https://wodolei.ru/catalog/dushevie_ugly/80x90cm/
Он рассказывал и ждал, что вот-вот растает ледок недоверия, который чувствовался во внимательных, но слишком спокойных глазах его брата.
Но Примо Падреле по-прежнему слушал его, не перебивая и словно ожидая, когда же наконец кончится эта хоть и забавная, но все же утомительная и в высшей степени нелепая аудиенция.
— Что же вам угодно, друг мой? — спросил Примо Падреле, когда Аврелий наконец замолк.
— Теперь мне уже ничего не угодно, — ответил, сияя, Аврелий Падреле. — Теперь мне угодно только познакомить тебя с Береникой и поехать к себе в отель переодеваться к вечернему банкету. Ты, конечно, лично будешь приглашать ее на сегодняшнее торжество?
Примо Падреле молчал.
— Неужели тебе совсем не хочется сказать мне хоть что-нибудь? — спросил Аврелий после довольно продолжительной паузы.
— У меня есть к вам один вопрос, — значительно ответил глава фирмы, еще немного помолчав.
— Слава богу! Наконец-то ты начинаешь проявлять хоть какие-то признаки интереса к моей ничтожной особе! — облегченно вздохнул Аврелий. — Спрашивай поскорее, старичина, не томи меня!
Примо Падреле с усилием приподнялся со своего кресла, оперся широкими ладонями о письменный стол, несколько подался вперед и, вперив свой очень серьезный и спокойный взор в глаза продолжавшего улыбаться Аврелия, с расстановкой спросил:
— Скажите, пожалуйста, друг мой, куда вы девали моего несчастного брата Аврелия?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, окончательно выясняющая, что Примо Падреле действительно деловой человек
Двадцать два года отделяли дату рождения Примо Падреле от того знаменательного дня, когда появился на свет его младший брат Аврелий. За этот промежуток времени мать Примо Падреле родила ему двух братцев и сестрицу, которые долго не задерживались в этой юдоли скорби и печали и умирали в самом нежном возрасте. После смерти последнего из них Примо около шести лет оставался единственным сыном и наследником гигантских капиталов рода Падреле. Его боготворила мать, женщина больная, сентиментальная и вздорная, в нем души не чаяли обе бабки и дед по материнской линии, ему изо дня в день в течение долгих шести лет внушали уверенность, что его ожидает удивительная, сказочная судьба и что он ее безусловно заслуживает своими личными качествами.
Когда на двадцать третьем году его жизни у Примо неожиданно появился новый братец, он воспринял это радостное семейное событие как личную катастрофу. Появился сонаследник, придется после смерти отца делить капиталы фирмы, которые он уже привык считать своей собственностью, с этим мозгляком, к которому не только он, но и его родители, не говоря уже о бабках и деде, испытывали чувство почти нескрываемой неприязни.
Оставалась надежда, что новорожденный вскоре последует за своими братцами и сестричкой туда, где деньги и наследство никого не интересуют. Но ребенок, хотя и очень болезненный и хворавший почти всеми детскими болезнями, каждый раз аккуратно выздоравливал и оставался жить на радость врачам и обслуживающему его персоналу и на горе его старшему брату.
Прошло еще несколько лет, и выяснилось, что маленькому Аврелию никогда не суждено вырасти. Из нежеланного члена семьи он превратился в источник ее позора. Трудно перечислить сплетни, которые передавались из уст в уста в самых аристократических салонах Аржантейи, о причинах, вызвавших появление такого редкого уродства в одной из богатейших и влиятельнейших семей страны. В этих кривотолках не было и грана истины, ибо никому не известны точные причины, почему у нормальных родителей наряду с нормальными детьми вдруг рождаются лилипуты. Но сплетников ничто, конечно, не останавливало, и это не прибавляло симпатий к маленькому Аврелию со стороны его родных.
Прошло несколько лет, один за другим сошли в могилу представители старшего поколения Падреле, и братья Примо и Аврелий остались единственными владельцами фирмы.
