Знали, что он страшно богат, и что он не то король страны лилипутов, не то сын какого-то индусского раджи, и что он уехал поздно вечером того же дня, хотя собирался пробыть в Туберозе двое с лишним суток.
Добрые две недели после этого дня граждане Нового Эдема строили разные предположения о том, почему ехавший в их город незнакомец так и не появился в нем. Расспрашивали долго и с пристрастием шофера, возившего его, но шофер всем говорил одно и то же: крохотный джентльмен в последний момент передумал, сел в поезд и уехал куда-то на север, кажется, в Город Больших Жаб.
Эта версия стоила Падреле всей сдачи, оставшейся у него после расчета с господином Аква. Молчаливый шофер так и не рискнул положить ее на свой текущий счет, потому что она все же была слишком велика, чтобы не возбудить против него самых неожиданных подозрений, вплоть до подозрения в убийстве с целью грабежа.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, напоминающая о том, что доктор Попф заболел воспалением легких
В то время как в Городе Больших Жаб полтора десятка джентльменов, считавших себя добрыми христианами, человеколюбивыми и культурными людьми, судили Томазо Магарафа за то, что он перестал быть уродом, доктор Попф в Бакбуке только начинал поправляться после жесточайшего воспаления легких и последовавшего за ним плеврита.
Как и все очень здоровые люди, не привыкшие болеть, Попф переносил свою болезнь бурно и трудно: бредил, метался на постели, то и дело порывался встать и пойти в лабораторию, или требовал, чтобы ему подали одежду, потому что он должен ехать в Город Больших Жаб. Его приходилось в таких случаях удерживать в постели совместными усилиями совсем сбившейся с ног Береники, вдовы Гарго и госпожи Бамболи, аптекарши, которую мы имели удовольствие представить читателям в самом начале нашего повествования.
К чести обеих последних дам, мы должны сообщить, что они, узнав о несчастье, обрушившемся на семью Попф, явились без всякого приглашения и отдали себя в полное распоряжение Береники.
Чувства, двигавшие при этом вдовой Гарго, были просты и ясны, как все ее поступки. Она была полна признательности и симпатии к милому и бескорыстному доктору, сохранившему ей сына. К тому же, ничто не задерживало ее дома. Игнаца ей посчастливилось пристроить учеником на один из кожевенных заводов в Туберозе, а младший, как уже было упомянуто, находился в детском приюте.
Соображения, толкнувшие на подвиг милосердия суховатую, в меру завистливую и сварливую жену аптекаря, были более сложными. Конечно, и ее растрогало безвыходное положение, в котором оказалась молодая докторша, не имевшая в Бакбуке друзей. Вообще было бы в высшей степени неправильно и несправедливо полагать, что госпожа Бамболи была злой женщиной. Она была доброй всякий раз, когда ей позволяли обстоятельства.
Но одно только чувство сострадания не смогло бы оторвать многодетную аптекаршу от хлопот по собственному дому. Мы не можем скрыть, что ею при этом управляли и элементы тщеславия, и даже интересы корыстного характера. И для нее и для ее покорного супруга было, конечно, весьма лестно подружиться с семьей доктора, да еще, к тому же, столичного. Напомним, что, ко всему прочему, доктор Попф был сыном довольно известного журналиста, а его молоденькая супруга — подумать только! — дочерью настоящего профессора.
И все же, даже из-за столь понятного чувства тщеславия, аптекарша и ее супруг не стали бы проводить так много времени в доме занемогшего доктора Попфа. Тут действовал еще один важный побудитель, о котором сами супруги Бамболи, понятно, умалчивали. Не желая раньше времени разглашать тайну, мы отложим раскрытие этого загадочного стимула до одной из последующих глав.
А пока что вернемся к заболевшему доктору Попфу. Одной из многих забот, легших в те трудные дни на хрупкие плечи его жены, было всячески отвлекать его мысли от судьбы лилипута, которому он в Городе Больших Жаб впрыснул «эликсир Береники».
Эта задача весьма усложнилась, когда в Бакбук дошли первые отзвуки процесса Томазо Магарафа. У Попфа к этому времени кончилось воспаление легких и началось осложнение в виде мучительного плеврита. Попф очень ослабел, изнервничался, и одна мысль о том, что его имя может зазвучать в зале суда, повергала Беренику в ужас. Она представляла себе полчища бесцеремонных репортеров, которые, несмотря на болезнь доктора, начнут систематическую осаду их дома в погоне за сенсационными деталями его изобретения. Они будут ломиться в двери, лезть в окна, они будут проникать сквозь любую щель, как крысы, как клопы, как пыль. Она отлично знала характер Попфа, и ей становилось страшно: вдруг он узнает, что Магараф, выросши, стал нищим и, в довершение всего, попал на скамью подсудимых. Стива все это могло бы довести до отчаяния.
