Я взял стоявшую у двери бутылку молока, вошел за мисс Болсовер в жалкий домишко в ложнотюдоровском стиле - и на меня пахнуло спитым чаем и отсыревшей обивкой. Мисс Болсовер усадила меня на мягкую плюшевую тахту, а сама засуетилась в кухне, но дверь была отворена, и теперь, когда она сняла пальто, я любовался ею, как нередко бывало в конторе. Чудно: пока работаешь рядом с людьми, они вроде и не смотрят в твою сторону, а как тебя выставят за дверь, тут-то тебя и замечают.
Она вернулась с большим серебряным подносом - принесла чай и какое-то фигурное печенье на тарелке.
- Я пью без молока,- сказала она,- с лимоном.
- А где все ваши?
- У меня только брат, он вчера уехал на три недели в Австрию на машине. Он страстный лыжник. Но когда он здесь, я тоже не часто его вижу.
- Одинокая у вас жизнь.
- Да, Майкл, но мне так нравится. Я постоянно бываю в театре, на концертах. А дома читаю, пишу письма, смотрю телевизор. По-моему, жизнь прекрасна и увлекательна.
- И по-моему,- сказал я.- Я тоже много читаю. Люблю книжки. И еще девушек, но моя подружка дала мне отставку - из-за того, что меня уволили.
- Неужели? Сахару положить?
- Да, шесть кусков.
- А я совсем без сахара. Почему же она так? Ведь вы теперь лучше устроены. Она разве не рада?
- Да она не стала ждать, покуда я найду новое место. Она, знаете, с норовом. Но что толку огорчаться.
- Ваше счастье, что вы способны относиться к этому легко.
- Ну да легко Чуть с ума не сошел. Но сделанного не воротишь. Что ж, мне теперь до самой смерти о ней горевать?
Мисс Болсовер рассмеялась:
- Ну это вам не грозит. Но я понимаю, что вы хотите сказать.
Она замолчала, и я воспользовался случаем и отхлебнул сразу полчашки чая. Он был совсем слабый, но что поделаешь.
- Значит, и с вами такое случалось?
Она разломила печенье пополам, сунула половинку в рот - ротик-то у нее маленький.
- Пока доживешь до моих лет, непременно через это пройдешь. Мне ведь тридцать четыре.
- Вы говорите так, будто, по-вашему, это прямо старость. Моей бывшей подружке тридцать восемь. В одном она совсем, как вы: больше двадцати пяти ей не дашь. Но вообще-то она на вас не похожа - больно обыкновенная, понимаете? И уже побывала замужем, а вот фигура у. нее замечательная, прямо как у вас, очень мне такие нравятся. На прошлой неделе я был по делу в Лондоне, и выдалось часика два свободных, я взял и пошел в картинную галерею, там есть несколько замечательных картин, и на них у женщин как раз такие фигуры. По-моему, женщина только такая и должна быть.
Она сидела напротив, в кресле, краснела и улыбалась - не то чтобы ее смущала моя откровенность, сказала она, наоборот, это очень мило, но главное, приятно, что я интересуюсь искусством. А я и правда интересуюсь. Потом я заговорил о прочитанных книгах, и уж тут она убедилась - за душой у меня куда больше, чем могло показаться в конторе.
Мы сидели в нескольких футах друг от друга, между нами был плюшевый коврик, а я глядел на нее и маялся, было невтерпеж, так и подмывало стиснуть ее покрепче. Она рассуждала на серьезные темы - ее, мол, тревожат судьбы нашего мира, но хоть в нем много худого и много плохих людей, а жить все равно хорошо.. А я только и видел, как колышутся ее полные груди, обтянутые, тонким шерстяным джемпером. И знай поддакивал ей, а потом сообразил, что все время поддакивать тоже не годится. Но уже ничего не мог с собой поделать, очень это сладкий грех - слушать и соглашаться со всем, что она ни скажет.
