– Вот видишь!Я махнул рукой.– Во-первых, он не одинок, а во-вторых, намерение оздоровить поп-музыку, убивая одного за другим ее законодателей, мне кажется довольно абсурдным. А тебе? – поинтересовался я.Геда разжала пальцы и обиженно отозвалась:– Я ведь сказала: либо мотив имеет любой, либо, наоборот, его нет ни у кого. А что, если это связано с Зузаниным контрактом?– С каким контрактом?– Как, ты не знаешь? – удивилась Геда, но я и впрямь не знал.– Об этом много говорили в последнее время, – нервно объясняла моя бывшая жена, – ей предложили за границей ангажемент, на полгода и без ансамбля, неужто не слышал?– Это смешно, – сказал я.– Почему?– Бонди бы не перенес… Если бы Зузана полгода пела за границей, группа бы сыграла в ящик. Добеш не продержится полгода на «варягах».– Как раз Бонди и устроил Зузане контракт.– Что? – недоверчиво спросил я. – Разве только он решился на самоубийство.– Да нет же, – усмехнулась Геда, – не забудь, он имел бы с этого договора проценты.– Черт возьми, – дошло до меня, – так что внакладе остался бы только Добеш. Именно Добеш!– Ну, – Геда пожала плечами, – тут я бы не спешила с выводами. Насколько мне известно, Зузана тогда ничего не подписала, и вообще там возникли какие-то сложности.– А теперь? – спросил я. – Существует этот контракт или нет?– Не знаю, – растерялась Геда, – но могу выяснить. Ты думаешь, это важно?– Разумеется, – воодушевился я, – ведь он мог послужить мотивом!– Итак, снова Бонди.– Или Добеш.– Ну нет, – улыбнулась Геда, – я ведь знаю и Добеша, и Гертнера… так же, как тебя, Честмир.Ее трезвый дружеский взгляд вернул меня к действительности. Неужели мы когда-то могли любить друг друга? 14 Томаш в туалете подставил лицо под воду, а потом стал шумно отфыркиваться в полотенце.– Дурак, – сказал я.Он растерянно обернулся, изображая удивление, хотя должен был видеть в зеркале, что это я.– Чего тебе?– Хочу поздравить, – улыбнулся я, – ярко выступил. Шеф с женой в восторге. Жди повышения.– Оставь.– Собственно, меня послал Славик. На тот случай, если тебе станет плохо.Томаш начал усердно вытираться полотенцем – не слишком свежим, зато с монограммой треста «Рестораны и столовые Праги». Мокрые волосы свисали ему на лоб.– А я ведь о тебе беспокоился, – забормотал куда-то в мыльницу Томаш, – и если и вел себя как-то не так, то только из-за тебя. Неужели ты этого не понял?– Что?! А мне-то и невдомек! Так, значит, ты из-за меня так дергался?– Я дергался? – непонимающе спросил Томаш.– Дергался, – злорадно настаивал я, – когда маневрировал под столом.– Ах, ты о Богунке.– Да, – подтвердил я, – я о том, как ты дергался, отражая любовные наскоки шефовой жены.– Богунка, конечно, шлюха, – целомудренно сказал Томаш и опять энергично схватился за полотенце.– Ну, это ваше дело, – небрежно заметил я, – и я бы не упомянул, если бы ты не заявил, что печешься о моем благе.– Не хочешь – не верь, – отозвался Томаш, – но это так. – Он изрек это точно таким же тоном, каким только что обозвал жену своего шефа особой легкого поведения.– Ты думаешь, – добродушно продолжал я, – что я ничего не знаю?– Может, и знаешь, – ответил Том, – но кое-что… кое-что тебе, наверное, неизвестно…– Как бы не так, если ты, конечно, о Богунке. Томаш поправил галстук и застегнул воротничок.– Не можешь же ты знать, что…– Да знаю, знаю, дружок, – усмехнулся я, – и тронут твоим сочувствием.– Да ну? – искренне удивился Томаш.– Ну да, – сказал я, – Бубеничек говорил мне, что Богунка путалась с Колдой.