Обоим этого хотелось, но Клодин иной раз упрямилась, и приходилось добиваться своего и лас кой и таской, только я ведь знал, что в конце концов получу свое, и оттого было еще слаще.
Мы уже несколько недель играли в мужа и жену, я пообвык и стал даже подшучивать над ней, и вот однажды вечером, по дороге из лесу, я спросил - а с моим корешом Элфи ей тоже было так хорошо?
Клодин остановилась под фонарем и посмотрела на меня очень серьезно.
- Сказать тебе, Майкл? Сказать? - И, не дожидаясь ответа, про должала:-Так и быть скажу. У нас с Элфи Ботсфордом ничего та кого не было. Ни разу. Хочешь верь, хочешь нет, но я говорю правду. Он ни разу не посмел. Сперва попытался, а я не далась (меня так мама учила), и он больше не пробовал, только унылый стал, угрюмый. Так что сколько времени мы с ним гуляли, а до этого не дошло.
Меня пот прошиб. Вот когда до меня доперло, что это значит - «у нас все слажено»: ведь если у нее ничего такого не было с Элфи, стало быть, я сам попался в ловушку, которую расставил ей. Теперь трудно сказать, кто кого старался поймать, но сейчас мы попались оба, это уж наверняка. Клодин взяла меня под руку и склонила голову мне на плечо, можно подумать, на нас сейчас прямо с небес польется колокольный звон. Мы шли мимо очереди на автобус, и мне казалось, люди оценивают нас каждый на свой лад и думают: вот и еще одна милая молодая парочка скоро пойдет к алтарю. В сумерках какой-то старый хрыч радостно ухмылялся, глядя на нас, а меня так и подмывало показать ему нос и сказать: «Как бы не так, папаша». Но я сжал локоть своей подружки, и едва нас укрыла тень живой изгороди, поцеловал ее.
- А я-то иду и удивляюсь, что это ты такой смирный,- сказала она.- Ну что, теперь доволен?
- Это точно, крошка.
- Пойдешь к нам сегодня, Майкл?
- Да нет. А то пропущу последний автобус.
- Устал?
- Вот еще!
Но показываться у нее дома я не собирался, тогда уж мне ходу назад не будет: понравлюсь ее родителям, считай, все равно что мы помолвлены - нет уж, это не по мне! Кругом все как очумели, пошли жениться в девятнадцать лет, жуть да и только, а я как подумаю, до чего Клодин все это принимает всерьез, иной раз прямо поджилки трясутся. Будто меня" тащат к люку, до него уже рукой подать, и я скачусь прямо в консервную машину, а она выбросит меня на другую сторону вместе с Клодин в банке с этикеткой: «Идеальный брак». Я и сам не знал, почему меня такой страх берет, хотя в мои годы, наверно, так и положено. Может, я не хотел себя связывать, ведь вот же не связывала себя ничем таким моя мать. Она была женщина свободная, независимая, такие, если только не вышли замуж, верят, что и вправду равны с мужчиной. Мы с ней не очень-то делились своими планами и потому отлично ладили. Когда-то, девчонкой, она была очень тоненькая, а теперь, под сорок, располнела. Мужчины по-прежнему вились вокруг нее, но домой она редко их приводила. А если приводила, я держался подальше: как-то было неловко - ведь она получала от них то, что я так неутомимо отдавал Клодин.
Три занятия поглощали меня: чтение, работа и постель, и всем трем я предавался как мог, сколько хватало времени и сноровки. Но теперь я начал чувствовать, что слишком крепко связал себя с Клодин, и тут-то понял - от чтения хороших книг еще не станешь мудрым. Раз можно читать и ничему не научиться, значит, и это вроде обман: выходит, и в хорошие книги прячешься от жизни: все равно как в книжонки про секс и гангстеров, смех да и только. Сперва я чуть не бросил читать, решил было - это и есть лекарство от болезни, названия которой я не знал, да передумал: лучше уж брать побольше от жизни и заодно больше у нее учиться. Мол, в чувствах моих, конечно, сумбур, но я уж во всяком случае не спятил. А на самом деле из всего этого видно, насколько я потерял голову, хотя, воображая, будто я в здравом уме, я перестал изводиться и по крайней мере почувствовал, что я пуп земли.
На фабрике мной не слишком дорожили, скорее терпели, хотя, уж наверно, я стоил тех восьми фунтов, которые мне вручали каждую пятницу. Я таскал тюки материй со складов в закройные цеха, а иногда грузил готовую одежду на машины, которые подъезжали к складу. Одно было хорошо в моей работе: одежда доставалась мне по своей цене, а иной раз и бесплатно - когда у меня хватало духу нахально пронести ее под комбинезоном. Работал я спустя рукава, но однажды предложил, как побыстрей переправлять ткани из одного отдела в другой, тут начальство поняло, что я парень башковитый, и главный управляющий спросил - может, я хочу перейти в контору. Уоллес Толкач, в прошлом майор,- рыжие усищи, рожа свирепая,- он, конечно, не сомневался, что я обрадуюсь случаю выдвинуться, и порядком удивился, когда я, в точности подражая ему, отрывисто пролаял - дай подумать.