За это время Примо успел прийти к выводам, которые несколько примирили его с существованием крохотного брата. Самый факт его уродства приобрел в глазах старшего Падреле оттенок смягчающего вину обстоятельства. Конечно, не следовало искать в нем сочувствия к несчастной судьбе Аврелия, — Примо Падреле был достаточно деловым человеком. Но Аврелий не мог обзавестись семьей и оставить после себя потомство, которое претендовало бы на свою долю в фирме. Следовательно, в конечном счете, доля Аврелия все равно должна была остаться его старшему брату или детям старшего брата, если бы тот умер раньше Аврелия. Личные траты Аврелия не могли сколько-нибудь серьезно отразиться на финансовой мощи фирмы. А боязнь общества, в котором Падреле-младший крайне болезненно ощущал свою физическую неполноценность, привела в конце концов к тому, что Аврелий стал чуждаться людей и все свои права на руководство фирмой передоверил Примо. Ибо Примо был достаточно умен и осторожен, чтобы всюду и всячески подчеркивать свою нежность и любовь к несчастному братцу. Он всегда находил время для того, чтобы повозиться с Аврелием, когда тот был еще ребенком, и по-дружески побеседовать с ним, когда тот вышел из детского возраста. Нет поэтому ничего удивительного, что одинокий и глубоко несчастный ребенок проникся глубокой любовью к единственному человеку, относившемуся к нему с вниманием и очевидной заботой.
Иногда ночью старший Падреле просыпался вдруг в холодном поту: это ему приснилось, что Аврелий решил самостоятельно заняться деловой деятельностью или — что еще хуже — что Аврелий решительно потребовал раздела наследства.
На другой день Примо бывал особенно нежен и внимателен к своему брату. Он вообще ни в чем не отказывал ему, отлично понимая, что самые крупные расходы на его прихоти не могут даже приблизительно сравниться с обычным мотовством молодых людей его круга. К тому же, эти относительно небольшие расходы отвлекали Аврелия от деловых мыслей и еще крепче утверждали его в любви и безграничном доверии к брату.
Нельзя сказать, чтобы Примо Падреле после трех десятков лет, проведенных под одной кровлей с Аврелием, был совершенно к нему безразличен. С тех пор как он окончательно убедился, что Аврелий от него ничего не требует, кроме братской любви и относительно незначительных денежных расходов, Примо Падреле иногда с удивлением ловил себя на том, что он испытывает к брату своеобразное чувство. Это, конечно, не было тем, что мы привыкли называть любовью или нежностью, но все же было более сердечным чувством, нежели обыкновенная холодная деловая заинтересованность.
Когда Примо Падреле вызвал к себе Огастеса Карба для известного уже читателю разговора, глава фирмы действительно испытывал некоторое беспокойство за судьбу своего недалекого и взбалмошного братца. Это беспокойство усугублялось тем, что вечером четвертого сентября у Примо, по случаю дня его рождения, должно было собраться достаточно большое общество, и отсутствие младшего Падреле в такой высокоторжественный день могло вызвать нежелательные толки. Тем более, что это обычно бывал единственный день в году, когда оба брата появлялись вместе, и старший мог перед людьми весьма заинтересованными продемонстрировать полный мир, любовь и согласие, царящие между обоими владельцами фирмы.
Теперь легко себе представить, какое впечатление произвела на господина Примо необычайная весть, которую ему поведал секретарь его брата после свидания со своим выросшим патроном.
Конечно, сначала господин Примо не поверил ни единому слову этого фантастического сообщения. Однако удивительная история Томазо Магарафа, о которой напомнил в своем рассказе Карб, естественно навела Примо Падреле на мысль, что чудесное превращение Аврелия связано с тем самым доктором Попфом из Бакбука, о котором ему уже докладывал на днях один из директоров акционерного общества «Тормоз» (к этому докладу мы еще вернемся). И лишь только Примо Падреле пришел к этому выводу, как он уже почти перестал нуждаться в каких-либо доказательствах достоверности рассказа Огастеса Карба. Свершилось самое ужасное, что могло обрушиться на голову господина Примо: вырос и перестал быть уродом его младший брат. Аврелий стал полноценным мужчиной, он уже задумал какие-то дурацкие миллионные предприятия, он уже обзавелся невестой. Кончились дни бесконтрольного и самостоятельного управления делами фирмы, появился и вступает в деловую жизнь человек, имеющий права на половину состояния, того состояния, которое старший Падреле привык считать полностью своим.
