– Я? Я – псих, свихнувшийся музыкантишка, комплексующий трус, идиот с измотанными нервами!– Гм, – сказал Бубеничек, глядя не на меня, а на девушку, которая сидела в другом конце бара и всхлипывала. Девушка не была пьяна, но парень, загорелый пижон в кожаной куртке и нелепых темных очках, сидевший рядом, настойчиво говорил ей какие-то явные гадости. Я давненько не видал никого, кто плакал бы от радости. И винил в этом только себя. Мне, наверное, не дано встретить человека, плачущего от радости. А если даже… в общем, неизвестно, станут ли после встречи со мной его слезы слезами радости.Однажды Зузана сказала мне:– Когда мы едва знали друг друга, ты говорил мне, что обожаешь, когда я смеюсь. Почему же теперь мы больше не смеемся вместе; Честик?– Что значит – теперь? – разозлился я. – Тогда мы были детьми.– Да и вообще, – медленно проговорила Зузана, – почему мы оба только и умеем, что действовать друг другу на нервы?…»– Ты не идиот, – тихо сказал Бубеничек, – просто слишком много болтаешь и строишь из себя невесть что. Ты ее любил. Очень любил. Что, не так, циник несчастный? 7 Машина имела обычный номер, шофер был в штатском. Мы с капитаном сели сзади.– Значит, едем в «Ялту»? – спросил я как можно более безразличным тоном.– Домой, – любезно ответил капитан. – К вам домой. Пора в постельку. Ведь мы так вас задержали!– Я мог бы и на такси.– Конечно, – сказал капитан, – но мне страшно важно, чтобы вы, пан Бичовский, поверили, что вам повезло – случай свел вас с достойнейшим из пражских детективов.– Я бы и в такси этому поверил, товарищ капитан. Зачем же такая большая жертва с вашей стороны?– Что вы, – улыбнулся капитан. – Это мелочь. А мелочи и небольшие знаки внимания, как известно, рождают большую дружбу.– Вот оно что, – протянул я.– А кроме того, – добавил капитан, когда мы проезжали мимо стршешовецкой больницы, – мы ведь соседи. Я живу неподалеку от вас.До самого моего дома мы молчали.– Вот и приехали, – сказал капитан.– А как же… – засомневался я.– Никак. Можете спать спокойно, пан Бичовский. А если что вспомните… – Поколебавшись, он полез в нагрудный карман, вынул блокнот, нацарапал номер телефона, вырвал листок и подал мне. – Если вспомните что-то важное, пан Бичовский, позвоните. В любое время.– Это ваш домашний телефон? – спросил я саркастически, взглянув на бумажку.– Нет, – усмехнулся капитан, – что вы, не домашний.– Ну да, конечно, – сказал я.– Погодите. – Капитан опять улыбнулся, взял у меня листок и написал на нем еще один номер. – А вот это домашний, можете звонить. Моя фамилия Грешный.– Звучит! – не удержался я.– Ага, – кивнул капитан, – мне тоже нравится. До свидания, пан Бичовский.– Прощайте, – сказал я и выполз из машины.– Где там, – возразил капитан, – до свидания.Едва я захлопнул дверцу, как машина тронулась с места. В комнате стояла невыветренная табачная вонь. Я распахнул окно. Больше всего провоняли шторы, к тому же приобрели какой-то серый оттенок. В понедельник надо повесить новые. Абсолютно банальные заботы. И их сменят другие. Еще более банальные. Дни похожи один на другой. Так я, кажется, писал? Эта история, однако, к разряду банальных не относится.,А сегодняшний вечер… его я, наверное, никогда не забуду. И даже не из-за всего этого кошмара. Из-за боли, тупой боли. Я отключил телефон, вытянулся на тахте и закурил. Но вкус сигареты был мне неприятен, я облизал сухие, потрескавшиеся губы и погасил ее. Встав с тахты, я направился к холодильнику. Банка томатного сока, молоко и полбутылки «Охотничьей». Я доверху налил свой шикарный бокал с изображением бретонского крестьянина – это была небьющаяся баночка из-под французской горчицы – и вернулся на тахту. Жидкость, к счастью, не отдавала ни молоком, ни томатным соком.