Попф злился, горячился, говорил резкости, пытался разъяснить ему — Дану Паппула! — несостоятельность обвинений, которая была ясна следователю не меньше, чем ему — подследственному. Попф, в обычных условиях не лишенный юмора, настолько потерял сейчас это полезнейшее чувство, что взывал к справедливости и здравому смыслу человека, который приехал в Бакбук с твердой решимостью не считаться ни с тем, ни с другим. Господин Паппула в ответ на все это только укоризненно покачивал головой и грустно улыбался, как бы опечаленный бессмысленным упорством доктора перед лицом бесспорных и сокрушительных улик.
Анейро вел себя на допросах выдержанней Попфа. Он уже имел порядочный опыт в таких делах. А главное, он все больше отдавал себе отчет, что исход следствия заранее предрешен и что, значит, надо готовиться к тому, чтобы дать бой уже на самом процессе. Он требовал вызова свидетелей, которые могли бы подтвердить его алиби, и добился того, чтобы их показания были приобщены к делу. Он настоял на вызове людей, которые могли подтвердить, что он во время стачки резко выступал против тех, кто, доведенный до отчаяния или подкупленный полицией, призывал к актам насилия над хозяевами, и добился того, что эти очень важные свидетельства были тоже приобщены к делу. Анейро не горячился, не взывал к чувствам этого учтиво улыбавшегося карьериста и изредка даже разрешал себе удовольствие позлить его.
Тут мы считаем уместным отдать должное аржантейским тюрьмам. Если бы не тяжелые металлические двери на фасаде, четырехэтажное здание бакбукской тюрьмы, окруженное садом, сквозь который виднелись большие окна с гардинами и драпировками и прехорошенькие подъездики, больше напоминало респектабельный пансион для благородных девиц.
Внутри день и ночь неправдоподобная чистота и идеальная тишина. Мягкие дорожки, заглушающие шаги, пробковые прослойки в стенах, разговор с тюремщиком вполголоса, молитва шепотом, задушевная беседа только с самим собой и только молча. В камерах стул, стол, звонок и библия в гигиеническом, моющемся переплете. Карцер обит отличными матрацами. На случай смертной казни — особая комната, просторная, светлая, чистая, устроенная так, чтобы со двора казнь могли наблюдать представители печати.
Одиночные камеры для здоровых заключенных, одиночные изоляторы в больнице, одиночные кабины в бане, одиночные крохотные дворики для прогулок. Даже церковь в бакбукской тюрьме построена в виде изящных одиночных ящиков с резиновыми матами для коленопреклонения. Эти ящики расположены в несколько ярусов. Из них можно видеть и слышать только священника и больше никого.
Комната свиданий производит самое успокаивающее впечатление. Тюремщик при свиданиях отсутствует. Это гуманно: зачем смущать заключенного и его посетителя? Тюремщик слышит их разговор и наблюдает за свиданием из соседней комнаты при помощи остроумной и очень простой комбинации телевизора и обычного телефона с усилителем. В случае необходимости тюремщик отдает свои приказания через радиорупор. Сквозь изящную решетку, разделяющую комнату свиданий на две части, пропущен электрический ток, недостаточно сильный, чтобы убить человека, но вполне достаточный, чтобы отбить у заключенного или его гостя охоту обменяться рукопожатием. Это тоже гуманно. За минуту до истечения срока свидания дается первый сигнал — негромкий мелодичный звонок, за полминуты — второй. Ровно через минуту после первого сигнала — тут действует часовой механизм — та часть пола, на которой стоит заключенный, медленно опускается на нижний этаж, как опускается в крематории гроб с телом усопшего.
Именно в этой комнате Береника увидела доктора Попфа на третий день его пребывания в тюрьме. Попф не знал, что она вернулась из Города Больших Жаб. Он думал, что его пришли навестить супруги Бамболи или вдова Гарго.
Бледная, дрожащая от волнения Береника увидела, как снизу, словно из преисподней, медленно поднялся вместе с полом обросший и осунувшийся человек, которого она так жестоко, бессмысленно и незаслуженно обидела. Она стояла неподвижно, не в силах произнести ни слова.
Наконец доктор Попф горько промолвил:
— А, это ты, Береника? Приехала навестить несчастненького?
— Стив! — крикнула Береника и бросилась к решетке, отделявшей ее от мужа. — Я очень виновата перед тобой, Стив, но я тебе все расскажу…
Бесстрастный голос из репродуктора остановил ее:
— Осторожно! Сквозь решетку пропущен ток!
Береника остановилась и тихо заплакала.
Доктор Попф смотрел на нее с равнодушием, которое ему очень трудно давалось.
— Я ни в чем не виноват, — размеренно проговорил он. — Это явное недоразумение, и меня скоро выпустят… Тебя это никак не должно беспокоить.
Голос из репродуктора предупредил:
— До конца свидания осталось восемь минут.