Все это было похоже на дурной сон. Внимательно слушая разглагольствующего Огастеса Карба, Примо Падреле лихорадочно обдумывал создавшееся положение. Где-то в самом отдаленном уголке его сознания мелькнуло на одно мгновение чувство радости за Аврелия, но тотчас же исчезло, чтобы больше никогда уже не появляться. Оно сменилось чувством острой жалости к себе. Потом пришло сожаление, что Аврелий не умер во время последней своей болезни. Он болел таким воспалением легких, которое свело бы в могилу и любого здоровяка. Примо Падреле вспомнил: у него было искушение помочь болезни одной единственной крупинкой яда. Никто бы не подумал, что Аврелий отравлен. А если бы и подумал, то ни за что не решился бы заявить об этом. Но Примо до последней минуты, до самого кризиса, надеялся, что брата доконает болезнь, и не мог заставить себя пойти на убийство. За двадцать с лишним лет руководства делами фирмы он пустил по миру не одну тысячу людей, очень многих довел до самоубийства, толкнул на преступление. Но совесть у него оставалась спокойна: ничего не поделаешь — дело есть дело. Люди, играющие на бирже, должны быть готовы к самому худшему. Выбрасывая на улицу во время локаута десятки тысяч рабочих, обрекая на голод и нищету их семьи, он утешался мыслью, что таковы суровые законы жизни, так было и так будет. Но ни на минуту он не мог вообразить себя убийцей.
Он распростился с Карбом, еще ничего не придумав. Он прошагал по своему кабинету по крайней мере полчаса в полном одиночестве и опять-таки ничего не придумал. Тогда в изнеможении он прилег на диван, поняв, что ему прежде всего нужно прийти в себя и отдохнуть. Внезапно его осенила мысль, поразительная по своей простоте: Аврелий неузнаваемо изменился. Тем хуже для Аврелия. Примо Падреле решил не узнавать своего брата. Он позвонил в «Тормоз», выяснил, как проходит «бакбукская операция», окончательно утвердился в своем решении и занялся очередными делами.
Но, чем бы он ни занимался, мысли его были прикованы к свиданию с Аврелием. Он ждал этого свидания с противным самочувствием человека, которому предстоит выдернуть себе зуб.
За двое суток, прошедших от разговора с Огастесом Карбом до встречи с его хозяином, Примо Падреле успел привыкнуть к своему решению, и соответственно с этим изменилось и его самочувствие. Если продолжать наше сравнение, сначала старшего Падреле волновала боль, которую ему предстояло перенести. А к тому времени, когда Аврелий входил в кабинет своего брата, тот уже предвкушал умиротворенность, которая наступает после удаления зуба.
Даже если бы выросший Аврелий не был так похож на Урия Падреле, господин Примо после первых же фраз вошедшего незнакомца убедился, что перед ним действительно его брат. Прежний Аврелий выпирал из всех его повадок, из того, как он жестикулировал, смеялся, строил фразу, не говоря уже о типичных его восклицаниях и словечках.
Господину Примо на мгновение стало жалко бедного Аврелия. Ах, как они славно жили бы, если бы он не вырос!
Но прошлого нельзя было вернуть, и господин Примо стал проводить в жизнь решение, которое должно было сохранить ему все богатства фирмы.