Футляр со скрипкой вновь лежал на столе у меня перед глазами. Но теперь это был другой стол. Мертвый предмет меблировки казенного блочного жилища. Внизу на улице звякнул трамвай.Я всегда неохотно возвращался домой, давно забыл, какое испытал облегчение, когда после семи лет поисков наконец нашел квартиру. Тем более неохотно возвращался я сюда в последние два года, когда я более или менее постоянно жил у Зузаны. Я отпил глоток и посмотрел на часы. Идея отключить телефон была как нельзя более счастливой. За окнами уже начинало светать. Я знал, что не усну, хотя отчаянно хотелось спать. Попытался вытянуть перед собой руку, в которой держал бокал. Она дрожала. Дрожала, как я ни старался держать ее неподвижно.Умерла Зузанка.Я вспомнил, как это было, когда умерла мама. За два дня до этого я был у нее в больнице.– Все в порядке, я говорил с врачом.Она лежала, как мне казалось, на невероятно большой кровати, бледная и исхудавшая. И улыбалась.– Ты говорил с врачом?– Через недельку тебя выпишут, но ты должна будешь следить за собой. Диета и все такое.– Хорошо, – сказала она.Я действительно поговорил с врачом.– Вы должны быть готовы, пан Бичовский. Со дня на день. – Он пожал плечами.Мне нужно было сказать ему, что я не верю. Что он ошибается. Или даже лжет.– Да ведь я… – улыбнулась мама беспомощно. – Хотя ничего. – Она еще раз улыбнулась и взяла меня за руку. – Главное, что это не рак.Это не был рак. А рак был единственной болезнью, которой она боялась.Зузана…– Ты должен больше верить в свои силы.– Ты о чем?– Ты все время чего-то боишься. Почему?– А почему бы мне не бояться?– Должны же быть какие-то основания. А у тебя их нет.– Может, и есть.– Ни малейших. Ты это нарочно. Нарочно все портишь.– Что все?– Все!У Зузаны навернулись на глаза слезы. Не от жалости, нет. Напротив, от злости.– Но я тебя люблю, Зузанка!– Не любишь! Ты трусливый эгоист и больше всего хочешь, чтобы я была такой же.– А ты не такая?– Нет.Боялась ли чего-нибудь Зузанка? Во всяком случае, не болезни. Кто же, кто мог ее… Я лежал с бокалом в руке, измученный и беспомощный. Я не знал.– Я люблю людей, а люди любят меня. Поэтому мы не подходим друг другу.А должен ли я был знать? Наверное, да. Потому что кому было знать, как не мне. Я, несомненно, был одним из самых близких ей людей. И несомненно, самым близким за последние два года.– Что ты, собственно, про меня знаешь? Думаешь, я дура? Не догадываюсь, что ты обо мне думаешь?– Ты не дура, Зузанка.– Хам!А что мне, в самом деле, известно о Зузанке Черной? То есть было известно? Когда я еще жил с родителями, у нас в книжном шкафу стояло несколько страшно длинных и занудных книжек. Мама их, кажется, никогда не читала. Может, отец. Так вот, я помню одну из них. Она называлась «Родная душа – потемки».Что мы вообще знаем друг о друге?Если бы Зузана знала меня хоть чуточку больше, то не корила бы постоянно из-за моих комплексов. Когда мы во второй раз сошлись, я о них, можно сказать, и не подозревал. И работал. Прямо-таки рвался работать.– А почему ты, собственно, развелся? – спросила она меня как-то.Я улыбнулся. Неискренне.– Да мы, собственно, и не разводились. Скорее разошлись.– Но ты разведен?– Конечно.– Тогда не болтай зря, – сказала она удовлетворенно.