрылись, – новость поползла дальше вдоль стола.
– Эта жирная свинья Эймон! – с горечью пробормотал кто-то. Я с удивлением поняла, что это Чаки.
Поскольку подавали тошнотворные яйца с беконом и сосиски, я почти ничего не ела, что, безусловно, было к лучшему. Я чувствовала себя такой уставшей и измочаленной, что только поздним вечером сообразила, что на завтрак не дали никаких фруктов. Ни кусочка. Ни единого ушибленного яблока, почерневшего банана, уж не говоря о богатом выборе тропических фруктов, на который я так рассчитывала.
18
Я целый день не могла войти в колею. Меня мутило, кружилась голова, и вообще, я так и не проснулась окончательно.
Мысли о Люке не оставляли ни на минуту. Я слишком устала для того, чтобы четко сформулировать что-то, но боль, подобно зуммеру, постоянно сверлила мозг. Все казалось странным и враждебным, словно я на другой планете.
После отвратительного завтрака мне пришлось отмывать от жира несколько больших сковородок. Потом я все-таки добралась до своей комнаты и посвятила минут двадцать макияжу. Руки не слушались.
При недосыпе у меня на лице проступают пятна красноватой сыпи. Их очень трудно замазать. Даже если бы я наложила на эти места тонны тонального крема, кожа все равно шелушилась бы, обнажая красноту. Несмотря на все старания, цвет лица у меня был, как у покойницы.
Я спустилась вниз, изобразив на лице вымученную улыбку, и тут же нос к носу столкнулась с Мисти О'Мэлли. У нее физиономия была весьма кислая и совершенно не накрашенная. Мое лицо напоминало глазированное яблоко. Мы друг друга стоили.
Ко мне подлетел Дон и схватил меня за рукав.
– Вы помыли руки? – взволнованно спросил он.
– Зачем?
– Потому что сейчас начнутся занятия по кулинарии! – заверещал он, выпучив глаза. – По субботам, с утра – час хобби!
Иллюзия того, что все острые углы сглажены и к моим нуждам отнесутся с пониманием, улетучилась. Я снова почувствовала себя глубоко несчастной. От урока кулинарии до, например, плетения корзин и склеивания картонных коробочек – один шаг.
– Это очень занятно, – сказал кто-то рядом, когда нас загнали в кухню и выдали нам фартуки.
– Бетти вам понравится, – пообещал мне кто-то.
Бетти, преподавательница кулинарии, оказалась ослепительной блондинкой, которая, видимо, пользовалась всеобщей любовью. Сталин, например, схватил ее в объятия и закружил в вальсе.
– Дорогуша моя! – воскликнул он. Кларенс толкнул меня локтем в бок.
– Ну разве она не прелесть? – прошептал этот полудурок. – Что за чудесные волосы!
– Ну, начнем, пожалуй! – Бетти хлопнула в ладоши.
И мы уже собрались начать, когда вдруг вошел доктор Биллингс, поманил пальцем Эймона, плотоядно поглядывавшего на кулек изюма, и увел его.
– Куда это он его? – спросила я Майка.
– Ему не разрешают печь, – пояснил Майк. – На прошлой неделе он озверел и слопал целый тазик теста… Даже испечь не успели.
Видимо, ему больно было вспоминать об этом.
– На это смотреть было невозможно! – сказал он.
– Просто жуть! – согласился Сталин, передернувшись. – Напоминало кормление зверей в зоопарке. Я потом ночь не спал.
– И где же он сейчас? – спросила я. Мне что-то не понравилась та властность, с которой увели Эймона.
– Не знаю, – пожал плечами Майк. – Вероятно, занимается чем-нибудь другим.
– Может, пиво варит, – предположил паренек Барри.
Это вызвало взрыв хохота. Они лупили себя по ляжкам и ржали:
– Пиво варит! Самое оно!
– Или… или… – Кларенс так хохотал, что не мог договорить, – или дегустирует вина, – ему наконец удалось закончить фразу.
Коричневые джемперы бились в конвульсиях. Они просто визжали от радости. Им приходилось держаться друг за друга, чтобы не упасть.
– А я бы съел миску теста, если бы мне за это разрешили дегустировать вина, – хрюкнул Майк.
Новый приступ истерического хохота.
Я не смеялась. Я мечтала лечь и заснуть надолго. И еще мне совсем не улыбалось что-нибудь выпекать. Они радостно смеялись и подкалывали друг друга, а мне хотелось умереть. Я, конечно, слышала, о чем они говорят, но их голоса как будто доносились издалека.
– Я испеку потрясающий хлеб, такой, какой я ел в Исламабаде, – пробормотал едкий Фергус.
– А у тебя есть какие-нибудь экзотические специи? – спросил Винсент.
– Нет, – признался Фергус.
– Ну тогда это будет совсем не тот хлеб, что ты ел в Тимбукту.
Фергус отвернулся, глаза его стали абсолютно пустыми.
– Видела бы меня сейчас моя женушка! Ах-ха-ха! – громыхал Сталин, отмеряя нужное количество сахарного песку. – Я дома даже чайник ни разу не вскипятил.
– Не удивительно, что она держала тебя в черном теле, – послышался голос Мисти О'Мэлли.
Все зашушукались: «О, Мисти пришла!», но весьма добродушно. Только агрессивный Винсент заметил:
– Это не потому, что он не готовил, а потому, что он ей ребра ломал.
У меня зазвенело в ушах, мне показалось, что я сейчас потеряю сознание. Нет, этого быть не может! Сталин – такой милый, дружелюбный человек. Он не мог никому ребра ломать. Должно быть, Винсент шутит. Но на сей раз никто и не подумал засмеяться. Все замолчали. Прошло довольно много времени, прежде чем разговор возобновился. Сталин же не произнес больше ни слова.
Меня по-прежнему мутило. Как после качки на корабле. К счастью. Бетти была со мной очень мила. Она спросила, что я хотела бы приготовить.
– Что-нибудь попроще, – пробормотала я.
– Как насчет булочек с кокосом? Их можно испечь с закрытыми глазами.
Это мне как раз подходило.
– Я думал об этом блюде всю неделю, – сияя, заявил Майк и указал на картинку в поваренной книге, – это татин.
– А что это такое? – поинтересовался Питер.
– Такое французское блюдо. «Перевернутый пирог» с яблоками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67