Именно поэтому Примо Падреле, как это уже известно из предыдущей главы, с усилием приподнялся из своего кресла, оперся ладонями о письменный стол, несколько подался вперед и, вперив свой очень серьезный и спокойный взор в глаза все еще продолжавшего улыбаться Аврелия Падреле, спросил:
— Скажите, пожалуйста, друг мой, куда вы девали моего несчастного брата Аврелия?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, содержащая неоспоримые доказательства мягкосердечия Примо Падреле и прямодушия Огастеса Карба
До Аврелия не сразу дошел смысл фразы, произнесенной его братом. Он хитро подмигнул господину Примо и стал искать на его каменном лице хоть тень ответной улыбки. Но ответной улыбки не последовало, глава фирмы смотрел на него, как смотрит на преступника следователь, захвативший его врасплох.
— Позволь, позволь! — сказал тогда Аврелий, опешив. — Ты меня спрашиваешь, куда я девал себя?
— Моего брата Аврелия, — поправил его Примо Падреле.
— Так ведь я и есть твой брат, Аврелий, дурья твоя голова! — вспылил Падреле-младший. — Я же тебе об этом битый час твержу!
— Согласитесь, — спокойно заметил ему Примо Падреле, — что твердить можно о чем угодно и сколько угодно. Я могу твердить, что я святой Франциск Ассизский. Самый доверчивый человек все же потребовал бы доказательств.
— А шрам на пальце? А родимое пятно?
— Медицина делает сейчас чудеса. Особенно если в качестве приза предвидится половина богатства банкирского дома «Братья Падреле».
— Вот уж никогда не думал, что ты такой наивный человек! — воскликнул Аврелий. — Садись и расспрашивай меня. Я отвечу тебе на любой вопрос, касающийся твоей жизни, моей жизни! Хочешь, пройдем по дому — и я тебе расскажу о каждой комнате и о каждом слуге такие детали, которые может знать только человек, проживший всю жизнь в нашей семье…
— Например, лакей… — холодно добавил Примо Падреле. — А лакей может рассказать и, очевидно, рассказал всю подноготную о жизни моей семьи людям, которые в этом заинтересованы. Конечно, за достаточно приличные деньги…
У Аврелия потемнело в глазах. Только сейчас, наконец, до него дошел весь ужас его положения. То, что говорил Примо, было логично, обоснованно и беспощадно, как смертный приговор.
Примо Падреле между тем задумчиво продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Но Примо Падреле по-прежнему слушал его, не перебивая и словно ожидая, когда же наконец кончится эта хоть и забавная, но все же утомительная и в высшей степени нелепая аудиенция.
— Что же вам угодно, друг мой? — спросил Примо Падреле, когда Аврелий наконец замолк.
— Теперь мне уже ничего не угодно, — ответил, сияя, Аврелий Падреле. — Теперь мне угодно только познакомить тебя с Береникой и поехать к себе в отель переодеваться к вечернему банкету. Ты, конечно, лично будешь приглашать ее на сегодняшнее торжество?
Примо Падреле молчал.
— Неужели тебе совсем не хочется сказать мне хоть что-нибудь? — спросил Аврелий после довольно продолжительной паузы.
— У меня есть к вам один вопрос, — значительно ответил глава фирмы, еще немного помолчав.
— Слава богу! Наконец-то ты начинаешь проявлять хоть какие-то признаки интереса к моей ничтожной особе! — облегченно вздохнул Аврелий. — Спрашивай поскорее, старичина, не томи меня!
Примо Падреле с усилием приподнялся со своего кресла, оперся широкими ладонями о письменный стол, несколько подался вперед и, вперив свой очень серьезный и спокойный взор в глаза продолжавшего улыбаться Аврелия, с расстановкой спросил:
— Скажите, пожалуйста, друг мой, куда вы девали моего несчастного брата Аврелия?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, окончательно выясняющая, что Примо Падреле действительно деловой человек
Двадцать два года отделяли дату рождения Примо Падреле от того знаменательного дня, когда появился на свет его младший брат Аврелий. За этот промежуток времени мать Примо Падреле родила ему двух братцев и сестрицу, которые долго не задерживались в этой юдоли скорби и печали и умирали в самом нежном возрасте. После смерти последнего из них Примо около шести лет оставался единственным сыном и наследником гигантских капиталов рода Падреле. Его боготворила мать, женщина больная, сентиментальная и вздорная, в нем души не чаяли обе бабки и дед по материнской линии, ему изо дня в день в течение долгих шести лет внушали уверенность, что его ожидает удивительная, сказочная судьба и что он ее безусловно заслуживает своими личными качествами.