Толкач явно был огорошен и разозлился, а я пошел грузить очередную платформу, и меня прямо трясло от напряжения, хоть я и привык обмозговывать всякие хитрые махинации, но не так-то просто было взвесить все «за» и «против». Работа будет чистая, денег больше, рабочий день короче, но даже подумать страшно, как все это подействует на Клодин. Она поверит, будто я способен преуспеть, а значит, будто я-то ей и нужен. Через неделю-другую не миновать помолвки, а если я откажусь, она больше не подпустит меня к себе. Ну, и я сказал себе и вряд ли ошибся: уж наверно Толкач решил, что это нахальство с моей стороны еще о чем-то там раздумывать и если даже я теперь соглашусь, не видать мне этого места как своих ушей: у Толкача, у старого вояки, все должны ходить по струнке, а я для этого не гожусь. В конце концов я совсем ушел с фабрики и решил подыскать другую работу.
Клодин была вне себя, все равно как если бы я не согласился на помолвку -вот легкомысленный лентяй, ни на одной работе не может удержаться.
- Просто я хочу найти место получше,- говорил я, сидя у нее в общей комнате как-то вечером, когда родители ушли из дому.- Это ведь было хуже некуда, я думал, тебе не нравится, что я там работаю. Теперь найду что-нибудь поинтересней, может, даже в конторе.
Она подсела ко мне на диванчик.
- Ох, Майкл, вот бы замечательно. Тогда я бы вправду поверила, что ты человек серьезный. Надо поглядеть в «Ивнинг пост», в отделе спроса. Я тебе помогу.
Она пошла в кухню и вернулась с газетой, держала ее точно огромную простыню, в которую собралась меня запеленать.
В этот вечер нас обуяла нежность, мы сидели рядышком и мило вались, но лечь не посмели: а вдруг раньше времени нагрянут родители. Тайные эти ласки сближали нас больше, чем полная свобода в лесу. Я ушел, унося в бумажнике адреса шести различных фирм,- я искренне пообещал побывать во всех завтра же с утра пораньше.
Я ничего не стал решать, я думал о далеком будущем, а покуда предоставил все судьбе. И когда она решала за меня, я жаловался и ругался, но это не беда, все равно дело сделано и обратно хода нет. Раз я не могу ничего изменить к лучшему, пускай все идет как идет. И потому я рано научился не горевать попусту о том, чего не поправишь,- надо, мол, было поступить не так, а эдак и теперь мне жилось бы куда лучше.
Я сдержал слово: надел лучший из своих украденных на фабрике костюмов (вздумай я купить его в магазине, пришлось бы выложить двадцать гиней) и в половине десятого зашел по первому объявлению. Выглядел я неплохо - росту во мне метр восемьдесят, и, хотя после школы я не больно надрывался на работе, жиром я не оброс. Вернее сказать, я так усердно выпускал пары с Клодин и столько миль вышагивал с ней каждую неделю, что был даже худым, и, пожалуй, из-за этого, не считая всего прочего, могло показаться, будто я - парень не дурак. И держался я так, словно был года на два старше своих лет, тоже, наверно, оттого, что много упражнялся с Клодин да притом беспокоился, как бы мне с ней не запутаться вконец, так что потом и не вырвешься. По лицу сразу видно было - хлопот у человека по горло, я заметил это выражение в зеркале однажды поутру, перед бритьем, и так как оно вполне меня устраивало, решил его всячески сохранять, хотя вообще-то оно мне вовсе не свойственно. Вот, наверно, почему меня взяли уже во втором месте, куда я пришел по объявлению - в контору Питча и Блендера, агентов по продаже недвижимости.
От прежней моей работы меня теперь отделяла глубокая пропасть. На новом месте мне никогда не приказывали. Меня просили - хотя, попробуй я отказаться, выкинули бы в два счета, как и с любой самой захудалой работенки. Но я раздувался от гордости, и, когда в первый день встретился после работы с Клодин, в глазах ее стояли слезы чистой радости. Справившись с волнением, она стала меня поучать: на новом месте надо быть «услужливым», «старательным», никогда не опаздывать, всегда чисто одеваться. Это все очень даже прекрасно, сказал я ей, но меня то и дело посылают в соседнюю забегаловку за чаем и кофе, так что костюм мой весь в пятнах и подтеках, точно карта луны, а это мне не больно нравится.
Но работа была такая легкая, что я остался, и через несколько недель меня уже не посылали за чаем - наняли еще одного парнишку. Я размножал на стеклографе подробные описания домов, продающихся в Ноттингеме и в окрестностях, а когда мисс Болсовер уходила завтракать (тут это называлось завтраком, а не обедом), садился за ее стол и отвечал на телефонные звонки. В рекордно короткий срок я стал говорить куда правильней прежнего. Первые месяцы я как мог изображал молчальника, вслушивался в разговоры вокруг и подражал речам и повадкам хозяина - мистера Уикли.