Береника сказала:
— Я поступила как глупая и себялюбивая девчонка. Мне очень, очень жаль…
— Ты можешь спокойно возвращаться в Город Больших Жаб, — перебил ее Попф. — Я не нуждаюсь в жалости.
— Я тебя не жалею, — сказала Береника. — Я тебя люблю, очень люблю, больше, чем когда бы то ни было. Я вернулась, не зная, что ты арестован.
Невидимый тюремщик напомнил:
— До конца свидания осталось пять минут.
Попф устало промолвил:
— Мне не нужна любовь из жалости или раскаяния. Иногда мне кажется, что мне вообще ничего не нужно.
— Я остановилась у Бамболи, — сказала Береника. — Они о тебе очень тепло говорят. Они не верят в твою виновность.
— Они славные люди. Передай им мой привет. И госпоже Гарго тоже.
— Стив, — сказала Береника, — я не могу уйти без твоего прощения.
— Ты хотела сказать: «не могу уехать», — усмехнулся Попф.
— Я тебя никогда не покину, Стив… Если только ты меня не прогонишь… Ты имеешь право прогнать меня, но ты этого не должен делать.
— До конца свидания осталось три минуты, — равнодушно сообщил репродуктор.
— Я теперь более нищ, чем когда бы то ни было, — сказал Попф и отвел глаза в сторону. — Лаборатория разорена. Все придется начинать сначала.
— Я тебя люблю больше, чем когда бы то ни было, — ответила ему Береника.
Прозвенел первый сигнал.
— Я сегодня договариваюсь с адвокатом, который будет тебя защищать, — сказала Береника. — Что еще нужно в первую очередь сделать?
— Передай Бамболи, чтобы он поскорее запатентовал эликсир.
Прозвенел второй сигнал.
— Это уже конец свидания? — спросила Береника.
Попф молча кивнул головой.
— До свидания, милый мой Стив! И не забывай, что ты очень нужен науке… — пол за решеткой стал медленно опускаться, -…и мне, — чуть слышным голосом добавила Береника.
Доктор Попф был теперь виден уже только по пояс. Он молчал. По его щеке покатилась одинокая слеза. Он был почти счастлив.
Через несколько секунд Береника Попф осталась в приемной одна.
Вечером того же дня в баттогских газетах был помещен снимок: «Жена доктора Попфа покидает бакбукскую тюрьму после первого свидания с мужем».
Газеты в Баттоге выходили с огромными аншлагами:
КОММУНИСТ АНЕЙРО РАСПРАВЛЯЕТСЯ С СЕМЬЕЙ СВОЕГО ХОЗЯИНА
Невинный юноша замертво падает от руки красных
Бакбукские преступники приперты к стенке
ЗАБАСТОВЩИК МСТИТ ЗА СВОЙ АРЕСТ
ВРАЧ-ДЕГЕНЕРАТ, ШАРЛАТАН И БАНДИТ
Мать несчастного юноши требует суровой кары над кровавым преступником
ПУСТЬ НАД БАКБУКОМ ВОССИЯЕТ СОЛНЦЕ ПРАВОСУДИЯ!
Так писали газеты Баттога и «Бакбукская заря» первые несколько дней, когда здоровье молодого Бероиме шло на поправку. Но в ночь на одиннадцатое сентября Манхем Бероиме во сне сорвал с себя бинты и расчесал заживающие раны. Через два дня он умер от заражения крови.
Тринадцатого сентября «бакбукские преступники» стали «бакбукскими убийцами». Над доктором Стифеном Попфом и механиком Санхо Анейро нависла угроза смертной казни.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, о том, как вдова Гарго навещала своего младшего сына
Дважды в год — в первый день пасхи и первый день рождества — вдова Гарго отправлялась за город. Там, на четырнадцатом километре шоссе, ведшего в Туберозу и дальше, до Города Больших Жаб, на плоской, как стол, обширной площадке, окаймленной живой изгородью из тенистых вязов, расположились главное здание и многочисленные службы детского приюта. Это были довольно красивые строения, и они не напоминали унылые казармы, как большинство детских приютов ведомства призрения провинции Баттог да и всей Аржантейи. Здесь ребят кормили и одевали более или менее удовлетворительно, поколачивали только изредка, тайком и в меру, по возможности не оставляя синяков, обучали грамоте и ремеслам.
Их было, таких показательных приютов, четыре в провинции Баттог, все они были построены по одному и тому же проекту довольно дорогого архитектора и составляли предмет гордости не только ведомства призрения, но и губернатора провинции. Об этих «райских уголках для наших бедных сироток» восторженно писали в газетах каждый раз, когда начиналась кампания по выборам губернатора и провинциального самоуправления, и вдова Гарго имела все основания радоваться тому, что ее младший сынишка попал именно в такой приют.