Когда на двадцать третьем году его жизни у Примо неожиданно появился новый братец, он воспринял это радостное семейное событие как личную катастрофу. Появился сонаследник, придется после смерти отца делить капиталы фирмы, которые он уже привык считать своей собственностью, с этим мозгляком, к которому не только он, но и его родители, не говоря уже о бабках и деде, испытывали чувство почти нескрываемой неприязни.
Оставалась надежда, что новорожденный вскоре последует за своими братцами и сестричкой туда, где деньги и наследство никого не интересуют. Но ребенок, хотя и очень болезненный и хворавший почти всеми детскими болезнями, каждый раз аккуратно выздоравливал и оставался жить на радость врачам и обслуживающему его персоналу и на горе его старшему брату.
Прошло еще несколько лет, и выяснилось, что маленькому Аврелию никогда не суждено вырасти. Из нежеланного члена семьи он превратился в источник ее позора. Трудно перечислить сплетни, которые передавались из уст в уста в самых аристократических салонах Аржантейи, о причинах, вызвавших появление такого редкого уродства в одной из богатейших и влиятельнейших семей страны. В этих кривотолках не было и грана истины, ибо никому не известны точные причины, почему у нормальных родителей наряду с нормальными детьми вдруг рождаются лилипуты. Но сплетников ничто, конечно, не останавливало, и это не прибавляло симпатий к маленькому Аврелию со стороны его родных.
Прошло несколько лет, один за другим сошли в могилу представители старшего поколения Падреле, и братья Примо и Аврелий остались единственными владельцами фирмы.
За это время Примо успел прийти к выводам, которые несколько примирили его с существованием крохотного брата. Самый факт его уродства приобрел в глазах старшего Падреле оттенок смягчающего вину обстоятельства. Конечно, не следовало искать в нем сочувствия к несчастной судьбе Аврелия, — Примо Падреле был достаточно деловым человеком. Но Аврелий не мог обзавестись семьей и оставить после себя потомство, которое претендовало бы на свою долю в фирме. Следовательно, в конечном счете, доля Аврелия все равно должна была остаться его старшему брату или детям старшего брата, если бы тот умер раньше Аврелия. Личные траты Аврелия не могли сколько-нибудь серьезно отразиться на финансовой мощи фирмы. А боязнь общества, в котором Падреле-младший крайне болезненно ощущал свою физическую неполноценность, привела в конце концов к тому, что Аврелий стал чуждаться людей и все свои права на руководство фирмой передоверил Примо. Ибо Примо был достаточно умен и осторожен, чтобы всюду и всячески подчеркивать свою нежность и любовь к несчастному братцу. Он всегда находил время для того, чтобы повозиться с Аврелием, когда тот был еще ребенком, и по-дружески побеседовать с ним, когда тот вышел из детского возраста. Нет поэтому ничего удивительного, что одинокий и глубоко несчастный ребенок проникся глубокой любовью к единственному человеку, относившемуся к нему с вниманием и очевидной заботой.
Иногда ночью старший Падреле просыпался вдруг в холодном поту: это ему приснилось, что Аврелий решил самостоятельно заняться деловой деятельностью или — что еще хуже — что Аврелий решительно потребовал раздела наследства.
На другой день Примо бывал особенно нежен и внимателен к своему брату. Он вообще ни в чем не отказывал ему, отлично понимая, что самые крупные расходы на его прихоти не могут даже приблизительно сравниться с обычным мотовством молодых людей его круга. К тому же, эти относительно небольшие расходы отвлекали Аврелия от деловых мыслей и еще крепче утверждали его в любви и безграничном доверии к брату.