– Но это… – изумленный Гертнер не находил слов, – это же гнусно, в конце концов!– О мертвых плохо не говорят.– Я не о Зузане.– Понимаю, – успокоил я, – ты лучше давай собирайся.– А все-таки, разве тебе не ясно, как это гнусно?Мне в тот момент и впрямь не было ясно, как поступить – разыграть из себя растроганного друга или негодующего Зорро-мстителя. Лютеранская натура Томаша, проявляющаяся в его рассуждениях, здорово меня раздражала. Ревновать к Богоушу Колде? Мы все, конечно, ужасно устали, и нервы у нас издерганы, но мы же взрослые люди.– Отстань.– Не понимаю! – Томаш вытаращил глаза.– Может, вернемся?– Да, – очнулся Томаш, – наверное, они уже ушли. Я хочу с тобой поговорить.– О чем?– Ты обещал, что расскажешь мне… о Зузане.– А-а, – я вспомнил обещание, которое необдуманно дал, чтобы только отвязаться от Богунки Славиковой. – Потом.– Поехали ко мне, а? – предложил Томаш.– К тебе так к тебе… – согласился я.Мы вернулись в бар. Уже издалека я заметил, как Славик уговаривает жену уйти.– Ну и засиделись же мы, – сказал Томаш.– А завтра снова на службу, – весело произнес главный редактор, краем глаза следя за Богункой.– Ладно, – зевнула Богунка. – Пошли, что ли.Томаш заговорщицки мне подмигнул. Видишь, мол, как я все устроил. Как и договорились.Я кивнул:– Да, на сегодня, пожалуй, хватит.– М-да, уж вам-то досталось, – мрачно заметил Славик.Компания Пилата тоже засобиралась. Но я не видел Милоня и той веснушчатой девицы. Неужели ушли вместе? Нет, это как-то не вязалось с ее обликом. У Милоня более чем известная репутация.– Кого это вы высматриваете? – спросила меня Богунка и поднялась со стула. – Пошли?– Пошли, – кивнул муж.– А я, пожалуй, выпью еще кофе, – заявил Гертнер.Перед нами появилась услужливая пани Махачкова:– Кофе? Один?– Мне тоже, – сказал я.– Значит, два, – улыбнулась пани Махачкова.Богунка двинулась к выходу, даже не попрощавшись, а Славик перед тем, как за ней последовать, молча пожал руку Тому и кивнул мне.– Смотри-ка, – Томаш показал на другой конец стойки, – Милонь забыл сумку.Мы уже остались наедине, и пани Махачкова поставила перед нами кофе.– Да ведь он здесь, – подмигнула барменша, умерила поток децибелов, несущийся из магнитофона, и приложила к губам палец: – Тсс, слышите?Из пустого зала, где недавно проводил дискотеку Анди Арношт, доносились звуки рояля и пение. Пел Пилат.– Чего это он? – спросил Том.– Он там с девушкой, – томно произнесла Махачкова, прилежная читательница бульварной литературы, – с той малышкой. – Многоопытная дама явно заметила юный возраст новой невесты Милоня.– Завалимся туда, а? – ухмыльнулся Том.К нему, похоже, возвращалось настроение.– Зачем?– Смеха ради.– Глупо как-то…Пока мы спорили, рояль умолк, и раздался звучащий резким диссонансом грохот. Стул, что ли, у них упал. За этим последовала звонкая пощечина.– Вы бы заглянули туда, Честик, – озабоченно сказала пани Махачкова.С веснушчатой близняшкой Марлен Жобер мы столкнулись в коридоре.– Пожалуйста…В дверях зала показался Пилат. Диалектика причин и следствий взяла свое. На сей раз багровым пятном на левой щеке был отмечен Милонь.– Яна!– Исчезни, – дружески посоветовал я Пилату; веснушчатое создание затаилось у меня за спиной.– Ну ты…– Исчезни, – повторил я.И оскорбленный Милонь послушно исчез.– Спасибо, – сказала девушка.– Не за что. Вы, я вижу, и сами можете за себя постоять.– Когда как, – возразила она.– Верно, – кивнул я, – я и забыл о том парне в темных очках…Комментировать мои слова она не стала, но и договорить мне не дала:– Вы не могли бы вызвать мне такси?