Двадцать пятого декабря, в двенадцатом часу дня, она вышла на шоссе, имея с собой сумку с гостинцами для маленького Педро и его приятелей. Как всегда, ее подвезла до приюта первая же попутная машина. Вдова свернула на дорожку, ведшую к четырехэтажному, украшенному красивыми колоннами главному зданию, обогнула его и смиренно постучалась в дверь черного хода.
Ей открыла пожилая костлявая нянька в белоснежной наколке.
— Здравствуйте, госпожа Эту! — искательно промолвила госпожа Гарго. — С праздником вас! Я не слишком рано приехала?
— И вас с праздником, — ответила нянька, пропуская гостью вперед, и замялась. — Разве вам не сообщили?
— Ради Бога! — побледнела вдова. — Ради Бога, госпожа Эту! Что-нибудь случилось?
— Да нет, что вы! Вам совершенно нечего беспокоиться, — ответила Эту, старательно отводя глаза в сторону. — Присядьте, пожалуйста, госпожа Гарго.
Через полчаса нянька проводила ее до самого шоссе. Никогда еще госпожа Гарго так скоро не покидала приюта. Но сегодня ей здесь нечего было делать. Ее Педро больше не было здесь.
Еще в начале ноября из Баттога прикатил в огромном спальном автобусе чиновник провинциального управления призрения и отобрал для отправки в Баттог, а оттуда во вновь организуемый приют особого, курортного типа семерых мальчиков и трех девочек от трех до четырех с половиной лет. Дело происходило ночью, чиновник спешил: ему нужно было за двое суток побывать еще в двух приютах, находившихся в противоположных концах провинции. Он расписался в получении детишек, уложил их спать на подвесных койках своего лакированного ковчега на колесах и укатил в темноту. Только наутро администрация бакбукского приюта спохватилась, что среди увезенных им ребят был и маленький Педро, у которого жива мать, и что у нее, конечно, надлежало получить согласие. Но было поздно. Автобус находился уже по крайней мере в сотне километров от Бакбука. Писать в Баттог директор побоялся: за такое упущение ему могло нагореть. Решили, что, может быть, и так обойдется. Неужели, в самом деле, эта полунищая женщина вздумает протестовать против того, что ее сын из хорошего приюта попал в еще лучший, курортного типа?
И вот выяснилось, что вдова Гарго достаточно благоразумна, чтобы не возражать против неожиданного счастья, привалившего ее сыну. Она погоревала, что ей так и не удалось повидаться со своим младшеньким, но возвращения его в Бакбук не потребовала. Она только попросила дать ей новый адрес Педро.
Ей посоветовали обратиться в провинциальное управление призрения. Оттуда ей сообщили новый адрес ее младшего сына. Это оказалось у черта на куличках, в городе Ломм, в одной из самых отдаленных и малонаселенных провинций страны. Но вдову Гарго это не остановило. Она написала туда и попросила сообщить, когда ей можно приехать повидаться с сыном, которого она не видела уже восемь с лишним месяцев.
Ответ пришел в конверте с черной траурной каймой. Дирекция Усовершенствованного курортного приюта для круглых сирот с прискорбием извещала глубокоуважаемую госпожу Гарго, что ее сын — Педро Гарго — скончался одиннадцать дней тому назад от крупозного воспаления легких и похоронен на местном кладбище.
Нет нужды описывать горе бедной вдовы. Несколько суток она провела между жизнью и смертью, и выходили ее Береника Попф и аптекарша Бамболи, питавшая к ней самые теплые чувства и сама бывшая очень нежной матерью. Когда же больная почувствовала себя в силах подняться с постели, она сразу стала собираться в дальний путь навестить могилку своего бедняжки Педро. Уговоры не помогли. Денег на дорогу хватало. У нее лежала нетронутой сумма, полученная за костюмы и пальто ее покойного мужа, которые, как читатель, вероятно, помнит, были куплены для перешивки Аврелию Падреле.
Вдову Гарго проводили на вокзал Береника и госпожа Бамболи. На второй день утром она прибыла в Ломм. Требовалось немалое воображение, чтобы называть городом это унылое селение с неизбежным банком, почтой, бензиновой колонкой на центральной и единственной площади и белевшим на западной окраине хлопкоочистительным заводом.
Прямо с вокзала госпожа Гарго отправилась на кладбище. Кладбищенский сторож, в расчете на чаевые, встретил ее, как старую знакомую. Он был полон жажды деятельности, но помочь ничем не мог. Городок был настолько мал, что сторож без труда мог вспомнить и перечислить по фамилиям всех покойников, нашедших последнее успокоение на вверенном ему кладбище, по крайней мере за последний год-полтора. И этот веселый и услужливый старичок страшно удивился, узнав, что уважаемая госпожа пришла навестить могилу своего сына, четырехлетнего мальчика, умершего в конце декабря. Последние похороны малолетнего имели место в августе.
Других кладбищ в городе Ломм не было.
Тогда вдова Гарго спросила, где находится Усовершенствованный курортный приют для круглых сирот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44