Прожекторы осветили сцену, и из двух колонок динамиков по обеим ее сторонам полилась увертюра.– Он не должен меня видеть, обними меня, или нет, лучше не надо, – застонала Яна, прячась под креслом.С последними тактами увертюры на сцену выбежала девушка. Она держала в руке чемоданчик и беспокойно металась. Я следил, куда сядут Добеш и Геда. Они сели через два ряда от нас. Капитан же остался стоять у входа.Девушка на сцене какое-то время изображала отчаяние. Потом ее обступила толпа сельских жителей. Кто-то ее одобрял, а кто-то бранил. В эту сумятицу влился танцующий человек с бабочкой и столиком. Ага, официант, подумал я. И действительно, сцена сейчас имитировала вокзальный ресторан. Издалека донесся гудок поезда, и девушка села за столик, как только официант подтанцевал к ней со стулом. Она положила чемоданчик на стол, а голову на руки. Но в одиночестве оставалась недолго, так как официант, танцуя, внес еще один стул, на котором, совершив несколько мощных прыжков, очутился молодой человек. Он тоже вначале обхватил руками голову, а потом осмелел и завладел чемоданчиком. Тут наконец заиграл оркестр. Я насчитал в нем всего пять инструментов. А мелодию я знал.Девушка горестно вырвала свой чемоданчик из рук молодого человека и запела немного дрожащим, но чистым голосом: «Слезы слепят мне глаза, мой любимый, и я не прозрею,пока тебя нет, мой любимый, приди же скорее…» Из-под сиденья рядом со мной послышался такой же дрожащий голос:– Где сидит папа?Девица на сцене семенящими шажками подошла к рампе. Юноша, которого она покинула, прижался лицом к крышке чемодана. «Что же такое со мной, мой любимый, сегодня случилось,что плакать я вдруг, мой любимый, совсем разучилась?…» Но ведь это, дошло до меня, это… невозможно! Я оглянулся на Добеша, и Геда мне кивнула. «День как любой другой!» Мой последний текст для Зузаны! Я поднялся с места.– Где Гертнер?За кулисами я наткнулся на Анди.– Вот, – показал Анди, – вот он идет. 40 – Ты рехнулся, Честмир. – На лице Гертнера проступил испуг.Мы были в костюмерной. Масса металлических полок и крюков, а на них, подобно повешенным, полиэтиленовые мешки с нарядами.– Эту песню знали только четверо. Зузана, Бонди, я и… убийца! Ты, Томаш! Ты мог найти ее только в квартире у Зузаны. В тот субботний вечер.– Она сама дала мне ее, – выдохнул Томаш.– Значит, ты был там?Он поздно сообразил, что проговорился. И начал медленно пятиться от меня.– Я не хотел убивать ее, Честмир!– Не хотел? – сказал я. – Так это ты угрожал ей! Ты всерьез считал, несчастный, что она поможет пристроить твой мюзикл в Карлин?! Творец вынашивает в себе один великий замысел, каждый писатель способен создать только одну стоящую книгу… – насмехался я, – а ты-то так в себя верил!– Не говори так, Честмир, не смей! – прошептал Томаш, глядя на меня лихорадочно блестевшими глазами. – Мы же были одна команда! Разве ты этого не помнишь?– Да вот только, когда ты извел ее своими угрозами, она, наверное, взяла и сказала тебе правду, – продолжал я, – сказала, что нам уже давно не восемнадцать. Поэтому она и должна была умереть, так?– Сама виновата, – тихо отозвался Гертнер, – не надо было мне ничего обещать.– Да если она тебе когда-нибудь что и пообещала, так ведь только из жалости, ты что, и в самом деле не понял?– Нет, – сказал Том, – это… это неправда. Я создал нашу группу в Врбове… Я! А этот мюзикл?! У меня всегда было отличное чутье, нюх, понял, ты, идиот? Только я мог сделать из нее настоящего Золотого Соловья, если бы… – Том перешел на яростный шепот, – если бы она только кивнула. Ни из кого из вас ничего бы не вышло, не будь меня! Но вы не относились ко мне всерьез… вы все! – с трудом выдавливал из себя Гертнер. – То, что мог сделать для Зузаны я, никогда не смог бы ни ты, ни Добеш. Только я мог сделать из нее Золотого Соловья!– Брось. – Я все ближе подходил к Гертнеру, который больше не двигался с места. – Брось, ты, богом обиженный! Меня тошнит от тебя…– Жаль, Честмир, – Томаш опирался о широкий стол, заваленный тряпьем, – я тебя в общем-то… можно сказать… любил.