Нельзя сказать, чтобы Примо Падреле после трех десятков лет, проведенных под одной кровлей с Аврелием, был совершенно к нему безразличен. С тех пор как он окончательно убедился, что Аврелий от него ничего не требует, кроме братской любви и относительно незначительных денежных расходов, Примо Падреле иногда с удивлением ловил себя на том, что он испытывает к брату своеобразное чувство. Это, конечно, не было тем, что мы привыкли называть любовью или нежностью, но все же было более сердечным чувством, нежели обыкновенная холодная деловая заинтересованность.
Когда Примо Падреле вызвал к себе Огастеса Карба для известного уже читателю разговора, глава фирмы действительно испытывал некоторое беспокойство за судьбу своего недалекого и взбалмошного братца. Это беспокойство усугублялось тем, что вечером четвертого сентября у Примо, по случаю дня его рождения, должно было собраться достаточно большое общество, и отсутствие младшего Падреле в такой высокоторжественный день могло вызвать нежелательные толки. Тем более, что это обычно бывал единственный день в году, когда оба брата появлялись вместе, и старший мог перед людьми весьма заинтересованными продемонстрировать полный мир, любовь и согласие, царящие между обоими владельцами фирмы.
Теперь легко себе представить, какое впечатление произвела на господина Примо необычайная весть, которую ему поведал секретарь его брата после свидания со своим выросшим патроном.
Конечно, сначала господин Примо не поверил ни единому слову этого фантастического сообщения. Однако удивительная история Томазо Магарафа, о которой напомнил в своем рассказе Карб, естественно навела Примо Падреле на мысль, что чудесное превращение Аврелия связано с тем самым доктором Попфом из Бакбука, о котором ему уже докладывал на днях один из директоров акционерного общества «Тормоз» (к этому докладу мы еще вернемся). И лишь только Примо Падреле пришел к этому выводу, как он уже почти перестал нуждаться в каких-либо доказательствах достоверности рассказа Огастеса Карба. Свершилось самое ужасное, что могло обрушиться на голову господина Примо: вырос и перестал быть уродом его младший брат. Аврелий стал полноценным мужчиной, он уже задумал какие-то дурацкие миллионные предприятия, он уже обзавелся невестой. Кончились дни бесконтрольного и самостоятельного управления делами фирмы, появился и вступает в деловую жизнь человек, имеющий права на половину состояния, того состояния, которое старший Падреле привык считать полностью своим.
Все это было похоже на дурной сон. Внимательно слушая разглагольствующего Огастеса Карба, Примо Падреле лихорадочно обдумывал создавшееся положение. Где-то в самом отдаленном уголке его сознания мелькнуло на одно мгновение чувство радости за Аврелия, но тотчас же исчезло, чтобы больше никогда уже не появляться. Оно сменилось чувством острой жалости к себе. Потом пришло сожаление, что Аврелий не умер во время последней своей болезни. Он болел таким воспалением легких, которое свело бы в могилу и любого здоровяка. Примо Падреле вспомнил: у него было искушение помочь болезни одной единственной крупинкой яда. Никто бы не подумал, что Аврелий отравлен. А если бы и подумал, то ни за что не решился бы заявить об этом. Но Примо до последней минуты, до самого кризиса, надеялся, что брата доконает болезнь, и не мог заставить себя пойти на убийство. За двадцать с лишним лет руководства делами фирмы он пустил по миру не одну тысячу людей, очень многих довел до самоубийства, толкнул на преступление. Но совесть у него оставалась спокойна: ничего не поделаешь — дело есть дело. Люди, играющие на бирже, должны быть готовы к самому худшему. Выбрасывая на улицу во время локаута десятки тысяч рабочих, обрекая на голод и нищету их семьи, он утешался мыслью, что таковы суровые законы жизни, так было и так будет. Но ни на минуту он не мог вообразить себя убийцей.