– Это лишнее, – сказал я и взглянул на часы. – Перед «Ротондой» их сейчас целая куча. Да и дешевле обойдется, – добавил я отечески. Из сумки, висящей у нее через плечо, выглядывала «История античной философии». – Если хотите, я принесу ваше пальто.Она заморгала в знак согласия. Томаш обнимал Пилата, а маэстро что-то тихо ворчал. Они даже не заметили, как я взял пальто несостоявшейся невесты – коричневую пелерину с капюшоном.Девушка ждала меня у лестницы:– Спасибо.– Вдруг там уже заперто, – засомневался я, – подождите, я пойду с вами.Заперто быть не могло, но я хотел ее проводить. Чтобы выглядеть в собственных глазах благородно. Мы поднялись по лестнице и вышли на улицу.– Ну, и где же куча такси?– Это Пилат нам портит музыку, – не слишком остроумно пошутил я.– Что значит – нам?Я растерялся:– То есть…– То есть вы хотели сказать, что, как джентльмен, поедете со мной? – язвительно закончила она.– Вовсе нет.– Но вы сказали…– Постойте, – перебил я ее, кивая на учебник в сумке, – вы, наверное, не продвинулись дальше софистов?– Вот как, джентльмен, я вижу, порядочно образован.– Университет, как принято среди джентльменов.– Тогда вы должны знать, что в этом учебнике, – она достала книгу из сумки, – софисты в самом конце.– Как бы то ни было, – холодно сказал я, – уверяю вас, я не утверждал, что желал бы ехать с вами.– Да вам бы все равно ничего не светило.– Конечно, – усмехнулся я, – поэтому я и не высказывал подобного желания.– Я знаю вас всего несколько часов, – продолжала девушка мягче, – а таких знакомых домой не вожу.Если принять во внимание ее крайне юные годы, то слова эти прозвучали более чем смело. Как бишь она назвалась, эта бой-девица? Я вспомнил, как нас знакомили. Ах да, Яна. Интересно, она тоже запомнила мое имя?– Едет! – Она ринулась на дорогу; я увидел зеленый огонек такси, идущего от Пороховой башни.– Подождите!-Она уже садилась, но подождала, пока я подбежал.– Вот, возьмите! – Подложив свой учебник, она нацарапала на тетрадном листе свой телефон. – Позвоните мне завтра утром. Лекций нет, и я буду дома.Хлопнула дверца, и такси тронулось с места. Я застыл посреди улицы, сжав в руке листок, на котором было написано имя «Яна» и семизначный телефонный номер. 15 Пани Махачкова свернула свою торговлю и перемывала рюмки. Она бережно ставила их на расстеленную салфетку; недоставало уже только трех. Моей, Пилата и Гертнера.– Вот так, – втолковывал Милонь Томашу, – раз промахнешься – и конец… – Милонь провел ладонью по горлу, сопроводив этот жест коротким свистящим звуком.– О чем это вы?– Вот, Честик, пей, – придвинул ко мне Пилат свою рюмку взамен моей полупустой.– О Зузанке, – грустно произнес Том.– Да что ты об этом знаешь! – бросил я Пилату.– Стоит только раз промахнуться. – Милонь поднял палец. – Дорого же ей это обошлось!– Что ты об этом знаешь? – теперь уже подозрительно повторил я.Неужели Пилат знал о Колде? Ну конечно, ведь я же видел, что в «Ротонду» он пришел с Добешем и Бонди. Они ему наверняка сказали. Да только им и самим известно не слишком много. Или они от меня что-то скрыли. Я вспомнил, как они растерянно переглянулись, когда я спросил, признался ли Колда. Ответили, что не знают. Якобы. А может, Пилату они рассказали больше, чем мне.Томаш встал и направился в туалет. Пани Махачкова, домыв рюмки, взялась за книгу. Ее нисколько не волновало, что мы до сих пор не ушли.– Все это сплошной мрак, Честмир, – нервно бормотал у меня над ухом Пилат, – мрак, чтоб я сдох. Стоит только один раз промахнуться…– Ты знаешь про Колду? – перешел я к делу.