В его руке блеснули ножницы. Длинные портновские ножницы, которые он ощупью отыскал на столе.– Не сходи с ума, – сказал я, – здесь полно милиции. Это бессмысленно, Томаш!– Я не верю тебе, ты просто боишься, – шептал Гертнер, – вы все меня всегда боялись. Боялись, что я как-нибудь отплачу вам, что я вам покажу! Мне все равно пришлось бы убить тебя, слышишь, Честмир?– Но на этот раз тебе уже не выкрутиться. – Я отступил к стене.– Как бы не так, эти ножницы найдут в машине Добеша.– Голова у тебя работает. – Я почувствовал, как у меня пересыхает в горле. – С алиби ты тоже ловко придумал. Этот телефонный разговор с Зузаной. Уточнение времени убийства. Но я-то знаю, как все было. Ты убил Зузану и поехал в «Ротонду». И попросил Бубеничека найти такси. Побыстрее. А потом, когда Бубеничек спускался по лестнице, ты сжимал в руке телефонную трубку. И делал вид, что говоришь с Зузаной, которая уже была мертва. Бубеничек попался на удочку. Отличное алиби. Переносит время убийства на половину девятого. Но милиция-то наверняка уже обо всем знает.– Правильно, – улыбался Томаш Гертнер, – так все и было. Но только ничего она не знает, а эти ножницы найдут в машине Добеша!В ту же минуту дверь костюмерной распахнулась. Я стоял у стены. Гертнер оглянулся на дверь, и я ударил его. 41 – Бичовский, – спросонья я на ощупь отыскал трубку, – с кем говорю? А-а, – я зевнул, – я было подумал, товарищ капитан, что все уже кончилось.– В общем да, – ответил Грешный, – а как вы спали, мой храбрый юноша?– Не выспался, – ответил я, – но вы ведь хотите зайти ко мне, правда?– Настоящий детектив, – порадовался за меня капитан, – значит, через пять минут.Я повесил трубку и отправился в ванную. Шишка на виске за ночь приобрела фиолетовый оттенок. Я почистил зубы, а не слишком эстетичную шишку залепил пластырем. Под глазами у меня были круги.– Здравствуйте.Капитан крепко пожал мне руку. И у него под глазами тоже были круги.– Как дела? – указал он на мой пластырь.– Ничего, все могло кончиться намного хуже.– Надо было меня слушаться, – сказал капитан.– Верно, – покаянно отозвался я, – но что делать, если я такой дурак.– Но вы его здорово отделали, – усмехнулся Грешный, – он выглядит куда хуже. Кстати, уже подписал протокол.– Все равно, – я покрутил головой, – верится с трудом. И надо же мне было вести себя так по-идиотски! Ведь если бы не песня… А вы, вы-то знали?– Окончательно я уверился во всем позавчера, когда был у вас, – кивнул капитан. – Когда узнал, что он попытался бросить подозрение на Добеша, да еще через вас. Поймите, я не мог рассказать вам всего. Мы проверяли, разумеется, в котором часу он в ту субботу появился в «Ротонде». Хотите кофе?– Еще как, – ответил я.– Сидите-сидите, – сказал капитан, – я тут уже немного ориентируюсь.– Кстати, – вспомнил вдруг я, – как раз позавчера я отпирал дверь, а тут названивал телефон, и потом пришли вы. Это вы звонили?Капитан покачал головой. Он стоял в дверях кухни с дымящимся кофе в руках.– Скорее, он. Вы же уехали от него, пообещав, что немедленно все сообщите мне. Вот и хотел проверить.– Какой сегодня день?– Воскресенье.– Гм, свадьба. – Я осторожно дотронулся до лба. – Меня все равно не пригласили.– Меня тоже, – засмеялся капитан, – хотя и Добеш, и ваша бывшая жена должны мне быть благодарны.– А мне нет?– Ну конечно! – Капитан чокнулся со мной чашечкой кофе. – Конечно, вам тоже!– Гора с горой не сходится, а человек с человеком встретится обязательно, – мудро изрек я.– За ваше здоровье, – сказал капитан и отпил кофе.Я вздрогнул, услышав телефонный звонок.– Бичовский.– Ты сказал, что лучше мне самой звонить, – раздалось на другом конце провода, и я как можно дальше отодвинул трубку от ушей капитана. Это была Яна.– Ну ладно. – Грешный, улыбаясь, поднялся. – Я пойду. Надеюсь, эта ваша девушка не доставит нам столько хлопот.Я нервно хмыкнул, прижимая трубку к плечу.– Будем надеяться.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20