Теперь, наверно, надо бы показать, как я страдал оттого, что пе решел с одной «ступени» на другую, как взволнован был, что вместо кабестана или ткацкого станка управляюсь с пишущей и копировальной машиной. Может, следует сказать, как тут одевались, как сыпали остротами, как толковали о недвижимости и деньгах, как удачно женились и выходили замуж и тратили по фунту на стрижку и по пять шиллингов на чашку кофе. Но все это меня мало трогало - во всяком случае, не помню, какое это произвело на меня впечатление. Когда плывешь по морю, думаешь только о том, как бы не нахлебаться соленой воды. И смотришь только на горизонт, даже если он всего в нескольких футах, на гребне ближайшей волны.
Однако при встрече со своими дружками, которые по-прежнему в поте лица трудились на фабриках, я сразу же начинал говорить их языком, по-простецки, так же, как все у нас в Рэдфорде,- хотел показать, что не поддался чистоплюям, с которыми меня свело мое неодолимое своенравие. Но зря я напускал на себя это покровительственное добродушие, фальшивил и прикидывался, будто ничего не изменилось,- конечно же, все изменилось, и уже ничего тут не поправишь: мне отвечали ехидными улыбочками, холодными взглядами, а то и вовсе посылали куда подальше.
На рэдфордский лад, как самые неотесанные парни, я нарочно говорил при Клодин, чуял, что она воображает, будто, раз я стал продвигаться по службе, значит меня теперь можно заманить и в другую ловушку. В такие минуты я прикидывался отпетым невежей и тупицей, и тогда она глядела на меня с неприкрытым отвращением, казалось, сердце у нее обратилось в ледышку. Временами это была единственная моя защита - лишь тоненький красный ручеек живой крови отделял меня от добропорядочных кисляев. И все-таки по всем законам сердца (а я и по сей день не знаю, каковы они есть) я должен признаться, что был влюблен в Клодин.
Что-то такое иногда проскальзывало в ее лице, и уж если она что задумает, непременно так и получалось, да еще она вечно приставала с поучениями и вечно была права - из-за всего этого мне казалось, она куда старше меня, старше, чем сама говорит, и меня все это прямо в ужас приводило, иной раз на ночь глядя бросало в холодный пот. На самом деле мне это только мерещилось, но мысль эта засела во мне накрепко, и часто казалось - люди смотрят на нас и думают: чего ради такой молодой, а гуляет с эдакой теткой. Но заниматься с ней любовью было просто замечательно, и, надеюсь, она тоже так считала, и скоро мы и вправду почувствовали, что все эти рощи и поля, которые мы знали теперь назубок,- наши и мы здесь хозяева. Я был как в раю, и блаженству моему мешали только ее приставанья, чтобы я продвигался по службе. Уж не знаю, откуда она этого набралась, во всяком случае не от своих родителей: оказалось, ее мать - член коммунистической партии, а отец - шофер грузовика, и его вообще ничто на свете не интересует, лишь бы получать свои двадцать фунтов в неделю, а там хоть трава не расти. Но приставучее настроение находило на Клодин нечасто, и, пока я был начеку, я вполне мог с ним управиться.
Но потом она принялась наседать на меня, что пора откладывать деньги, и это уж совсем встало мне поперек горла. Тут я испугался всерьез - не потому, что был неспособен на это, а потому, что понимал, к чему она клонит. По правде сказать, я откладывал деньги уже четыре года - с тех самых пор, как начал работать, только она про что не знала, сказать ей было все равно что сунуть голову в петл Я по природе человек бережливый. Откладывал я очень аккуратно и втайне от всех: стоит проболтаться матери и она нет-нет да и попросит взаймы. А разве станешь напоминать матери о долге? Разве возьмешь у нее деньги, если она и вздумает возвращать? Вот я и помалкивал. Денег накопилось не так уж много, чуть побольше сотни фунтов, но я дрожал над ними, как последний скупердяй, хотя и не знал еще, на что их пущу. И вот когда Клодин попросила - начни мол откладывать деньги, я испугался: а вдруг, захочу похвастать или доставить ей удовольствие и проболтаюсь.
Только однажды я коснулся своих сбережений: за двенадцать фунтов купил шикарный большой запирающийся портфель свиной кожи и каждое утро ходил с ним на службу. В нем всегда лежала какая-нибудь хорошая книга, взятая задаром в библиотеке, и поглубже припрятанный номер «Таймса». Почитывал я и книги по архитектуре и землемерной съемке - не то чтобы надеялся чему-то научиться я сдать экзамены, просто надо же представлять, о чем все вокруг рассуждают. Поначалу казалось, я брожу в потемках, что ни услышу - ничего не понимаю. Я всегда до смерти боялся темноты, но на этот раз был уверен, что сумею из нее выбраться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51