Он распростился с Карбом, еще ничего не придумав. Он прошагал по своему кабинету по крайней мере полчаса в полном одиночестве и опять-таки ничего не придумал. Тогда в изнеможении он прилег на диван, поняв, что ему прежде всего нужно прийти в себя и отдохнуть. Внезапно его осенила мысль, поразительная по своей простоте: Аврелий неузнаваемо изменился. Тем хуже для Аврелия. Примо Падреле решил не узнавать своего брата. Он позвонил в «Тормоз», выяснил, как проходит «бакбукская операция», окончательно утвердился в своем решении и занялся очередными делами.
Но, чем бы он ни занимался, мысли его были прикованы к свиданию с Аврелием. Он ждал этого свидания с противным самочувствием человека, которому предстоит выдернуть себе зуб.
За двое суток, прошедших от разговора с Огастесом Карбом до встречи с его хозяином, Примо Падреле успел привыкнуть к своему решению, и соответственно с этим изменилось и его самочувствие. Если продолжать наше сравнение, сначала старшего Падреле волновала боль, которую ему предстояло перенести. А к тому времени, когда Аврелий входил в кабинет своего брата, тот уже предвкушал умиротворенность, которая наступает после удаления зуба.
Даже если бы выросший Аврелий не был так похож на Урия Падреле, господин Примо после первых же фраз вошедшего незнакомца убедился, что перед ним действительно его брат. Прежний Аврелий выпирал из всех его повадок, из того, как он жестикулировал, смеялся, строил фразу, не говоря уже о типичных его восклицаниях и словечках.
Господину Примо на мгновение стало жалко бедного Аврелия. Ах, как они славно жили бы, если бы он не вырос!
Но прошлого нельзя было вернуть, и господин Примо стал проводить в жизнь решение, которое должно было сохранить ему все богатства фирмы.
Именно поэтому Примо Падреле, как это уже известно из предыдущей главы, с усилием приподнялся из своего кресла, оперся ладонями о письменный стол, несколько подался вперед и, вперив свой очень серьезный и спокойный взор в глаза все еще продолжавшего улыбаться Аврелия Падреле, спросил:
— Скажите, пожалуйста, друг мой, куда вы девали моего несчастного брата Аврелия?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, содержащая неоспоримые доказательства мягкосердечия Примо Падреле и прямодушия Огастеса Карба
До Аврелия не сразу дошел смысл фразы, произнесенной его братом. Он хитро подмигнул господину Примо и стал искать на его каменном лице хоть тень ответной улыбки. Но ответной улыбки не последовало, глава фирмы смотрел на него, как смотрит на преступника следователь, захвативший его врасплох.
— Позволь, позволь! — сказал тогда Аврелий, опешив. — Ты меня спрашиваешь, куда я девал себя?
— Моего брата Аврелия, — поправил его Примо Падреле.
— Так ведь я и есть твой брат, Аврелий, дурья твоя голова! — вспылил Падреле-младший. — Я же тебе об этом битый час твержу!
— Согласитесь, — спокойно заметил ему Примо Падреле, — что твердить можно о чем угодно и сколько угодно. Я могу твердить, что я святой Франциск Ассизский. Самый доверчивый человек все же потребовал бы доказательств.
— А шрам на пальце? А родимое пятно?
— Медицина делает сейчас чудеса. Особенно если в качестве приза предвидится половина богатства банкирского дома «Братья Падреле».
— Вот уж никогда не думал, что ты такой наивный человек! — воскликнул Аврелий. — Садись и расспрашивай меня. Я отвечу тебе на любой вопрос, касающийся твоей жизни, моей жизни! Хочешь, пройдем по дому — и я тебе расскажу о каждой комнате и о каждом слуге такие детали, которые может знать только человек, проживший всю жизнь в нашей семье…
— Например, лакей… — холодно добавил Примо Падреле. — А лакей может рассказать и, очевидно, рассказал всю подноготную о жизни моей семьи людям, которые в этом заинтересованы. Конечно, за достаточно приличные деньги…
У Аврелия потемнело в глазах. Только сейчас, наконец, до него дошел весь ужас его положения. То, что говорил Примо, было логично, обоснованно и беспощадно, как смертный приговор.
Примо Падреле между тем задумчиво продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44