Поначалу именно она нисколько не сомневалась в том, что мы поженимся.Я подумал о своей бывшей жене. Стоило ей позвонить, Геда нормально восприняла бы мой звонок в такой час.Я вспомнил, что отключил телефон. Бокал у меня в руке уже опустел. Последний проблеск сознания принес мне облегчение: я понял, что засыпаю. 8 Я даже не заметил, с чего все началось, а Бубеничек уже вмещался. Тот пижон в кожаной куртке разбил бутылку, а потом отвесил своей заплаканной девице пощечину. Пока вышибала огибал стойку бара, какой-то плечистый крепыш попытался утихомирить пижона, но тот оказался боевым малым – и вот уже крепыш зажимал платком разбитый нос.– Ц-ц-ц, – возмущалась пани Махачкова, но пижона с заломленными назад руками уже без труда доставили к выходу.Побледневшая девица, зареванная и побитая, собралась было бежать за своим мучителем, но кто-то из их компании остановил ее.В «Ротонде» скандалы были редкостью. Во-первых, здесь в основном собирались люди, хорошо знакомые друг с другом, а во-вторых, все хорошо знали Бубеничека. Пижон в темных очках был о нем осведомлен явно недостаточно.– Что вы сказали? – Я не расслышал вопроса пани Махачковой.– Вы его не знаете? – повторила барменша.– Этого? – Я обернулся к лестнице, по которой осторожно спускался Бубеничек.– Того, в куртке.Я покачал головой: «Не знаю».– А ту девушку?Девица больше не плакала, а крепыш с разбитым носом наливал ей вина.– Нет, я никого из них не знаю.– Хм, – высказала недовольство пани Махачкова, – я тоже.Бубеничек с серьезным видом сообщил что-то девушке и крепышу. Говорил он шепотом; девушка пожала плечами, а парень нахмурился.– Вот ведь нервные люди пошли! – Бубеничек опять вернулся на стул рядом со мной.– И не говори, – кивнул я. – Однако дорого им обходится такая нервозность!Бубеничек улыбнулся.– Этот пижон посулил мне нож в спину. В следующий раз.– Тебе это, наверное, уже многие сулили?Бубеничек засмеялся:– Да уж, наобещали порядком.– Ты мужик хоть куда.– Иди ты к черту, Честик.– Да ладно, – сказал я, – я пошутил.Бубеничек озабоченно поглядел на компанию в противоположном конце бара, в которую входили крепыш, побитая девица и еще несколько типов.– Ты их знаешь?– Меня уже пани Махачкова спрашивала – нет, не знаю, – покачал я головой.– Не люблю новых людей, – пожаловался Бубеничек. – Старею, наверное. И что-то тошно все…– С чего это?– Да погода гнусная. Мне осенью всегда тошно. Не люблю зиму.– Понятно.Компания напротив собиралась уже расплатиться. Девица отгоняла назойливого крепыша, который пытался подать ей пальто.Я посмотрел на часы:– Наверное, никто не придет, а?– Куда они денутся? Да вот, пожалуйста, – слегка наклонившись. Бубеничек вслушивался в шум на лестнице. Они уже спускались…Бубеничек встал и дружески приветствовал ребят, а я, сидя к ним спиной, уткнулся в пустую рюмку.– Еще, Честик?Я кивнул, и пани Махачкова запустила руку под стойку. К своим завсегдатаям и знакомым она проявляла крайнее радушие. Это только посторонним да еще иностранцам случалось иногда – особенно при слабом наплыве посетителей – довольствоваться одним лишь красным французским или белым мозельским.– Не может быть, – рука, принадлежащая обладателю глубокого баса, похлопала меня по плечу.– Привет, – сказал я.Это был Бонди.– Кто бы мог подумать, – скорбно продолжил толстый менеджер и тяжело вздохнул.– Салют, – сказал Добеш.– Гляди-ка, Бичовский, – заголосил Милонь Пилат, соперник Зузанки по части зрительской любви и певческой славы.