И Береника старательно отвлекала мужа от разговоров, имевших хоть малейшее отношение к Магарафу. Когда газеты запестрели отчетами о процессе, она стала складывать поступающие газеты в укромном месте, на маленьком шкафчике, стоявшем в прихожей.
К счастью, доктор Попф никогда не отличался особым интересом к газетам. Не меньшим, пожалуй, счастьем было и то, что в бреду он перепутал фамилию своего несчастного пациента и все бормотал про какого-то Марагана, который без него погибнет и который навряд ли сможет что-то такое очень важное правильно записать. Если бы достойная аптекарша услышала из его уст фамилию Магарафа, да еще в том контексте, в котором она упоминалась, госпожа Бамболи смогла бы прийти к очень далеко ведущим выводам. Но фамилия Мараган ничего не говорила этой даме. Так мадам Бамболи и не догадалась о связи, существовавшей между прогремевшим на весь мир процессом в Городе Больших Жаб и ее чудаковатым соседом.
Шли дни, и богатырский организм Стифена Попфа взял верх и над плевритом. Попф много ел, много смеялся, радуясь силам, которые к нему возвращались с каждым часом, радуясь своей жене, которая становилась ему все милее и ближе, радуясь мечтам о работе. И только одна мысль не давала ему покоя: мысль о Магарафе. Его волновало, что он не получал от Магарафа никаких вестей. Вырос ли он? Как это отразилось на его сердце, на его психике, вообще на его здоровье? Почему он не пишет? Не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья во время роста или после того, как он вырос?
Попф несколько раз поручал жене написать Магарафу, справиться о его делах. Береника как-то послала Магарафу письмо, но ответа не получила. Ее адресату было в это время не до переписки: ему уже предстоял суд. Прождав с неделю ответа из Города Больших Жаб, Береника собралась снова туда написать. Но в этот день как раз пришла первая газета с сообщением о предстоящем сенсационном процессе, и жена доктора Попфа поняла, что с письмами лучше повременить.
С тем самым поездом, которым прибыл в Туберозу Аврелий Падреле, пришло в Бакбук и первое письмо от Томазо Магарафа. Береника ушла по каким-то делам в город, оставив присматривать за выздоравливавшим доктором госпожу Гарго.
— Вы, кажется, ждали письма из Города Больших Жаб, доктор? — промолвила с сияющим лицом добрейшая вдова и вручила встрепенувшемуся Попфу конверт, который он сразу вскрыл, обнаружив небольшой листик, густо исписанный крупным, полудетским почерком.
"Дорогой доктор! — прочел Попф. — Вы, конечно, уже все знаете из газет. Я рос, рос и вырос в ответчика на процессе, на котором с меня требуют пять тысяч неустойки за то, что я имел смелость вырасти. Я хотел бы, чтобы вы ни на минуту не думали, будто я раскаиваюсь в том, что я воспользовался вашей чудесной помощью. Если бы мне предложили десять тысяч, сто тысяч, миллион, чтобы я снова превратился в человечка, вынужденного промышлять своим уродством, я бы плюнул предлагающему в лицо. Я пишу эту записочку в перерыве судебного заседания. Через полчаса, самое большое — через час объявят приговор. Не буду кривить душой: мне далеко не безразлично, каков будет этот приговор. Но даже в случае самого худшего и самого несправедливого решения суда, прошу, дорогой доктор, помнить, что о вас всегда, всю жизнь будет вспоминать с благодарностью и нежностью ваш покорнейший слуга Томазо Магараф, которого вы, в самом буквальном смысле этого слова, сделали настоящим человеком.
Прошу передать мой искренний привет вашей очаровательной супруге".
С минуту доктор Попф просидел ошеломленный. Потом он таким страшным голосом крикнул: «Где газеты?!», что бедная вдова мгновенно залилась слезами. Она очень испугалась. Не за себя, а за доктора. Так он был взволнован. Она поняла, что не должна была давать ему письмо, что надо было подождать возвращения Береники. Но было уже поздно.
— Какие газеты, доктор? — осведомилась она, удрученно шмыгая носом.
— Те самые, которые вы от меня прятали, черт возьми!
— Но, право же, доктор, я от вас никаких газет не прятала, — оправдывалась бедная Гарго таким горестным голосом, что Попфу стало стыдно за свою грубость. Он постарался взять себя в руки.
— Ради бога, госпожа Гарго, — обратился он к вдове уже совсем другим тоном, — вы только не принимайте на свой счет мои вопли!
— Да что вы, доктор! — смущенно замахала руками бедная женщина, вытерла слезы и даже попыталась улыбнуться. — Но я действительно не знаю, где газеты.