Глаза ее влажно блестели, и я понимал: ей того и хочется, чтоб я соглашался. Однако она была совсем не дура, только казалось, что размазня, и лишняя чувствительность, конечно, шла ей не на пользу, но это больше снаружи, а на самом-то деле она очень здраво обо всем судила и много чего понимала. Я перегнулся к ней и пылко сжал ее руку. Она в ответ сжала мою - мол, и я чувствую то же самое. А потом до нее дошло, что я не только пожимаю ей руку, но и тяну к себе, и тут она вскочила с кресла и села рядом со мной на тахту.
- Вы уж, верно, поняли, что я вас люблю? - устало сказал я.
Губы мои прижались к ее губам; едва я наклонился к ней, она приоткрыла рот. Потом вскинула руки и обняла меня.
Через несколько минут мы поглядели друг на друга - я смотрел, надо надеяться, открыто и восхищенно, а она - вроде смущенно и озадаченно, но от нетерпеливого желания ее лицо совсем переменилось, прямо не узнать, как будто и не ее я видел изо дня в день в конторе.
- Я вас люблю,- сказал я.- Никого еще так не любил- Я хочу на вас жениться.
Она прижала меня к своей пышной груди.
- Ох, Майкл, не говорите так. Пожалуйста, не надо.
Ладно, не буду, решил я, а то вдруг возьмет да заплачет, котя при том, какая ее сотрясала страсть, это было бы совсем неплохо. И все-таки я повторил, что хочу на ней жениться, и так ее сжал, что она слова не могла вымолвить.
- Это будет восхитительно,- пробормотал я ей в плечо.- Восхитительно.
Мы пошли в ее спальню в шесть вечера, а вышли оттуда только в восемь утра, когда ей пора было собираться в контору. Ночь пролетела как одно мгновение… Когда я вез ее на работу, руки и ноги у меня были совсем ватные, и я пугался каждой машины.
- Вечером опять к тебе приеду,- сказал я.
- Конечно. Я буду ждать.
- И опять буду звать тебя замуж.
- Ох, Майкл, прямо не знаю, что тебе ответить.
- Просто ответь «да».
- Ты - прелесть.
Я высадил ее в сотне шагов от конторы и поехал домой. Дома было пусто, я разделся и лег в постель. Уснуть я не мог - все тело ныло, и я только диву давался, чего это меня вдруг повело на мисс Болсовер и хорошо ли это. Ну, и конечно, пускай этому конца не будет, ведь ничего подобного я никогда еще не испытывал. Может, все оттого, что мы провели с ней в постели целую ночь, но нет, наверно, дело не только в этом. Да чего тут думать, я только лежал и жалел, что ее нет рядом, и надеялся - может, день пролетит быстро и все-таки до того, как ехать к ней, я сумею отдохнуть. Незаметно я уснул - не очень глубоким, но сладким сном, так славно спится, когда знаешь, что хоть занавески и задернуты, а день в разгаре и весь город занят тяжким и скучным трудом.
Не знаю, долго ли я проспал, а потом сквозь сон дошло: кто-то барабанит в дверь. Черту нет покоя и в раю, я натянул штаны и, еще толком не проснувшись, затопал вниз по лестнице, гадая, кого же это принесла нелегкая среди дня. У черного хода, которым мы обычно пользовались, никого не было, и слава богу, Я пошел обратно, и вдруг опять стучат, теперь уже в парадную дверь. А если стучали в эту дверь, сердце у меня всегда начинало бешено колотиться и поднимался шум в ушах. Мы не привыкли, чтобы к нам стучали. Если заходила какая-нибудь соседка, она окликала мать и шла прямо в дом. Ну кто может стучать в дверь? Либо пришли из магазина за деньгами, если ты купил что в кредит, а плату просрочил, либо это полицейский, либо принесли телеграмму; так ведь мать никогда не покупала в кредит, ни она, ни я ни в чем незаконном не замешаны, и никому из нашей родни и знакомых отродясь в голову не приходило слать телеграммы, а потому и всякие официальные гости были для нас редкостью. И когда стучали, а я бывал один дома, не мудрено, что меня совсем выбивало из колеи, я прямо даже трусил.
Клодин пыталась улыбнуться, но в конце концов скорчила такую кисло-сладкую гримасу, что я так и застыл, и на минуту у меня аж язык отнялся.