Милонь, конечно, был пьян, но кое-что еще соображал. Я молил бога, чтобы Томаш подольше не возвращался.– Хм, – ухмыльнулся Пилат, – и ты на это клюнул?– На что?– Что Колда… – Он прыснул со смеху.– Не понимаю.– Тогда плюнь, – попытался Милонь замять разговор. Он, наверное, пожалел, что вообще мне на что-то намекнул. Но я не сдавался. Чуял, что Пилату кое-что известно. Не худо бы это кое-что знать и мне.– Еще одну, пан Пилат?Пани Махачкова сегодня явно была готова обслуживать своих постоянных клиентов до утра. Видно, не могла оторваться от своего чтива.– Конечно, – ответил я за Пилата, – еще три, и за мой счет.Барменша кивнула.– А что это вы читаете? – крикнул я ей вслед, когда она пошла за новыми рюмками: в наших с Томом вино еще оставалось. Очередной заказ был сделан ради Милоня. Я хотел, чтобы он напился. Чтобы у него развязался язык и он выболтал то, о чем сейчас молчит.– «Последнюю песню соловья», – зачарованно вздохнула барменша. – Вы читали, Честик?С чувством глубокого сожаления пришлось признаться, что это во всех смыслах достойное произведение мне неизвестно.– Я вам потом расскажу, в чем там дело, – горячо пообещала пани Махачкова и, обернувшись, злорадно спросила Пилата: – А куда же делась ваша девушка?– Какая девушка? – отозвался Пилат, и в его взгляде сквозила полная апатия. Пожалуй, еще одна порция спиртного была для него лишней. К своей новой рюмке он даже не прикоснулся, вообще было похоже, что вот-вот заснет.Но пани Махачкова не собиралась отказываться от занимательной беседы.– Да та малышка.– Ах, эта, – махнул рукой Пилат.Она явно оказалась не на высоте требований, предъявляемых Милонем к сексуальной партнерше. Я поймал себя на мысли, что меня это радует. Хотя… хотя эта нахальная девчонка – до меня, наконец, дошло, – по существу, назначила мне свидание. Завтра утром я должен ей звонить. Вот еще! У меня и других забот хватает.– Такое милое, нежное создание, – сказала пани Махачкова.– Как же, – буркнул Маэстро. Безусловно, в его подсознании все еще отдавалась пощечина.– За верных подружек! – Я поднял рюмку и заставил Пилата поддержать мой тост.Пани Махачкова, обиженная нашим невниманием, ушла к себе в уголок.– Так что ты тут болтал? – подзадорил я Милоня. – Не веришь, что это Колда?– А почему это должен быть он? – хохотнул Пилат.– А почему бы и нет?– Дурак ты.– Это я уже слышал.– Колда! Нет, надо же такое придумать!Пилат явно что-то знал, и у меня было ощущение, что я вот-вот сумею его расколоть.– Во всяком случае, не я, здесь ты можешь не сомневаться.– А я ничего такого и не говорю… Между тобой и Богоушем в этом деле в общем-то разницы нет.– Как это нет? – подстрекал я. – Тебе ведь ребята наверняка уже рассказали, чем все кончилось с Богоушем.– Да ни черта они не знают.– Не заливай!– Я? – обиделся Пилат. – Слушай, Честик, хочешь знать, как они обстряпали это дело с Зузаной?– Кто?– Они, – сказал Маэстро, – я их, гадов, хорошо изучил. Ты что, не веришь?Да нет. Я верил. У Милоня была своеобразно проявляющаяся мания преследования. Он окружен анонимной армией жаждущих его крови врагов. Это они виноваты в том, что он выпустил никуда не годный диск, не выиграл «Золотую лиру», ну и так далее. Вот и тут – кто, как не они! Это я понял. И еще я понял, что Маэстро вдрызг пьян. 16 – А ты не перебрал?После того как Пилат обнаружил свою несостоятельность, я решил ехать домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20