— А мы не маленькие. А мы поищем, — произнес Попф самым веселым тоном, на который был способен в настоящую минуту. — Бывали до болезни случаи, когда мне удавалось находить в этом доме даже журналы…
Когда Береника вернулась из города, она застала своего мужа полулежащим на постели и погруженным в чтение. Куча газет валялась возле него на полу, и почти с каждой страницы на нее смотрел Томазо Магараф, заснятый в разных ракурсах, в разных местах, в разных положениях: Томазо Магараф в зале судебного заседания и Томазо Магараф у себя дома, Томазо Магараф во время утреннего туалета, Томазо Магараф обедает, Томазо Магараф на улице и Томазо Магараф, беседующий в кулуарах со своим адвокатом, Томазо Магараф, пожимающий кому-то руку, Томазо Магараф веселый и Томазо Магараф в явно дурном настроении, пишущий Томазо Магараф, зевающий Томазо Магараф, читающий Томазо Магараф, Томазо Магараф, покупающий газету, в которой всю страницу занимает портрет самого Томазо Магарафа…
Солнце уже коснулось горизонта. В комнате царил вечерний полумрак. Он густел с каждой минутой, но Попф был так увлечен чтением, что даже не догадался попросить вдову Гарго зажечь электричество. А та тихонько сидела на краешке стула у окна, напуганная результатами единственного случая, когда она позволила себе что-то предпринять, не посоветовавшись с госпожой Береникой. Теперь она зареклась действовать без прямого приказания молодой хозяйки дома. Даже зажигать электричество. Кто его знает? Может быть, как раз лучше будет, если совсем стемнеет и бедный доктор перестанет читать.
Береника вошла, и сквозь раскрытую дверь в комнату хлынули потоки розового закатного огня, который уже, однако, не в силах был побороть сумерки. Поэтому она первым делом зажгла электричество. Убедившись, что ей так и не удалось уберечь мужа от роковых газетных листов, она бросила укоризненный взгляд на обескураженную вдову и пытливый, полный тревоги взгляд на мужа. Но Попф, к величайшему ее счастью, весело улыбнулся, приветливо помахал ей рукой и очень спокойно сказал:
— Присаживайся, старушка, почитаем вместе… Хорошо, что ты от меня скрыла эту мерзость. А то задал бы я тебе работы!..
Стоит ли говорить, что его внешнее спокойствие не могло ввести в заблуждение Беренику. Но она решила сделать вид, что всерьез обманута его поведением. Когда вдова Гарго, поужинав, ушла домой, Береника поболтала с мужем часок-полтора о всякой всячине и легко договорилась с ним, что разговор о Магарафе лучше всего будет отложить на завтра.
— Не пора ли на покой, дружок? — спросила она таким тоном, как будто ничего особенного сегодня не случилось.
— Ну, что ж, — миролюбиво отозвался он, — поправляться так поправляться.
Береника уже погасила свет и собралась ложиться, когда кто-то негромко постучал во входную дверь.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой, между прочим, Падреле-младший убеждается в существенной разнице между доктором Стифеном Попфом и господином Родриго Аква
Конечно, Аврелий Падреле и в мыслях не имел отправляться в Новый Эдем. Ему там ровным счетом нечего было делать.
Его появление в Туберозе, разговор с хозяином гостиницы о Новом Эдеме, отъезд поздним вечером в наемной машине — все это было заранее предусмотренными деталями плана, тщательно продуманного господином Падреле.
Падреле понимал, что всякая шумиха вокруг его прибытия в Бакбук неминуемо отпугнет Попфа. Значит, требовалась особенная скрытность, которой он и добился ценой сравнительно небольшой затраты времени и средств.
И вот примерно через сорок минут после того, как наемная машина на предельной скорости выскочила за черту города Тубероза, очень маленький человечек с чемоданом в руке осторожно постучался в двери дома доктора Попфа.
Густой ночной мрак окутал уже к этому времени заснувший Бакбук. Спала в своей одинокой комнате вдова Гарго, сонно ворочалась на своей перине уставшая от дневных трудов аптекарша Бамболи, которой мешал неожиданно-мощный храп ее хилого мужа; спали достойные бакбукские эскулапы, набираясь сил для прилично оплачиваемой помощи своим ближним; тихо посапывали в безмятежной, сладкой дреме местные обыватели и сплетники, так и не узнавшие, какой удивительный пациент стучался в эту минуту в двери приезжего доктора.
Где-то на соседней улице послышались шаги случайного пешехода. Тявкнула и замолкла собака. Стучавший замер, несколько секунд простоял без движения, оглянулся, быстро ударил несколько раз в двери костяшками пальцев, подождал и снова постучал. На этот раз громче и дольше.
Наконец он услышал глухо доносившиеся из дома женский и мужской голоса. Через несколько мгновений молодой женский голос спросил из-за закрытых дверей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44