- Входи,- сказал я наконец довольно бодрым тоном. Тут она бросила на меня привычно озабоченный взгляд и пошла за мной в кухню.- Рад тебя видеть,- прибавил я.
- Ври больше! - резко отозвалась Клодин.
- Конечно, рад, крошка. Снимай пальто, садись. Напою тебя чаем. Я и сам не прочь позавтракать.
- Позавтракать? Да ты знаешь, сколько времени? Уже двенадцать пробило.
- Что ж, будет сразу и завтрак и обед,- сказал я, стоя у плиты. Я разбил яйца, вылил на сковороду, кинул побольше бекону, чтобы хватило на двоих.
- Ты, видать, совсем пропащий. Чтоб в такую пору и спать! Ужас! Я всегда знала, ты чокнутый.
- Ну да, горбатого верблюда и могила не исправит, это уж точно.
Я накрыл стол скатертью, положил вилки и ножи, включил радио, дал ей сигарету, подкинул в огонь угля - так захлопотался, что и не подумал, зачем это она ко мне притопала, а она знай поет свое: до чего же я никчемный.
- Да только ты вон какой домовитый, я и не знала,- сказала она, внимательно ко мне приглядываясь.
- Просто матери часто не бывает дома, вот и приходится самому о себе заботиться.
Мы подсели к столу, но Клодин не так уж налегала на мою стряпню, как я надеялся.
- Я рад тебя видеть,- сказал я,- а все-таки что у тебя на уме?
- Кой-что имеется,- ответила она.- Сейчас узнаешь.
Я решил сострить.
- Может, ребеночка ждешь? - весело спросил я.
Клодин резко выпрямилась.
- Ах ты гад! - крикнула она.- Ты откуда знаешь?
Я подавился шкуркой бекона, кинулся к зеркалу и выдернул ее из глотки, точно солитера.
- Я не знал. Я пошутил.
- Для меня это не шутка,- сказала она и теперь, ошарашив меня такой новостью, стала есть усерднее.
- Ну, и как Элфи Ботсфорд? - спросил я.
- То есть? Ты к чему это клонишь?
Я стоял у каминной полки и злился: в такую минуту и ест. Потом сообразил: ведь она теперь кормит двоих,
- Ни к чему я не клоню. Но ты же опять с Элфи, верно?
- Не хочу про это говорить,- сказала она сквозь слезы, уплетая яичницу.
- Твое дело. Ты сама меня бросила.
Она порывисто встала, посмотрела мне прямо в глаза.
- А ты, может, еще удивляешься, Майкл Каллен, стервец ты этакий. Это ж подумать только, как ты живешь День-деньской валяешься на кровати, никак глаза не продерешь. Ни работы у тебя, ни надежд на будущее. Лодырь, паразит. Нет, теперь я вижу, с тобой мне надеяться не на что, а ведь я ношу твоего ребенка. Вот беда-то! Вот ужас! Хоть руки на себя наложить. И наложу. Некуда мне податься.
- Если ты это всерьез, так и быть, дам тебе парочку шиллингов на газ и еще подушку - будет что подложить под голову,- сказал я.
- С тебя станется,- тихо сказала Клодин; мой ответ на эту дурацкую угрозу явно ошеломил ее.
- А как же иначе, раз такое твое желание. Я так тебя люблю, на все для тебя готов.
- Может, думаешь, мне сейчас сладко?
- Не думаю, да только нечего подсовывать мне младенца, когда ты уже целый месяц гуляешь с Элфи Ботсфордом. Не разберу, чего тебе надо, но меня на эту удочку не поймаешь.
- Я думала, ты меня любишь,- сказала она.- А тебе, оказывается, на все наплевать. Получил чего хотел - и ладно. Элфи Ботсфорд до меня и не дотронулся. Он ничего такого себе со мной не позволил ни разу. Вот провалиться мне на этом месте.
Я знал, она говорит правду… почти правду. Я смотрел, как по бледной щеке Клодин сползает слеза боли и досады, и воспоминание о зрелом теле мисс Болсовер мигом улетучилось.