Я машинально заметил, что при появлении Пилата компания, которая совсем было собралась уходить, застыла на месте, в первую очередь, конечно, ее женская половина, и вскоре пальто как-то сами собой снова оказались на вешалке.Пилат был мой ровесник. И десять лет назад считался между знатоками звездой рока. Теперь же он пожинал славу, исполняя немудреные шлягеры, та-да-да-да-а и все такое. В отличие от Зузанки Черной Милоню на его крутой дороге вверх пришлось изрядно попотеть. Кроме этих троих, из спутников Бонди я знал еще Кодыша, музыкального редактора на радио, фолк-певицу Крутову, необычайно умную и уродливую девицу, и Томаша Гертнера.– Привет, а я думал, ты будешь с Анди. Он ведь к тебе помчался. – И я повернулся к Бубеничеку, который что-то нашептывал в мясистое ухо Бонди.Томаш в ужасе воздел руки.– Не надо о нем, прошу тебя. Я избегаю его изо всех сил, а этот псих меня везде преследует. Вы незнакомы?Рядом с Томом стоял седеющий щеголь в безупречного покроя пиджаке, рубашке в мелкую синюю и белую клетку и с лиловым платком вокруг шеи.– Это мой новый шеф.– Славик, главный редактор «Подружки».– Честя Бичовский, мой старый друг, – представил меня Гертнер.– А это моя жена. – Щеголь выловил из кружка, обступившего Пилата и Бонди, экзотически размалеванную красотку. Я решил, что эта парочка должна быть идеальной супружеской четой, если только красотке не мешает небольшая разница в возрасте. Лет эдак в тридцать.– Славикова, Богуна, – послышалось из-под грима и пудры, – очень приятно.Тон, каким были сказаны эти слова, оказывал то же действие, что анестезия у стоматолога. В кабинете вы ничего не ощущаете, а дома лезете на стенку. Она подала мне руку, и ее пожатие было подобно мине замедленного действия.– Би… Бичовский, – покраснел я.Нет, товарищ главный редактор вряд ли счастлив в браке – разве что страдает старческим маразмом и катарактой.Я заметил, как подмигнул мне Том.– Старый друг, новый шеф, – бодро вещал он, заполняя опасную паузу, когда я медленно и не без труда высвобождал свою руку из ладони пани Богунки. – Это знакомство надо отметить.Славик улыбнулся, кивнул, и мы сели. Нет, слеп он явно не был: жену вклинил между собой и Томом.– Честик, можно тебя на минутку? – остановился возле меня Добеш.– Да, – я поднялся со стула и заметил, что Бубеничек и Бонди исчезли.– Что это ты? – спросил Том и показал на мою наполненную рюмку.– Пока ничего. Я скоро приду, ладно? – улыбнулся я супругам Славиковым.Славик дружески кивнул, а Богуна прошептала: «Приходите». Так обольстительно это не выходило даже у Шарон Тэйт в известной комедии Поланского из жизни вампиров.– Пошли к Бонди, – озабоченно сказал Добеш, – чтобы нам не мешали.– Гм, – буркнул я.О Зузане пока не было сказано ни слова. Но в кабинете нас ждал Бонди, и вышибала наверняка сообщил ему какую-то очень грустную весть, потому что лицо Бонди странным образом напоминало жабу.– Так вот, – начал Бубеничек, – ты, кажется, хотел пообщаться с ребятами?Я снова хмыкнул. Добеш тер себе лоб, а Бонди свирепо сохранял все то же нечеловеческое выражение лица.– Меня допрашивали еще в субботу, – заговорил я, – вы ведь, наверное, знаете, что это я нашел Зузану?Добеш перестал тереть лоб и кивнул.– Ну а вас допрашивали сегодня, так? – Я вопросительно взглянул на Бонди.Но Бонди не реагировал; он продолжал гипнотизировать меня своими выпученными глазками, и ни один мускул не дрогнул на его лице, как будто это была маска мумии.– Да, – вынужден был отозваться Добеш, – нас туда сегодня вызывали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20