- А разве Элфи не женится на тебе? Переспи с ним разок, он ни о чем и не догадается.
Она села, закрыла лицо руками, и я уж было пожалел ее, но тут она взорвалась:
- Подлец ты, бессовестный. Прямо ушам своим не верю. Что же мне делать? Отцу с матерью говорить боюсь, думала, ты пойдешь со мной и мы вместе им скажем.
- Ты бросила меня в беде! - закричал я.- Скажешь, нет? А теперь я тебе опять понадобился! Не буду врать, я в тот день по тебе убивался. А ты на меня наплевала, потому что меня выгнали с работы. По-твоему, это любовь? А теперь, когда ты доигралась, когда Элфи Ботсфорд обрюхатил тебя, теперь ты приходишь ко мне и хнычешь. Да чего тебе от меня надо?
Она вскочила, будто хотела пырнуть меня ножом, но не успела и слова вымолвить, я схватил ее и поцеловал.
- Я люблю тебя. Я с ума по тебе схожу, Клодин. Я что угодно для тебя сделаю. Только скажи.
Она ответила мне поцелуем и скоро малость поуспокоилась.
Мы стояли у камина перед зеркалом, я тихонько касался губами ее щеки, она - моей.
- Я пришла, потому что ребенок твой,- сказала она.- Пойдем вечером к моим родителям. Скажем им, что мы обручились и что лучше нам пожениться скорей, ну хоть через месяц.
- Ладно,- сказал я,- только сегодня я не могу. Лучше завтра. Днем раньше, днем позже - разница не велика.
- А почему не сегодня? Чем плохо сегодня?
- У моей машины мотор барахлит,- сказал я,- а знакомый парнишка, он в гараже работает, обещал сегодня исправить, в другой день он не может,
Клодин отпрянула.
- У твоей машины? Откуда у тебя машина?
Я сказал, что купил на свои сбережения.
- Сбережения? - выкрикнула Клодин.- Это что ж, пока мы с тобой гуляли, у тебя в банке лежала такая куча денег, и ты мне ни словечка не сказал?
- Так и есть.
- Да как же теперь тебе верить? - опять взорвалась она.
- Ну-ну, потише. Надо просто верить - и все. Я думал, ты обрадуешься, что у меня машина, ан нет. Уставилась на меня, будто я преступник. Что тебе хорошего ни скажи, ты все вывернешь наизнанку. А скажу что-нибудь плохое, пожалуй, обрадуешься. Так вот, слушай. Помнишь, я тебе говорил, мой отец погиб на войне, вот, мол, почему у меня нет отца? - Я и хотел замолчать, да уже не мог, а может, по-настоящему и не хотел, сам не знаю. Клодин глядела на меня во все глаза, ждала - чем я сейчас ее огорошу.- Ну, так вот: не было у меня никакого отца, ничего я про него не знаю. Мать не была замужем, родила меня в войну от какого-то своего ухажера… Как говорится, я внебрачный, а попросту сказать, ублюдок, никудышник, самый доподлинный, чистой воды ублюдок, так что если еще когда обзовешь меня ублюдком, по крайней мере хоть раз в жизни скажешь правду. Потому что не верю я, будто ты еще ни разу не спала с Элфи. Одного не пойму: чего ради ты ко мне притопала, нагрузил-то тебя Элфи!
- Не к кому мне больше пойти, вот и пришла! - со слезами закричала Клодин.
- Ничего не пойму, гуляешь ты с Элфи или нет?
- Гуляю.
- А с пузом - так ко мне? Ладно, если хочешь избавиться от младенца, дам тебе тридцать монет.-В конторе один парень так же расщедрился для своей девчонки, и, предлагая Клодин деньги, я прямо раздулся от гордости.
О мою голову разбилась бутылка - увесистая прямоугольная бутылка из-под соуса, первое, что попалось Клодин под руку. Не долго думая, я дал ей по морде. Она заорала, и я подумал: если мы продолжим в том же духе, скоро соседи прибегут нас разнимать.
- Я пришла, потому что ребенок твой,- сказала Клодин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51